Слепой секундант - Плещеева Дарья - Страница 88

• Предыдущая
• 88/94
• Следующая

Мысленно клянясь отомстить Гиацинте (стать придворным медиком, добиться похвалы государыни, жениться на самой богатой вдове, какая только сыщется в столице, издать ученую книгу о глазных болезнях, построить дворец на Миллионной), Граве выскочил на крыльцо, и вовремя — во двор как раз въезжали извозчичьи санки, а в них сидели Андрей с дядькой. Подбежав по грязи, Граве стал сразу рядиться с извозчиком, особо настаивая на скорости езды. Извозчик не чаял найти в Екатерингофе обратного седока и от счастья на все условия соглашался.

— Доктор, что с тобой, ты взбесился? — спросил Андрей, стоя возле санок.

— Ноги моей тут более не будет! — от злости перейдя на немецкий, отвечал Граве. — Приезжай ко мне в Гончарную, будешь жить у меня, иначе за успех лечения не ручаюсь.

— Какая муха тебя укусила?

— Тебе не понять! — с тем Граве и укатил.

Увидев Андрея в окошко, Маша выбежала на крыльцо.

— Обошлось? — спросила она.

— Обошлось — и сам не пойму, как.

— Слава Богу! Еремей Павлович, веди сюда барина! То-то он обрадуется! — и Маша обняла Андрея. — Значит, можно перебираться в столицу?

— Выходит, так. И ты, я чай, попадаешь на венчание к Поздняковой. В качестве молодой графини Венецкой.

— Ох, что-то мне боязно… Как еще старая графиня молодую встретит?

— Отменно встретит.

— Петруша сказывал — матушка его после Великого поста никак не опомнится. Поменяла духовника, набралась святости, решила в свет не выезжать — даже в Пасхальную седмицу. И ругается — сиротка у нее сбежала! Она посылала за господином Граве — так и тот пропал. И вот теперь кается, что устроила в своем доме гнездо разврата!

— Только, видать, не понимает, для чего им вместе убегать, коли она для них свадьбу затеяла.

Маша рассмеялась.

— Ничего, с Божьей помощью все образуется, — беззаботно сказала она. — Как ты думаешь, могу я пока что жить с Петрушей в полку? Женатые солдаты — и то живут, неужто графу Венецкому не позволят?

— Сперва Венецкий должен тебя представить командиру своему, генерал-аншефу князю Долгорукому, и княгине. Княгине ваше тайное венчание должно понравиться — она сама ради своей любви к князю немало перенесла.

— А что такое?

— Два родных брата женились на двух родных сестрах, а по православной вере так не полагается, — объяснил Андрей. — Сперва князь Василий повенчался на Варваре Бутурлиной, потом князь Юрий — на Екатерине Бутурлиной. Поскольку с церковной точки зрения они жили в блуде, то детей Юрия записывали на имя Василия. Только потом, когда князь Василий с женой скончались, князь Юрий и супруга его воссоединились, и брак свой заставили признать, и детей также… Но ты, Маша, должна принарядиться. Давай я тебе денег на новое платье подарю.

— Тебе самому на лечение потребуются.

Андрей рад был этому простому разговору — миг, когда придется заняться пленником, оттягивался. Примчался Венецкий — его тоже втянули в хозяйственные рассуждения. И решено было наутро ехать всем вместе, о чем и сообщили Валеру с Гиацинтой.

В последний раз поужинав на даче, все разошлись по комнатам, и дача стихла до утра.

В неизвестном часу Андрей поднялся — печь остывала. Он прислушался — никто не разговаривал в комнатах, никто не галдел во дворе.

Пистолеты Еремей прятал в дорожный сундучок, там же находились пули и порох. Андрей надел свою черную повязку, натянул штаны, заправил в них рубаху. Уже освоившись в комнате, он почти без приключений отыскал сундучок и достал оружие. Зарядив пистолет, медленно двинулся к чулану, в котором ждал решения своей судьбы Куликов. Его даже не слишком караулили — вздумав бежать, тот первым делом слетел бы с крутой лестницы. Чулан был закрыт на задвижку — правда, основательную.

— Просыпайтесь, Куликов, — позвал Андрей.

— Уже утро? — спросил пленник.

— Понятия не имею. Я так же слеп, как и вы. Забавно, да?

— Что вы затеяли?

Андрей услышал в простом вопросе: «Я боюсь, я смертельно боюсь мести и мучений!»

— Кланялся вам господин Шешковский, — прямо сказал Андрей. — И господин Архаров-старший. Днем я побывал у них и все рассказал.

— Шешковскому?

— Да. Теперь уж он будет расследовать, какие деньги и откуда тайно получает «малый двор». Полагаю, господин Шешковский сделает все, чтобы не огорчать государыню необдуманными поступками великого князя, если только эти поступки обнаружит. И всех, кто в тысячный раз попытается вбить клин между матерью и сыном, будет карать так, как только он и умеет…

— Я тут ни при чем! — воскликнул Куликов.

Имя Шешковского было просто волшебным ключиком к петербуржским сердцам.

Андрей, опустившись на корточки, стал шарить по стенке чулана, рука опускалась все ниже — он хотел найти место, куда бы положить пистолет. Подвернулось мягкое, упругое — суконная покрышка шубы, не иначе. Он нажал, продавил вершка на полтора. Сюда уже можно было приспособить тяжесть.

И вдруг его руки коснулись чужие пальцы, стали быстро-быстро ощупывать, поползли вверх по рукаву. Андрей отдернул руку — соприкосновение было совершенно лишним.

— Это пистолет, — сказал он. — Господа Архаров и Шешковский посылают вам заряженный пистолет. Они милосердны…

— Милосердны? — переспросил Куликов.

— По отношению ко мне. Они не желают, чтобы я взял грех надушу.

— Да послушайте же! Я не виноват! Это все она! Ее привели ко мне, я спас ее, я ее лечил, вы ничего не знаете…

— И незачем знать. Если вы, Куликов, предпочитаете допросы Шешковского — дело ваше. Прощайте. — Андрей открыл дверь чулана.

Дверь выходила на пятачок перед лестницей. Видимо, его устроили тут, чтобы служил жителям второго этажа теплым нужником, и собирались установить чугунную трубу, ведущую вниз, к яме. Тому, кто выходил из чулана, следовало быть осторожным.

— Это все она! Вы ведь Соломин? Вы должны знать — это она! Вы ничего не поняли, клянусь! Она оплела меня своими замыслами, хотела, чтобы я на ней женился…

— Враки, — ответил Соломин. — Она и мужчин ненавидела, и женщин. Мужчин — за то, что сама не была мужчиной. Женщин — за то, что не могла быть женщиной.

— Она погубила меня!

— Она пыталась вас спасти. Ей казалось, что вы совершили для нее благодеяние. Так что перестаньте клеветать. Я знаю правду. Прощайте. — Ведя рукой по стене, Андрей пошел прочь.

Он знал трусов — повидал их под Очаковом. Куликов не схватил бы в отчаянии оружие и не приставил ствол к виску. Он не смог бы честно заплатить но своим кровавым счетам, но за несколько лет вымогательства немало крови чужими руками пролил. «Надо бы спросить у него, кто убил Катеньку и Акиньшина», — подумал Андрей и чуть было не вернулся к чулану; но откуда-то свыше слетела в голову мысль — зачем увеличивать число врагов и покойников? Вот главный виновник — а для исполнителей Страшный суд есть, они не отвертятся.

Вернувшись в свою комнату, Андрей сел на кровать и задумался. Сам он, если бы Архаров прислал ему заряженный пистолет, позаботился бы лишь о завещании. Хотя убивать себя — не по-христиански, и кара за самоубийство на том свете будет суровая, платить по своим счетам необходимо. Вряд ли Куликов беспокоится сейчас о загробном воздаянии, подумал Андрей. Когда губил судьбы и подсылал убийц — мало беспокоился, теперь-то с чего бы? Он ломает голову, как ему, слепому, выбраться из дома и уйти. Что будет потом — он пока знать не желает. А пистолет, статочно, прихватит с собой.

Куликов так же будет прислушиваться к тишине, поймет, что на дворе ночь. Он смог бы уйти. Сперва старик попытается открыть дверь чулана. А что там, в чулане, вообще хранится? Нет ли доски, которой можно отжать дверь и выдернуть задвижку вместе с гвоздями? Крикнуть, разбудить всех — пусть заглянут в чулан, пусть проверят? Но загнанная в угол крыса становится опаснее льва: Куликов выстрелит — и кому ж достанется пуля?

Андрей вздохнул. Надо было посоветоваться.

— Где ж ты, Катенька? — беззвучно спросил он. — Чего бы ты для убийцы своего пожелала?

• Предыдущая
• 88/94
• Следующая