Зеленое море, красная рыба, черная икра - Словин Леонид Семенович - Страница 33

• Предыдущая
• 33/48
• Следующая

– Алеутдинов… – Прокаженный легко опознал браконьеров на фотографиях. – Афанасий… Алеутдинов утоп в шторм. Перевернулся у самой калады.

– В шторм тоже проверяют калады? – спросил я.

– В пять и в шесть баллов. А если больше – только дурак пойдет! В большую волну калада амортизирует – не снимешь рыбу!..

Он отошел от витрины, сравнительно легко взобрался в «Ниву» на заднее сиденье.

– Калада постоянно в море, – объяснил он. – На мертвом якоре. Зимой ставят далеко. Добираются примерно часа за два. А летом ближе, потому что рыбы больше.

– Часто их проверяют?

– Зимой обычно раз. С утра…

Что заставило старика прокаженного быть откровенным со мной? Потому что видел, как я отпустил Касумова?

– …А летом три раза. Летом рыба быстрее портится. Работа тяжелая. Не успел вернуться – опять надо идти! А пока в море – головы да хвосты отсечь! А то и туши рассечь! – Старик вздохнул.

– А сколько рыбы можно привезти за раз?

Он подтвердил то, что я уже слышал от Вахидова:

– И семьсот, и восемьсот килограмм. Как когда!

– А много в Восточнокаспийске таких лодок? Это мой последний вопрос…

Старик помолчал.

– Думаю, не меньше двадцати… Может, тридцать.

Я не представлял раньше гигантский размах браконьерского лова. Счет шел на десятки тонн выловленных ежедневно осетровых! И это при наличии контролирующего аппарата рыбнадзора, милиции!

– …Не спрашивайте меня, пожалуйста. Мне нельзя врать… – Глаза его стали жалобными, словно он сейчас расплачется.

– Вы искали меня, чтобы мне что-то сказать… – напомнил я.

– Да…

Несколько секунд мы посидели молча. Потом прокаженный сказал:

– Мазут не убивал Сережу… Я приехал в город впервые за сорок лет, чтобы об этом заявить. Мазут дружил с ним. А в ту ночь Мазута вообще не было. Он ездил в колонию, к своему приятелю.

– Точно?

– Да.

– Почему же Касумов не сказал, что он там был? Установили бы его алиби!

– Его приятель сидит! – Старик достал платок, громко высморкался. – Колония особого режима. Свиданий нет.

– Свиданий нет, но свидания есть…

– Кто как сумеет. – Старик шевельнул ногой. Я увидел, что на ногах у него огромные ботинки со шнурками и брюки по крайней мере сантиметров на пятнадцать не доходят до щиколоток. Старик словно был в кальсонах. Может, так ходили лет сорок назад?

– Касумов часто к нему ездит?

– По-моему, второй раз.

Живя уединенно – на острове, – старик прокаженный был неплохо осведомлен.

– За какое время?

– В этом месяце.

Внезапно меня осенило. Я вспомнил разговор с Кулиевой.

– Мазут привез записку? От Умара?

Черные зрачки Керима странно кружили – он сидел бjком ко мне, и я не знал, кружат ли оба зрачка одинаково, в одном направлении.

– Я не спрашивал, а он мне не сказал. – Старик вздохнул. – Я всем говорю: «Ничего не рассказывайте. Меня будут спрашивать – я вынужден говорить. Мне нельзя врать. Бог не велит».

Впервые он остановил свой черный зрачок на мне. Я заглянул в него и почувствовал затаенную боль, щемящую отверженность и безысходность. Я представил, как старику прокаженному сиротливо на безлюдном острове долгими одинокими ночами, как он уязвим и беззащитен.

«А сейчас, после того, как я уйду, все водные прокуроры страны не смогут его защитить…»

– Завтра Касумов будет на свободе, – сказал я. Теперь я уже спешил. – Отвезти вас куда-нибудь? Есть у вас где ночевать?

– А побуду тут…

Массивная нижняя челюсть старика хищно задвигалась, она казалась чрезвычайно сильной, грубая тяжесть ее как бы уравновешивала пронзительную ранимость глаз.

Я понял, что он не уедет, пока не встретится с Касумовым.

– До свиданья!

Я не погнал «Ниву» кратчайшим путем по набережной, а с Баларгимовым, Балой и Гусейном на заднем сиденье сделал короткий крюк через перевал.

С возвышенности Знаменитых Географов на мгновение открылась центральная часть города, окруженного с трех сторон скалами; ниже, на уровне заводских труб, у подножья, двигался крохотный, словно игрушечный, тепловозик. Мелькали ставшие привычными похоронные автобусы городских маршрутов. А дальше, близко к воде, виднелись стайки портовых кранов, насыпи щебня, грузовые и рыбоохранные суда.

Еще несколько минут – и мы снова были на набережной.

За нами не было «хвоста».

Капитан «Спутника» встречал нас на трапе.

– Здорово, Садык. – Антонов отдал честь задержанному, потом почтительно поздоровался за руку.

– Здорово, адмирал! – гаркнул Баларгимов. – Здесь-то меня, надеюсь, накормят?

– Что-нибудь найдем… – Антонов взглянул на меня.

– Не сейчас, – отвел я его невысказанный вопрос. – Обед на берегу. И сразу потом отдадим швартовы…

– Маршрут прежний? – уточнил Антонов. – Тот берег?

– Нет. Мы должны выйти по курсу «Советской Нахичевани». Они предупреждены. В море следует обеспечить переход арестованного вместе с конвоем на паром.

– Я готов, – только и сказал Антонов.

– Старший конвоя – мой помощник. – Я показал на Балу. – В мое отсутствие он исполняет обязанности водного прокурора участка.

– Во сколько вас ждать?

– Если в течение двух часов нас не будет, поездка автоматически отменяется.

– Понимаю. – Антонов учтиво наклонил голову, ее положение при этом практически не изменилось, а щеки еще больше покраснели.

Я проехал через центр, мимо казаха, торговавшего дынями. Утром, когда я приезжал к Фурману, перед ним лежало четыре дыни, к вечеру осталось три. Но это не смущало его, и завтра он был готов продолжать свою малоэффективную торговую деятельность.

Я высадил следователя. Гусейн был рад тому, что не едет в командировку.

– Спасибо, Игорь Николаевич.

Я еще несколько минут покрутил по близлежащим улицам и взял курс за город.

– Так мы куда? – Шеф лодок был озадачен. – На метеостанцию?

Мы миновали показавшиеся на берегу здания, вблизи которых был убит Пухов, а потом и место, где стоял когда-то город, нанесенный на карты. Недостоверность здешней жизни, которую я постоянно со дня своего приезда ощущал, шла именно отсюда.

Пыльный участок суши. Несколько проложенных под землей труб, в которых слышен рев каспийской воды. Полный бред. Город, положенный в плотину.

Там, внизу, печи, которые топили хозяйки, стены кухонь и спален; священные домашние очаги; лестницы домов, на которых играли дети, мостовые, перекрестки – все, что сначала вошло в жизнь, а потом разом, бессмысленно, сброшено было в поток.

«Нас не надо жалеть, ведь и мы никого не жалели…» – сказал поэт.

Ничего не осталось, снова подумал я, только рытвины, искореженная земля.

Я свернул к берегу. Тихие овцы лежали на земле спинами друг к другу.

Вода в заливе слегка плескалась, несколько выступавших из моря огромных черных камней метрах в трехстах от берега казались игрушками, плававшими в детской ванне.

– На сигарах пойдем? – Браконьер догадался, а может, просто заметил в темноте дюралевые баки, соединенные с лодкой. – Только сними с меня наручники, прокурор! В наручниках мне как-то непривычно.

– Сниму. Обязательно.

Я обрадовался по-настоящему, когда увидел впереди Мишу Русакова с его разбойной лодкой.

Все было уже готово к отплытию. На баке я заметил прорезиненные комбинезоны, какие носят обычно на сейнерах. Тут же лежали еще три пропахших морем и рыбой тяжелых рыбацких ватника. Я предпочел, чтобы они оказались бы заодно и пуленепробиваемыми.

– Оружие взяли? – продолжал интересоваться Баларгимов. – Если они догонят, без автоматов нечего делать! Перетопят, как котят…

– Не перетопят, – заметил Миша.

Он обернул пленкой привезенные с «Александра Пушкина» кассеты, спрятал в носовом отделении.

Надсадно кричали голодные чайки.

Бала напряженно вслушивался. Я не мог рассмотреть выражение глаз за темными стеклами очков.

– Ты останешься, Бала, – сказал я. – У меня дела на том берегу…

• Предыдущая
• 33/48
• Следующая