Стихотворения и поэмы - Маркиш Перец Давидович - Страница 34

По головному бьет неистово моряк.

Встал первый танк. Над ним зонт пламени и дыма,

Жует он камни из последних сил.

В колонне грозной полз он по дорогам Крыма,

Но сразу путь его моряк укоротил.

Уже второй горит с простреленным мотором,

Сраженный яростью матросского свинца.

Но и один моряк лежит, оплаканный простором,

Покрыт шинелью, мертв и верен до конца.

А буйволы в крестах ползут сквозь дым багровый,

И навзничь падают, и в бешенстве ревут.

Сквозь пламя, чад и смерть моряк не видит крови,

Что лентой алою скользит по рукаву.

От жара запеклись потресканные губы,

Но гнев его могуч и ненависть свята.

Чем жажду утолить? Воды теперь ему бы,

Но под рукою лишь холодной Каски сталь.

Вот вражеский свинец в бедро его ужалил,

А всё ж оружия не выпустит рука,

И пулемет в его руках умолк тогда лишь,

Когда навек умолкло сердце моряка.

7

У каждого бушлат уж просверлили пули,

И кровь у каждого на робе запеклась.

В последний раз они на город свой взглянули

И крепко обнялись в последний смертный час.

Патронов больше нет, а танк ползет проклятый.

Задохся пулемет, замолкла высота.

Моряк подвесил к поясу гранаты

И двинулся вперед. Моряк пошел на танк.

Под сопкой — кладбище, куски измятой стали,

Сожженное нутро, куски железных скул.

Моряк в последний раз взглянул в родные дали,

На море Черное в последний раз взглянул.

И ринулся под танк, прижав к груди гранаты,

Как прыгал с палубы в морскую глубину.

Отчизна! Если б жизнь ему опять дала ты,

Ее тебе в бою он снова бы вернул.

Страх пятился пред ним, дорогу уступая,

И каждый камень льнул к его ногам.

Команду подала ему страна родная,

Но смертью в этот миг командовал он сам.

За ним второй моряк пошел неторопливо —

И рухнул танк, рванувшийся к нему,

И горы дрогнули от громового взрыва,

И задохнулась даль в удушливом дыму.

И пятый встал моряк. В последнюю минуту

Он услыхал пальбу с родимых кораблей.

Раскаты грозные звучали, как салюты

И как последнее напутствие друзей.

Как гром, обвешанный гранатами, упал он

Под исполинский танк и землю целовал:

— Пусть на телах взрываются железные шакалы

И кости, как мечи, разят их наповал!

8

Ты слышишь, родина! Да будет их бесстрашье

Навек записано на кряжах Крымских гор,

Чтоб память витязей потомки чтили наши,

Чтоб помнила земля, и ветер, и простор, —

Сожженных буйволов презренные останки

Немыми грудами лежат на всех путях,

И вспять уже ползут оставшиеся танки,

От высоты их гонит смертный страх.

Над Севастополем огней несчетных россыпь,

Стоит он, величав, в легенды облачен.

А там, под сопкою, богатыри матросы

Спят тихо, с родиной обнявшись горячо.

И неприступностью там веет величавой...

Как бескозырка — сопка среди скал.

И родина хранит сынов покой и славу,

И море песню им поет издалека.

За тополем скользит по сопке тополь,

Как в перебежке, незаметно проскользнув.

Они прибудут к ночи в Севастополь,

Они прибудут с донесеньем про весну

И сквозь кольцо врага найдут проходы,

Нет на земле преград для вестников весны.

Священней есть ли что, чем ярый гнев народа?

И есть ли что грозней, чем ненависть страны?

1942

Перевод С. Левмана

НАТЮРМОРТ

НАТЮРМОРТ

Кобылий череп, каски жесть на нем,

И немца голова, в обрывках гривы рыжей,

В болоте илистом, в заплесневелой жиже —

Им под ефрейторской шинелью гнить вдвоем.

Спят, изумленные, в трясине зыбкой навзничь,

Бесславье и позор приял мертвец впервой...

Весна швыряет тающую грязь в них,

Зеленую шинель рвет ветер гулевой.

О дуб поваленный танк чешет рваный бок свой;

Весь точно в желчи он, непоправимо-ржав.

Утробу вспучило, — насилу доволокся.

Свихнулись челюсти, земли не прожевав...

Бокалы битые в окопной глухомани,

Бутылки из-под коньяка во рву...

Вот всё, чем ныне стал он — полк «Германия»,

Летевший пьяным ловчим на Москву.

Еще нет птиц в ветвях березняка-красавца.

Друг в друга смотрят блиндажей ряды...

Идет на запад путь от Малоярославца,

Путь отступления разбойничьей орды.

Они готовились тут к встрече новогодней,

Зазимовать они надеялись в лесу.

Чтоб было снегу их заваливать вольготней,

Их ветры русские хлестали по лицу.

Вино бургундское, норвежские закуски,

И русский спирт, и шпик, и гуси к торжеству...

И письма с перечнем землевладений русских,

С обратным адресом прямехонько в Москву.

Их смертный сон теперь безумьем не тревожим...

То не литавры бьют, то буйствует метель.

Болото стало им победоносным ложем,

Надгробною парчой — зеленая шинель.

Шумит весна в стволах березняка-красавца,

Вспоили землю к пахоте снега.

Бежит на запад путь от Малоярославца —

Путь нашей славы, путь бесславья для врага.

1942

Перевод Л. Руст

ЗИМНЯЯ БАЛЛАДА

ЗИМНЯЯ БАЛЛАДА

Ночами бродит по селениям тревога,

Оповещая замерзающих солдат,

Что, распростершись на заснеженных дорогах,

Полки немецкие разбитые лежат.

Кто нарушает их потусторонний отдых?

Кто будоражит посрамленный их привал?

С крестами грузными в крови на отворотах

Продефилировал немецкий генерал.

Полна кладбищенским молчанием округа.

Он озирается во тьме по сторонам,

Команду «смирно» пересвистывает вьюга,

К ночному смотру нарядиться мертвецам.

«В строй, черепа! Встать, мертвые, повзводно!

Колонны сдвоить!» — унтер проорал.

В завьюженной избе с печуркою холодной

Расположился спать германский генерал.

Тревожно кладбище солдатское дремало,

Одни высовывались каски из оград.

А дюжий генерал устал немало:

Он поспешал в Москву — быть первым на парад.

Весь воздух выстекленел изморозью за ночь,

Когда на выстуженной, скованной земле

Была захвачена одна из партизанок

И в генеральский штаб доставлена во мгле.

«Ну, скажем, сколько вас? Ответьте для начала,

Где ваше логово, за много ль миль и верст?»

И тихо девушка в раздумье отвечала:

«Не сосчитаете. Нас столько же, как звезд».