Слепой секундант - Плещеева Дарья - Страница 29

• Предыдущая
• 29/94
• Следующая

— Так, — одобрил Еремей. — Надо бы тебе, Иван Перфильевич, с барином моим потолковать. Могу его завтра сюда доставить. А хочешь — к нам в гости. Разносолов не будет, а щи с мясом, пока Масленица не настала, обещаю.

Поскольку стоять в обнимку с музыкантом было обременительно, Еремей осторожно усадил его на пол.

— За щи с мясом?.. — возмутилась Груня. — Да Иван Перфильевич! Да мало ли мы лекарю заплатили?!

Бывший полицейский почесал в затылке:

— Хоть я деньги вперед взял, так то — от господина Акиньшина. А от вас желательно задаточек… — и показал взором на Груню.

— Задаточек дадим, — твердо сказал Еремей.

У него были свои деньги, прикопленные невесть зачем — ведь все его расходы оплачивал Андрей. «Свои» дядька частично носил при себе — должно быть, для верного мужского самочувствия: я не голота подзаборная, я при деньгах. Так что он полез в кошель и набрал рубль серебром — сумму такую, что Груне и возразить оказалось нечего: за эти деньги можно было взять на торгу половину хорошей телячьей туши или полпуда коровьего масла, а она, женщина небогатая, денежное вознаграждение соизмеряла главным образом с провиантом.

Мельник со вздохом собрал свои дощечки, аккуратно уложил их в корзину, огладил двумя руками седоватые волосы, собранные в жидкую косицу, вдел в рукава накинутый на плечи кафтан и пошел в сени — обуваться. Он заметно прихрамывал. Потом, уже в коротковатом буром тулупчике и валяных сапогах, вспомнил о сыне.

Сын сидел на полу, прислонившись к стене, и спал с разинутым ртом.

— А Савку забирай, — потребовал Мельник. — Мне он такой не нужен.

— Куды ж мне его девать? — удивленно спросил Еремей.

— К сожительнице вези.

— Это где?

— А черт ее знает… Для чего вы его из театра забрали? Она бы туда за ним пришла и увела. Как же быть-то? Груня, ежели он тут останется, такой крик подымет…

Еремей сообразил — Груня моложе по меньшей мере лет на двадцать, и терять такую подругу Мельнику неохота.

Пьяного Савку вынесли, погрузили в возок и доставили обратно к театру. Там уже погасли окна, но Мельник объяснил, что у черного входа бодрствует сторож, и ежели направить Савку к нему — не даст пропасть, уложит на полу у остывающей печки.

— Говорил я покойнице — мало ли что на дудке лучше всех играет, нешто это ремесло? А она — нет и нет, к князю или графу в оркестр наймется! Учителя ему сыскала. И вот! Споили! — кратко объяснил Мельник.

Савку растолкали, поставили рожей к калитке, дали пинка под зад и убедились, что он ухватился за верх калитки. Теперь можно было удирать.

Андрееву стрельбу услышали издалека.

— Что там за баталия? — спросил Мельник.

— Барин наш забавляется.

Мельник не ожидал увидеть ночью стрелка с черной повязкой на глазах, но мысль о стрельбе на звук ему понравилась, и он рассказан несколько случаев, когда сам палил во мрак на скрип половицы и на случайный чих преступника. Потом речь зашла о прощальном письма Акиньшина.

— Чуяло мое сердце — пропал, — сказал Мельник. — Хороший был человек, царствие ему небесное. Только всюду норовил сам пойти, присмотреть. Говорил я ему: сударь, заметят, выследят…

— Что за богадельня у Волкова поля? — спросил Андрей. — Я про такую не знал.

— Это беспоповцев богадельня, — объяснил Мельник. — Зовутся федосеевцами, а вообще у них много всяких толков. Когда я в полиции служил, мы за беспоповцами присматривали. Я чай, ваша милость слыхали про пугачевщину? Так боялись, что московские беспоповцы на сторону бунтовщиков перейдут, — вроде бы Пугачев обещал их всякими запретами и поборами не допекать. Так что у них на той окраине, у Черной речки, сперва свое кладбище появилось, а потом стало оно обрастать строениями. Свою моленную поставили — иконостас в семь рядов, служба каждый день. И вот теперь богадельня, иждивением купца Косцова. Купец первой гильдии, именитый, и как-то он понравился князю Куракину, а свой человек при дворе — не шутка. Их, федосеевцев, уже не так прижимают, как бы надобно.

— Если коростелевский лакей носит туда корзину с деньгами, стало быть, там, в богадельне, сидит либо сам вымогатель, либо его помощник.

— Сдается мне, что деньги, которые у Коростелева и прочих грешников отнимают, идут беспоповцам. Они, вишь, всюду что-то строят, в деньгах нуждаются. Сами говорят — нам-де добрые люди жертвуют. Как на деле — никто не знает. А мы, по их понятию, еретики, гореть нам в огне неугасимом вместе с патриархом Никоном. И отнять деньги у никонианина ради благого дела — это, как они рассуждают, даже похвально.

— Откуда они взялись на наши головы? — спросил озадаченный Еремей.

— Это мы на их головы взялись. Когда они при Никоне, тому чуть не полтораста лет, из Москвы и иных городов уходили, то иные шли на север, иные в Сибирь, а иные сюда. Тут их и нашли, когда царь Петр явился Петербург строить. Так они сами мне объяснили.

— Вон оно что… — сказал Андрей. — Трогать их, выходит, небезопасно?

— Кабы я точно знал, что в это дело замешались федосеевцы, то и не нанимался бы к господину Акиньшину, и ему бы вести розыск отсоветовал. А сестрице его с мужем сказал бы так: продавайте все и уезжайте. Гоняться за вами не станут, а так хоть что-то спасете.

— Плохо… Так это к Акиньшину убийц они подослали?

— Так прямо сказать не могу, — ответил Мельник. — По моему понятию, они деньги взять бы не постыдились, а убить человека — как-то сомнительно.

— Даже человека, который их выследил и готов всенародно обвинить? — возмутился Андрей.

— Так ведь палка о двух концах, сударь. Он бы их обвинил, а они в ответ — коростелевские письмишки. Обвинять-то как раз и нельзя было.

— А что — можно?

— Выкрасть письма. И это — все! — твердо заявил Мельник.

Во все время этого разговора Фофаня смиренно сидел в голбце и мял глину для будущих пуль. Он проскочил в голбец, едва услышав голос Мельника. И думать не мог, что его извлечет оттуда крепкая рука Еремея.

— Вор у нас имеется! Свой, не купленный!

— Ты, Морковкин? — спросил Мельник. — Надо же, где встретились! Это вам, господин Соломин, повезло — он в любую дырку пролезет, а каминный дымоход для него — что бальная зала для щеголихи. Только врет безбожно.

— Мы на него управу нашли! — с гордостью за питомца похвалился Еремей и указал на красный угол.

Все образа бывшие хозяева увезли, и висел там один-единственный Феофан Исповедник, которого Фофаня принарядил — убрал сверху чистым рушником.

— Это он после того, как с шайкой церковь ограбил, — безжалостно сообщил Мельник. — Серебряные оклады с образов они сбыть успели. А Морковкину, когда сидел на съезжей, было сонное видение. Так завыл — всех сторожей перепугал до полусмерти. Сказывали, что повадился в церквах службы стоять, ну да это с ворьем случается: согрешит, покается, дальше грешить можно.

— Другого вора у нас в хозяйстве нет, — сказал на это Андрей. — Раз Господь этого послал — им и воспользуемся. Итак, кладем карты на стол. Что у кого есть?

— У меня — богадельня, а у вас?

— У нас… Фофаня, найди приметы лазутчиков! Есть описания людей, которые следили за Акиньшиным. Статочно, один из них его и убил. Потом вымогатели хотели уничтожить тех, кто был связан с Акиньшиным, и тех, кто видел соблазнителя.

— Какого соблазнителя? — удивился Мельник.

— Я, все обдумав, решил, что у них есть человек, которого они подсылают улещать глупых девиц, чтобы иметь неосторожные письма. Такая история, сдается, вышла с Марьей Беклешовой. Она пыталась выкупить письма, но вымогателям не ее безделушки с камушками нужны были, а скандал на всю столицу. Так и вышло — свадьба не состоялась, а вымогатели искали убить девку, горничную Беклешовой, что могла опознать соблазнителя. Вместо девки убили… иную персону. А девка где-то скрывается.

Мельник прочитал приметы.

— Ясно, — сказал он. — А что с девицей Беклешовой?

— Сам бы хотел это знать, — ответил Андрей. — Мы упустили ее. Кавалер, который увез ее, оказался переодетой женщиной. Так что я уж не знаю, что и думать. Но увезли девицу, судя по всему, в Гатчину.

• Предыдущая
• 29/94
• Следующая