Слепой секундант - Плещеева Дарья - Страница 8

• Предыдущая
• 8/94
• Следующая

— Не пьян! Да хоть всего обнюхайте! Меня не за пьянство из дому погнали…

— Кто погнал-то? — спросил Андрей. — Кому ты не угодил?

— Да она же, Матрена моя, Никитишна… венчанная…

— Слыхал я, что муж жену со двора сгоняет за бесстыдство, а чтоб жена мужа — так не слыхал, — сообщил Еремей. — За блуд, что ли?

— Какой блуд?! Кому я, сирота, нужен? Кто на меня польстится?! — страдальчески вопросил человечишка. — Блуд!.. Да моя бы, про блуд узнав, свечку бы Богородице поставила — коли я с другой бабой на что-то годен, так, может, и ей сласти перепадет!

Еремей, как ни старался изобразить строгого охранителя барского покоя, захохотал.

— Так за что она тебя выгнала? — продолжал расспросы Андрей, и видно было, что его это приключение очень забавляет.

— Так за то, что на службе провинился. Меня ведь и оттуда — в тычки…

— А на службе — что?

— Бумагу переписывал, зазевался… Царский титул переврал…

— Это не шутка — царский титул переврать. Да ведь поругают и простят.

— Так сказали — терпение лопнуло! И в тычки…

— Что делать будем, барин мой любезный? — полюбопытствовал тогда Еремей. — Куда девать господина Морковкина?

— Куда девать… Придумал. Нам ведь его Бог послал. Ты, дядя Еремей, без грамоты жить ухитряешься. Тимошка тоже аз от буки с большим усилием отличит. А сей — статочно, читает бойко. И пишет, поди, с запятыми. Ведь канцелярист?

— Канцелярист, — согласился человечишка. — И читаю, и пишу знатно! И почерк у меня отменный!

— Возьмем на пробу. Коли угодит — может, у нас и приживется. Пока жена не сжалится, — решил Андрей.

— Милостивый государь! — вдруг зычно возгласил человечишка. — Да за ваше ко мне милосердие, да я, да ручки ваши! И ножки также целовать буду, да!

— Уймись, — посоветовал Еремей. — Наш такой блажи не признает, — это означало, что он принял бедолагу во временные домочадцы.

— Коли ты здешний, может, знаешь, где ближайший трактир? — спросил Андрей.

— Как не знать! Ваша милость, велите ехать прямо, а я буду в окошко поглядывать и скажу, где поворотить.

Пока добирались до постоялого двора, условились, что звать Феофана Морковкина в домашнем обиходе будут Фофаней: он так привык.

Харчевня, которая помещалась в нижнем жилье приземистого длинного здания, была, разумеется, уже заперта. Сторож позвал хозяина, хозяин распорядился впустить возок во двор и велел конюху принять и поставить на конюшне лошадей. Опять была большая морока с сундуками, груженными оружием, — Еремей не хотел оставлять их ни во дворе, при возке, ни даже в запертом сенном сарае. Хозяин разбудил молодцов, сундуки втащили во второе жилье.

И только там Фофаня обнаружил, что его новый хозяин слеп.

— Ну-ка, дяденька, опиши мне господина Морковкина, — велел Андрей.

— Собой страшнее черта, — начал невозмутимо дядька. — Росту — без вершка два аршина… Рожа чумазая… Нос… — Еремей задумался. — Фофаня, кто это тебе так искусно нос перебил, что он на сторону ноздрями глядит?

— Злые люди. Звери! — скорбно отвечал Фофаня.

— Мастер потрудился, — заметил Тимошка. — Барин, а барин! Я с собой ковригу хлеба взял. Здесь-то сейчас поесть не дадут. Прикажете порезать? Хлебушко с сальцем — не фрикасея с фазаньими гребнями, а все лучше, чем с пустым брюхом ложиться.

— Эка удивил. После очаковского сидения я и гнилым сухарем не побрезгаю. Давай хлеб с салом. Завтра начнем хозяйством обзаводиться, — решил Андрей. — Фофаня, далеко отсюда Гончарная улица?

— Близко, ваша милость.

— Научишь Тимошу, как на нее выйти. А я тебе записочку к доктору продиктую… Ох, черт!.. — Андрей вспомнил, что дорожный письменный прибор за ненадобностью велел упрятать подальше. А куда — неведомо.

Еремей с Тимошкой принялись искать прибор. Фофаня, гревший босые ноги у печки, с любопытством смотрел на Андрея, взгляд у страдальца был живой и бойкий. В конце концов откопали и бумагу, и чернильницу, и пузырек с чернилами, и карандаши.

— Пиши карандашом, — сказал Андрей. — Первое. Найти Венецкого, установить с ним связь.

— Графа Венецкого? — уточнил Фофаня.

— Графа. Второе… Разведать, что творится в доме Беклешовых. Исхитриться встретиться с Дуняшкой. Третье — записку Акиньшину послать. Фофаня, как ему объяснить, куда он ко мне прийти может?

— А чего объяснять? Семена Моисеева постоялый двор. Его тут каждая собака знает.

— Так. Это задачи первоначальные и тактические. Список стратегических задач будет иным… Бери другой лист. Первое — узнать, что за письма принесены к графине Венецкой. Сие могут знать Маша, графиня Венецкая, граф Венецкий и некое четвертое лицо. Но Венецкий высказался так: он бы прочитал эти письма. Статочно, он их даже не видел, а, как выразился Акиньшин, ими перед носом помахали… Но письма были, иначе Маша не прибежала бы ночью. С ней была Дуняшка… Тимоша! Завтра, отнеся записки Акиньшину и немцу, поди к Беклешовым, постарайся девку выманить. Объясни — я-де хочу отыскать барышню, пока та в беду не попала. Ты Дуню не за ручку хватай и не целоваться лезь, а первым делом вызнавай — кому Маша писала те письма.

— Баринок мой любезный, — перебил Еремей. — Может, не стоит эти козни распутывать? Что мы можем-то? Ведь выйдет одно огорчение…

— Мы можем все, — твердо сказал Андрей, вспомнил зареванное лицо Венецкого и добавил: — Потому что больше некому.

Он не видел, но знал, что дядька с кучером хмуро переглянулись. И мысли их тоже прочитал: не кобенился бы ты, барин, а ехал бы лучше к невесте…

Фофаня внимательно приглядывался к новому хозяину. И заговорил, когда все уже улеглись спать и полусонно обменивались соображениями насчет стирки белья, ковки лошадей и обувки для нового домочадца. Нога у него оказалась — придворной красавице впору.

— У меня прадед ослеп, — сказал Фофаня. — Так сперва на углы натыкался, а потом наловчился их обходить. Но не потому, что всякий угол помнил. Мы, малые, возню затеем, ему наш визг слушать надоест, он, что под рукой, тем и запустит. Так ни разу, старый черт, не промахнулся!

— Как это? — спросил Андрей.

— Чутье какое-то у него появилось. Я думаю, у него Бог глаза отнял, а уши поправил. Слышать он стал — лучше сторожевого пса. И палку кидал по слуху, я чай…

— Палку кидал по слуху… — повторил Андрей.

Утром, после завтрака, были приобретены для Фофани старые «коты», которые хозяйская жена доносила до дыр. Но он не огорчился, а, выпросив у Тимошки кусок старого сукна, смастерил страшные на вид, но теплые онучи.

Потом Андрей отправил Тимошку с поручениями и кликнул Фофаню.

— Ну-ка, брат Феофан, веди меня на двор. Есть там у нас сарай?

— Как не быть! Где ж это видано — постоялый двор да без сарая?

— Ну, веди меня туда. А по дороге добудь шест в сажень, к концу бубенчик привяжи, — велел Андрей. — И поищи мне ну хоть мелко наколотых полешек.

— Что это ты, батюшка мой, затеял? — забеспокоился Еремей.

— Уши отращивать стану.

Они спустились на двор и вошли в сенной сарай. По дороге Фофаня забежал на конюшню, разжился и длинным кнутовищем, и бубенчиком.

Дальше события разворачивались так: Фофаня ударял бубенчиком, привязанным на конце кнутовища, о дощатую стенку то сверху, то снизу; Андрей кидал полено на звук; Еремей глядел на эту забаву весьма критически, а после додумался нарисовать на стене мелом круги, аршин в поперечнике. Колокольчик ударял в середину круга, туда же летело полено. Сперва оно даже не попадало в аршинный круг, но постепенно Андреи как-то наловчился.

Потом прибежал Тимошка:

— Барин, а барин… Дуняшка в беду попала…

— Что за беда?

— Беклешов ее в карты проиграл… — и Тимошка рассказал историю, которая показалась бы невероятной всякому, кто не знал старого картежника.

Когда тот узнал о смерти единственного сына, то озлился чрезвычайно: сперва дочь опозорила, потом Гриша не оправдал надежд. Впав в бессмысленную ярость, он собрался и умчался из дому — искать утешения у давних приятелей. Там он осознал свою беду, рыдал, тоже просился на тот свет, но мудрые приятели, подпоив, усадили его за карточный стол. И он, в помутнении рассудка, проиграл Машину горничную отставному майору, который уже давно положил глаз на девку.

• Предыдущая
• 8/94
• Следующая