Рабыня страсти - Смолл Бертрис - Страница 104

• Предыдущая
• 104/104

Ручка Зейнаб ласково скользила по его мускулистой груди, стройной талии… Она почти позабыла, сколь красиво тело возлюбленного — и вот теперь пальцы ее «вспоминали» каждую выпуклость и впадинку. Она не сумела удержаться — и вот пальчики ее уже сомкнулись вокруг его напряженного члена и нежно сжали его. Он был горяч и весь трепетал. Непроизвольно она склонилась и сомкнула вокруг него губы. И губы ее вспомнили все… Она наслаждалась им, словно изысканным лакомством — посасывала лизала, проводя кончиком язычка вокруг головки, пока не ощутила, что пальцы мужчины запутались в ее волосах и отстранили ее…

— У меня.., некоторое время не было женщины, — признался он. — С тех самых пор, как погибла моя первая жена. Не медли же, моя призрачная возлюбленная. А когда я утолю первый голод, мы с тобою примемся наслаждаться, и блаженство продлится до самого утра. Ты умела, как я вижу, но я многому могу тебя научить…

— Да неужели? — Она рассмеялась, грациозно опускаясь на него сверху, и в голове Карима мелькнула мысль что смех этот кажется ему до странности знакомым..

Она вобрала его без остатка в свои горячие недра — и несколько раз крепко сжала внутренние мышцы. Затем она принялась двигаться вверх и вниз, поначалу медленно, а затем все быстрее и быстрее…

Руки его накрыли ее дивные груди и страстно сжали их. Она была потрясающа! Она была сказочка! Лишь однажды знал он такую женщину. Лишь однажды… На свете лишь одна такая женщина! Это было невозможно, немыслимо — и все же…

Волосы ее вдруг разметались по плечам. Луна, к тому времени достигшая зенита, заливала комнату серебристым светом. Взор Карима застилала пелена страсти, но он все же увидел эти волосы цвета бледного золота. Он боролся со страстью, стараясь не закрывать глаза, устремив их на лицо, теперь ярко освещенное луной.

— Зейнаб! — вскричал он — и одновременно с этим криком желание его достигло апогея, а соки любви щедро наполнили в потаенные глубины тела женщины.

Аквамариновые глаза, полные слез счастья, устремлены были прямо на него. Она прильнула к нему:

— Я вернулась к тебе. Карим. Я вернулась домой!

ЭПИЛОГ

Зейнаб, княгиня Малики, сидела в летнем саду и смотрела, как играют дети. Шестерым из них она была матерью, а другие семеро были детьми ее лучшей подруги Омы.

Старшему сыну Зейнаб Джафару было почти девять, Хабибу вскоре исполнится восемь… Были еще и пятилетний Абдаль, и Сулейман, которому только что сравнялось два… А их сестричкам-близняшкам Кумар и Субх было по семь лет: они очень походили на мать и ее родную сестру в детстве.

А старшая дочка Омы, единственная девочка в семье Аллаэддина-бен-Омара, уже заглядывалась на Джафара-ибн-Карима. Звали девочку Альула, и она рассказывала всем и каждому, что собирается со временем стать женою наследника князя Малики.

— Она чересчур смела — чтоб не сказать нахальна, — шепнула ее мать своей подруге Зейнаб. Ома стала примерной и образцовой женой. Муж ее наотрез отказался взять в свой дом другую женщину в качестве супруги, хотя в его гареме жили две хорошенькие наложницы. Но обе они были бездетны и таковыми должны были оставаться — это было единственным требованием Омы.

— А мне она кажется забавной… — шепнула в ответ Зейнаб. — Я вовсе не хочу, чтобы Джафар однажды взял в жены покорную и глупую овцу, с которой на стенку полезет от скуки. Альула вполне устраивает меня в качестве будущей невестки, если, разумеется, она придется по нраву сыну. Ведь выбирать-то ему… Он должен жениться по любви — как и мы с тобой.

— Ну да, — Ома кивнула.

Зейнаб умолкла, погрузившись в воспоминания о последних десяти счастливых годах ее жизни. Она вспомнила выражение лица Карима в ту первую их ночь после разлуки, когда луна озарила светом ее лицо, — и на губах ее появилась счастливая улыбка. Он долгое время не верил своим глазам, но когда до него дошло, что это не мираж и не наваждение, он был счастлив сверх всякой меры. Они рыдали от счастья в объятиях друг друга, поминутно клянясь никогда не расставаться. Да, она возвратилась к нему, возвратилась домой… Джафар родился ровно спустя девять месяцев после той волшебной ночи, и вся Малика ликовала вместе со своим князем и княгиней по поводу рождения их первенца.

Другие дети рождались один за другим, а государство тем временем процветало. Повсюду: и на рынках, и на городских площадях — люди говорили, что процветанием страны они всецело обязаны семейному счастью своего правителя и щедрости плодородного чрева его красавицы жены. Товары из Малики, в особенности серебро, пользовались спросом по всей Аль-Андалус и ценились очень высоко.

Горные кланы также со временем покорились Кариму-ибн-Хабибу — кони их блаженствовали на зеленых лугах и продавались по самым высоким ценам на ежегодной ярмарке, проводимой в Алькасабе Малике по распоряжению князя. Правительство забирало в казну лишь десятину от каждой сделки, что не было обременительно для торговцев. Горцы были вполне довольны, и повсюду царил мир.

Аль-Андалус, где продолжал царствовать мудрый и благословенный Абд-аль-Рахман, также процветала. Кордова постепенно стала самым крупным культурным центром Европы, средоточием цивилизации. Слава Кордовы затми ла былое величие Багдада и Константинополя. В город постоянно прибывали делегации из Франции, из Германских стран, из Ифрикии и с Востока — послы считали своим долгом засвидетельствовать свое почтение калифу, а молодые люди почитали за честь учиться в Кордове. Но первое время они просто-напросто глазели вокруг, разинув рты… Абд-аль-Рахман перестроил главную мечеть Кордовы — тут появился великолепный минарет, увенчанный тремя сферами: одна была из серебра, а две — из чистого золота. Вместе они весили более трех тонн. Завершен был, наконец, перевод на арабский трактата «Де Материа Медика», и в Кордове открылся медицинский университет. Теперь студентам не было нужды ехать в Багдад, чтобы стать медиками…

В саду появился князь в сопровождении своего верного визиря. В черной бороде Аллаэддина-бен-Омара уже кое-где поблескивала седина. Лицо его расплылось в улыбке, когда Альула с визгом кинулась ему на шею — он нежно обнял девочку и поцеловал в розовую щечку.

— Она достойна принца! — расхохотался он.

— Не поощряй ее скверное поведение! — тут же осадила супруга Ома.

— А что, я когда-нибудь обязательно женюсь на ней! — В синих глазах молодого Джафара-ибн-Карима заплясали озорные искорки. — Но не раньше, чем она отрастит себе пару дивных грудок, госпожа Ома!

— Джафар! — в отчаянии воскликнула его мать, но, не удержавшись, рассмеялась.

— Он весь в отца! — шепнул Карим, присаживаясь рядом с женой, обнимая ее за талию и нежно целуя в розовое ушко.

Зейнаб кинула на мужа взгляд, полный любви. Без сомнения, теперь она любила его еще сильнее, нем в тот день, когда они после стольких печалей и горестей соединились вновь…

— О, если бы это блаженство могло длиться вечно… — шепнула она.

—  — И я бы от всего сердца этого желал, — отвечал Карим. — Если есть где-нибудь рай земной, то это здесь, моя красавица…

А детишки сновали между взрослыми, крича и забавляясь, их невинные лица сияли от счастья, не замутненного ничем — кроме, пожалуй, одной заботы: позволят ли им родители после наступления темноты половить светлячков, которые дивно смотрятся в хрустальных кувшинчиках, или же безжалостно уложат спать…

— Они — наше будущее… — сказал жене Карим.

— А весною, — отвечала она, — я подарю тебе еще один залог счастливого нашего грядущего, еще один маленький кусочек вечности, мой любимый.

— Я люблю тебя, Зейнаб, — сказал он. — Теперь и навсегда в сердце моем только ты, мое сокровище… Ладошка Зейнаб нежно погладила щеку Карима:

— Как ты щедр на посулы, мой господин! Теперь и навсегда? Что ж, тогда ловлю тебя на слове!

• Предыдущая
• 104/104