Герой Саламина - Воронкова Любовь Федоровна - Страница 37

• Предыдущая
• 37/50
• Следующая

— Смерть изменнику!

— Смерть!

— Смерть!

Павсаний слышал эти возгласы. Он знал, что пощады не будет. Быстрые мысли бежали одна за другой: как спастись, как убежать?

Он услышал голоса эфоров. Так и они все здесь. Они ждут, что он выйдет из святилища. А он не выйдет. И взять они его отсюда не посмеют. А там боги решат, как спасти его. Здание закрытое, ни дождь, ни ночной холод не будут мучить его, а голод он может терпеть долго. Да и не придется долго терпеть, эфоры уйдут, а соблазнить стражу золотом — это он сумеет.

Но что там задумали эти злобные старики? Стражники снимают крышу, снимают двери…

Маленькое помещение в глубине святилища еще оставалось под крышей, и Павсаний вошел туда. Двери здесь не было, чтобы закрыться. Однако это ничем не грозило, его не могли тронуть в святилище.

Но странно, эфоры словно только этого и ждали. Их непонятно торжествующий возглас поразил Павсания. Он почувствовал — готовится что-то недоброе.

Готовилось страшное. Стражники откуда-то притащили кирпичей и принялись закладывать выход из святилища. Павсаний понял, какая смерть ему грозит. Он с отчаянием ждал, когда уйдут эфоры, надеясь уговорить стражу отпустить его.

Но эфоры не ушли. Не ушли и на ночь. Не ушли и на следующий день. Не ушли от замурованных дверей до того самого дня и часа, когда Павсаний умолк, больше не в силах кричать и умолять о пощаде…

— Он умирает!

— Да, он умирает.

— Надо вывести его. Иначе он своей смертью осквернит святыню.

Эфоры приказали разбить кирпичи и открыть выход. Они вывели Павсания, вернее, вытащили его из святилища. Павсаний, славный герой Платеи, мертвым упал к их ногам.

— Так наказывает Спарта изменников! — сказал рыжебородый эфор.

И, не прикоснувшись более к телу, чтобы не оскверниться, эфоры покинули священный участок.

Медленно, приглушенно шла жизнь в доме на гористой улице Мелиты. Архиппа, оставшись без мужа, приняла на свои плечи все тяготы семьи. Старшую дочь Мнесиптолему Фемистокл успел выдать замуж за небогатого, но хорошего человека. К дочери многие сватались, Архиппа с гордостью вспоминала об этом. Но Фемистокл говорил так:

— Я предпочитаю добропорядочного богатому, потому что лучше человек без денег, чем деньги без человека!

И он был прав, как всегда.

Первое время Архиппа страстно тосковала. Когда-то она жалела тех женщин, к которым мужья не вернулись с войны и им некого было ждать по вечерам. А теперь вот и для нее наступило такое время.

Трудно было ей с сыновьями. Они не могли простить афинянам такую неблагодарность к отцу.

— Дети мои, — говорила она, — остракизм — это не позор. Подлых и ничтожных людей не подвергают остракизму. То, что удалили вашего отца из Афин, доказывает только одно: что он был слишком одаренным государственным человеком, чего люди более мелкие терпеть не могут.

— Десять лет! — возмущался младший сын, которого так любил Фемистокл. — Я уже состарюсь, когда вернется отец!

— Никто из нас не состарится, — возражала Архиппа. — Как можно? Пусть отец увидит нас молодыми, сильными, чтобы он знал, что ему есть на кого опереться!

А потом, закрывшись у себя в гинекее, рыдала о тоски, от отчаяния.

— Десять лет! — шептала он. — Десять лет! Это же не десять дней! Как мне прожить эти десять лет без тебя, Фемистокл? Если бы у тебя был хоть какой-нибудь уголок на земле, где бы ты был в безопасности, я бы взяла всех наших детей и приехала бы к тебе. Но у тебя нет пристанища, Фемистокл, и мне остается только одно — ждать.

Но вот прошел один год, прошел другой. Архиппа уже перестала считать свои седые волосы, вся ее золотистая голова словно покрылась пеплом. День начинался с того, что она ждала весточки из Аргоса. И кончался тем, что, утешая себя и детей, Архиппа уверяла, что весточка непременно придет завтра.

И все-таки радость являлась всегда неожиданно. Раздавался знакомый стук в ворота, и быстрым шагом в дом входил Сикинн. Этот старый перс был теперь у них самым родным человеком. Архиппа начинала гонять слуг, чтобы как следует накормить Сикинна, чтобы устроить ему хороший отдых. Отдыха у этого перса не получалось; он должен был без умолку рассказывать о том, как живет Фемистокл, и что он велел сказать Архиппе, и что он велел сказать сыновьям. И он должен был внимательно выслушать, что велит передать Фемистоклу Архиппа, и что говорят дети, и что говорит его самый младший сынок!..

— Фемистокл живет спокойно, о нем не надо тревожиться, в Аргосе любят и почитают его.

— Да ведь скучает же! — вздыхала Архиппа.

— А как же? Конечно, скучает. Иногда отправляется в путешествие, в Пелопоннес.

— Хоть бы не в Спарту!

— Нет, туда ему нельзя. Но лучше бы и в Пелопоннес не ездить.

— Почему, Сикинн?

— Говорят, что он там смущает спартанских илотов. Будто бы подбивает их поднять восстание. А это опасно.

— Если даже это неправда, — а это, конечно, неправда! — спартанцы не пощадят его. Сикинн, скажи ему, что я умоляю его поберечь себя!

— Я каждый раз говорю ему это, госпожа!

Так прошел еще год. И еще один. Наступил 469 год, когда весть об измене Павсания и о его страшной смерти разнеслась по Элладе. В Афинах много было разговоров об этом. Это событие обсуждалось и на Пниксе, и на рыночной площади, и на перекрестках, и в закрытых мегаронах.

Архиппа, сама не зная почему, испугалась. Эта новость казалась ей зловещей, словно гибель Павсания предвещала и Фемистоклу какую-то страшную беду. Но что могло случиться еще? И какое отношение к ее семье имеет смерть Павсания?

И вспомнила: когда Фемистокла судили, то его обвинили в том, что он связан с Павсанием. Павсаний писал ему, уговаривал вместе с ним перейти к персам. Не подняли бы теперь враги Фемистокла это старое дело…

Днем пришли со стадия сыновья, смущенные, чуть ли не со слезами в глазах. Старший молчал, а младший тотчас подступил к матери:

— Мама, люди говорят, что наш отец тоже изменник!

Архиппа побледнела, но спросила спокойным голосом:

— Какие люди? И почему они так говорят? Сын Лаомедонта говорит.

— Лаомедонт — друг Кимона. А Кимон, как тебе известно, все сделал, чтобы предать остракизму твоего отца. Не обращай внимания, сынок.

— Я не обращаю.

— Он не обращает, — сказал старший, — он только ударил его несколько раз, этого сына Лаомедонта.

— О боги! — вздохнула Архиппа. — Боюсь, что скоро вам, сыновья мои, придется драться со всеми Афинами! О Гера, защити мою семью!

А вечером пришел Эпикрат. Поздоровался без улыбки, глаза его были сумрачны. Архиппа приняла его в мегароне мужа.

— Что еще случилось, Эпикрат?

— Пока ничего не случилось, Архиппа. Но недобрые идут слухи. Боюсь, что враги Фемистокла постараются припомнить ему письмо Павсания.

— Так я и знала! Но ведь он же не скрыл этого письма! Он же сказал тогда: «Если бы я был связан с Павсанием, ему незачем было бы уговаривать меня». А теперь — опять?

— А теперь — опять.

— Что же будет с ним, Эпикрат? Неужели в Афинах все забыли, что сделал для них Фемистокл?

— В Афинах не забыли. Но слухи идут из Спарты. На Спарту легло такое черное пятно. Так им нужно, чтобы такое пятно легло и на Афины. Но подождем, Архиппа, может быть, все это минует нас…

— А если не минует?

— Будем спасать его. У Фемистокла ведь не только враги в Афинах, но есть и друзья.

— Не оставляйте нас, Эпикрат!

— Друзей об этом не просят, Архиппа!

Это было смутное и тревожное время для семьи Фемистокла. Каждый день ждали беды. Иногда казалось, что разговоры и пересуды затихают. А потом — новая сплетня, новая клевета. И уже все меньше друзей у Архиппы, уже все меньше знакомых, посещающих ее дом. Проходили мрачные, томительные дни, месяцы… Вот уж и еще год прошел. В Спарте не умолкали враждебные Фемистоклу голоса. Искали доказательств его связи с Павсанием. Доказательств не было. Но ведь Фемистокл знал, что Павсаний замыслил измену, а если знал, то почему не выдал Павсания?

• Предыдущая
• 37/50
• Следующая