Слепой секундант - Плещеева Дарья - Страница 87

• Предыдущая
• 87/94
• Следующая

Неожиданность совета заставила Андрея резко повернуться на глуховатый и спокойный архаровский голос.

— Я знаю по меньшей мере один случай, когда человеку знатному, натворившему много бед и утянувшему за собой людей, повинных лишь в доверчивости, была передана всего одна бумажка, крошечная, с единственным словом «умри», — продолжал, несколько помолчав, Архаров. — Он узнал почерк… и выполнил приказание…

Андрей понял, что сам же Архаров и передал эту бумажку.

— Но ежели… Куликов не воспользуется пистолетом?

— Тем хуже для него, — жестко сказал Архаров. — Я хотел избавить государыню от необходимости отдавать такое распоряжение. Она женщина, христианка, ей это трудно, она этого не желает. Вы понимаете, о какой особе пойдет речь в ходе розыска? Вы понимаете, кого назовут первым, кто из «малого двора» нуждается в больших деньгах? Потом явится, что все это брехня, однако крови ей, матушке, эта история попортит немало, и разлад, который есть, лишь глубже станет. Так что в вашем случае, господин Соломин, она иначе поступить не сможет — а потом явятся угрызения совести. Мне не хочется, чтобы у монарха были угрызения совести…

— Так, так, — подтвердил Шешковский. — До чего ж вы ладно, батюшка, рассуждаете.

— Так. Когда сие, хм… свершится, дайте мне знать… словом, где искать тело. Я встречусь с господином Рылеевым и все ему растолкую, а он уж ознакомит государыню с экстрактом дела. Кое-кого призовут к ответу, но им можно лишь вменить в вину исполнение не всегда понятных распоряжений. Кстати — куда подевалась та девица, игравшая роль кавалера?

— Я как раз хотел просить ваше сиятельство поискать ее. Насколько мы поняли, она где-то в столице. Вряд ли Куликов поведал ей, где прячет бумаги, он хитер, ему не нужно, чтобы она завела свою игру. Однако и она может натворить бед.

— Что ж вы ее не захватили? А, Соломин?

— Она жалкое существо. Захватить ее, привезти сюда — значило бы внушить ей, что она со своими проказами действительно страшна всему государству. А это для нее — праздник, — объяснил Андрей. — Показывая, сколь велика она в злодействе, эта Евгения могла бы оболгать множество невинных людей. Ей очень трудно смириться с мыслью, что она несчастна, что месть ее нелепа и смешна…

— Ох, — сказал Шешковский, — верно ты, сударь, про смирение сказал… Видывал я закоренелых злодеев, для которых наказание — вроде награды…

— Вы свободны, сударь. Итак? — спросил Архаров.

— Все сделаю так, как вы изволили советовать, — казенным голосом отрапортовал Андрей.

— А Евгению Бехер, или кто она там, постараемся из столицы выпроводить туда, где от нее вреда поменее. Только сами за ней не гоняйтесь, будет с вас, — Архаров умел-таки приказывать.

— Благодарю, ваше сиятельство, — ответил Андрей и поклонился.

Шешковский позвонил в бронзовый колокольчик, вызывая служителя.

— Проводи, — велел он. — Хотел бы, сударь, проститься с тобой навеки, да ведь еще, поди, встретимся. Я при дворе бываю, и ты также будешь бывать… Раскланяешься хоть с кнутобойцем Шешковским? Который с тобой ласков был?

— Век буду помнить доброту вашу.

— Ну, с богом, Соломин, ступай, — сказал Архаров. — Поезжай к своему Граве и лечись. Он, сказывали, доктор толковый.

На Садовой Еремей остановил извозчика и вступил в тягостные переговоры — найти в праздничный день такого, что согласился бы ехать в Екатерингоф, месить грязь и потратить на путешествие полдня, можно было только за рубль, не меньше.

Наконец Андрей вмешался — ему не хотелось терять зря время. Он пока очень смутно представлял себе, как выполнить приказание Архарова. А не выполнить — нельзя: это входило в условия почти бессловесного договора, по которому капитан Соломин оставался безнаказанным.

В Екатерингофе в отсутствие Андрея разыгралась целая трагедия.

Граве все же попытался объясниться с Гиацинтой, причем попытки были обречены на крах: он считал ниже своего достоинства осыпать девушку комплиментами, зато подпускал разнообразные шпильки, полагая, что такая независимая манера и есть самая светская. Когда Гиацинта, опять повздорив с Валером, одна стояла у окошка и потихоньку распевалась, Граве подошел и спросил, где госпожа Венецкая. Гиацинта ответила, что на поварне: поскольку Еремей укатил с барином, Маша сама смотрела, как готовится обед, тем более что пост кончился и задуманы были изысканные блюда.

— Госпожа Венецкая будет отменной женой и матерью. Она занимается хозяйством, а не тратит время на дурачества. Я сам бы себе желал такую жену, которая, отринув баловство, станет в моем доме доброй хозяйкой, а я буду работать и удовлетворять все ее потребности, — заявил Граве. С его точки зрения, это было идеальное сватовство.

— Искренне желаю вам найти такую особу, — рассеянно ответила Гиацинта; рассеянность, впрочем, была ею искусно сыграна, потому что склонность Граве к себе она прекрасно видела и немало веселилась.

— Особа найдена.

— Ну так ступайте к ней и спросите, как полагается: «Сударыня, я тебе не противен?»

— Она еще очень молода, и у нее в голове всякий вздор, — прямо объявил Граве. — Она не желает знать, что истинное место всякой женщины — в семье, что ее мир, как говорят немцы, — «дети, кухня и церковь».

— Ах да, я и забыла, что вы немец, — съязвила Гиацинта. — А ежели этой особе Бог дал талант? Вот возьмем госпожу Виже-Лебрён, которая портреты королей и королев пишет. Что — ей лучше на кухне сковородками греметь? Она при всех дворах принята, Бог даст, и в Россию приедет когда-нибудь. Выходит, ее ремесло и талант — одно дурачество?

— Такую особу никто замуж не возьмет!

— Да она давно уж замужем! — видя, что Граве ошарашен, Гиацинта перешла в наступление. — А понастырнее, что разыгрывают целые комические оперы? Весь высший свет к ним ездит. Сама государыня требует, чтобы смольнянок растили хорошими актерками, певицами и танцовщицами! У государыни свой Эрмитажный театр есть, там и фрейлины играют роли!

— Фрейлина подурачится и перестанет. Я считаю, что приличной особе на сцене делать нечего, — сказал Граве.

— А я считаю, что нельзя хоронить дар Божий в спальне и в детской, — возразила Гиацинта. — Господь не для того мне голос дал, чтобы горничных услаждать!

— Скажите прямо, что вам нужно преклонение молодых вертопрахов.

— А что плохого в преклонении молодых вертопрахов? Если не подпускать их слишком близко?

— Ничего — кроме загубленной репутации, — отрубил Граве.

— Полагаете, не найдется приличного человека, который согласится жениться на актерке? — сердито спросила Гиацинта. — Лишь потому, что для него превыше всего репутация?

— Полагаю, найти этого приличного человека будет очень трудно. Когда вам исполнится двадцать пять и красота ваша поблекнет… — тут Граве немного смутился. — Тогда вы проклянете тот день, в который решили петь на театре!

— О-о-о! Значит, если я выйду замуж и до двадцати пяти лет рожу троих детей, моя красота от того не поблекнет?! — Гиацинта расхохоталась. — Вижу, что у вас темное понятие о дамской красоте, господин доктор! Я и в сорок лет женихов себе сыщу! И в пятьдесят! Тетка моя Сысоева младшего своего в пятьдесят два родила!

— Могу только пожелать вам счастья на сем нелегком пути, — сказал Граве, поклонился и вышел из комнаты.

— Дурак! — сказала вслед Гиацинта и подбежала к зеркалу.

Зеркало подтвердило: хороша, прелестна, великолепна!

И если в строю поклонников будет недоставать одного долговязого доктора — так и черт с ним! Она запела недавно разученную итальянскую арию в надежде, что Граве торчит под дверью, — пусть же слышит, что несостоявшаяся невеста радостна и полна уверенности в своем будущем!

Он действительно там торчал, сам себя убеждая, что говорил правильные вещи, и только взбалмошная натура Гиацинты оказалась неспособна их понять. Услышав беззаботный голос, легко берущий фиоритуры и рулады, Граве разозлился и положил себе немедленно ехать домой. Он не имел багажа, чистыми сорочками и чулками с ним делился Венецкий, так что сборы были недолги.

• Предыдущая
• 87/94
• Следующая