Камешки на ладони - Солоухин Владимир Алексеевич - Страница 31

• Предыдущая
• 31/35
• Следующая

Известно, что икону иногда вставляли в киот, то есть в раму со стеклом. И вот я спрашиваю у одной бабки:

– Говорят, у вас на чердаке есть старые иконы. Не покажете мне?

– Иконы? Да куда же они годятся? Они же без стекол.

Мой друг – писатель из небольшой автономной республики. Как и все мы, утром он разворачивает газету, местную. Его жена сама газет не читает, но, хлопоча на кухне или пробегая мимо, задает всегда один и тот же вопрос: «Ну что, кого сняли?»

Вообще-то я люблю кошек, считаю их умными и даже предпочитаю собакам. Но однажды поймал себя вот на чем. Одной собаке, подбежавшей ко мне во время прогулки, я стал говорить:

– Добренький песик, добренький.

А ведь кошку таким человеческим качеством не наделишь.

Наверно, многим еще памятно, как в Азербайджане, в Баку, семья Берберовых держала в квартире льва и как он однажды начал там всех грызть направо-налево. Тогда объясняли по-разному: жара, да еще появилась у них пума, а у пумы течка и так далее. Но недавно человек, занимающийся психологией животных, объяснил это мне по-своему.

Дело в том, что самого Берберова, главу семьи и хозяина дома, лев признавал за старшего, за вожака «стаи», прайда. И вот Берберов умер. «Стая» осталась без вожака. Тогда лев посчитал себя наиболее достойным его преемником (вокруг дети да женщины), и когда почувствовал, что ему не подчиняются, а, напротив, пытаются им командовать, он их начал грызть, чтобы утвердить свое старшинство и господство.

У Маяковского есть известная строфа:

Так-то оно так. Только «электротехник» нисколько не более французское словообразование (пожалуй, даже более русское), нежели французское словечко «монтер»

Перед поездкой в Швейцарию (впрочем, это могло быть перед поездкой во Францию, ФРГ, США…) домашние забросали заказами. Разные там кофточки, пиджачки, брючки, туфельки… При этом приговаривали:

– Там же это все валяется под ногами.

– Да, может быть. Но деньги не валяются под ногами. Вот что там не валяется под ногами, так это – деньги.

По-русски капающая вода – капля. Поэтому мы говорим «кап, кап, кап». По-французски капля – гут. Они, вероятно, говорят про капающую воду «гут, гут, гут». По-английски капля – дроб. Наверное, они говорят «дроб, дроб, дроб». Если бы поинтересоваться другими языками, нашлось бы еще множество вариантов.

Кстати, один татарский писатель (из Казани) давал мне читать небольшой забавный рассказ. Там были перечислены десятки транскрипций с других языков петушиного крика: «ку-ка-ре-ку», «рики-титу-ту» и так далее.

До сих пор жалею, что не переписал себе этот маленький рассказ.

Володя Карпеко рассказал мне занятный эпизод. Ему позвонили вдруг из крупного Дворца культуры и попросили их выручить. Там должен был состояться вечер сверхпопулярного поэта, но поэт прийти не смог – заболел или уехал куда-то за границу. Но народ уже собрался, и вот из Дворца культуры попросили Володю Карпеко выручить их и выступить вместо сверхпопулярного поэта.

Не знаю уж, почему он согласился на это. Естественно, что публика, пришедшая на своего любимца, встретила Карпеко шиканьем и свистом. Гул недовольства. Карпеко тем не менее открыл сборник стихотворений и стал читать. Гул неодобрения становился все сильнее, вот-вот его прогонят со сцены. Выкрик:

– Как вы смели своим поэтическим лепетом заменить поэзию великого поэта!

– А я вам и читаю вашего великого поэта. У меня в руках сборник его стихов. Своего я пока еще не читал…

Публика затихла и потом уж слушала самого Карпеко.

Курьез и нелепость.

Во Владимире в ресторане при гостинице «Владимир» на стене изображены гербы городов земли владимирской: Мурома, ЮрьеваПольского, Суздаля, Меленков и так далее. Ну а в центре стены, разумеется, герб самого Владимира. Как известно, это лев, стоящий на задних лапах и держащий (хотелось сказать – в руках) в передних лапах крест, который повыше самого льва. Таков уж древний герб древнего города Владимира. Но могли ли допустить изображение креста? Не могли. И вот лев держит в лапах нелепую, непонятную палку вроде какой-то мешалки.

Американец российского происхождения жалуется. Мать пела ему в детстве какую-то замечательную русскую песню. И вот он всю жизнь хочет узнать, что же это была за песня, мучается оттого, что не может вспомнить и не у кого теперь спросить. Он запомнил одно только первое слово песни.

Разговор происходил в Москве. Тотчас все за столом (а разговор происходил за столом) зашумели: какое же это первое слово? С характерным акцентом тот выговорил:

– Ви-хо-жу…

Тотчас и спели для американца зту песню – «Выхожу один я на дорогу…».

Золото одно, а не-золота много. Свинец – не-золото, глина – не-золото, медь – не-золото. Точно так же много разных степеней и оттенков, вариантов и состояний нелюбви.

Вероятно, то же самое можно сказать, сопоставляя зло и добро.

В Монголии, где каждый монгол с трехлетнего возраста уже на коне, где земля первозданна и пустынна, так что можно часами, днями ехать и не встретить никаких признаков обитания человека, где целые поколения родятся, живут и умирают в кочевых юртах, появляется все больше и больше мотоциклов. Так что если на площади аймачного центра собрали народ ради митинга, то по краю площади десятки привязанных лошадей, но и десятки же мотоциклов. Не может быть, чтобы мотоциклы не меняли и не изменили психологию монголов. Увеличилась скорость передвижения, сократились расстояния, возникает новый ритм жизни. До места, до которого нужно было ехать три дня, теперь доедешь за несколько часов, а это соблазняет съездить еще куда-нибудь или возвратиться назад, а потом снова ехать туда же: ведь расстояние преодолевается легко, быстро. Вместо степенности и медлительности во всех движениях и во всех жизненных проявлениях может появиться суетливость, вместо того, что было действительно необходимо и жизненно важно, может появиться никчемность, легковесность. Туда-сюда, туда-сюда. Нет, я положительно уверен, что мотоцикл изменит психологию монголов.

Тенденциозность Некрасова как поэта.

Вот едет он по российским просторам из Карабихи в Петербург. Вокруг родная земля. Поздняя осень. Грачи улетели. Может быть, уже и осенний дождичек. Поля опустели. То есть весь хлеб уже убран, в скирдах, в овинах или даже уже и обмолочен, в амбарах и закромах. Может быть, в иных домах часть зерна уже смолота на муку (в те времена что не речка, то и мельница) и, значит, разговелись уже хлебом из свежей муки.

И вот поэт едет под осенним дождичком и видит все это. Ну так порадоваться бы, что хлеб успели убрать, не осталось в зиму, под снег ни колоса. Однако поэт тенденциозен, и картина благополучия ему не нужна, не находит отклика в его сердце.

Но что это? Стоп. Одна полоска не сжата. Одна на всех окрестных полях, одна, быть может, во всей России! Мокнет под осенним дождичком, гнется под осенним ветром.

Тотчас муза заговорила, тотчас полились строки: «Поздняя осень, грачи улетели. Лес обнажился, поля опустели. Только не сжата полоска одна…»

Грандиозные, умопомрачительные ландшафты Монголии. Полное впечатление, что мы – астронавты, прилетевшие на какую-то другую планету, и вот осматриваемся, не обнаруживая пока никаких признаков обитания на ней, если не считать крупных коршунов, медленно плавающих в ярко-синем, в густо-синем, в чисто-синем небе. Степные плоскости, окаймленные там и сям силуэтами холмов и гор, расцвечены разноцветными тенями от этих гор, а горы сами, тоже в зависимости от их освещения, то сиреневые, то красные, то синие, то едва ли не черные. И все это с размахом от далекого гориеонта до далекого горизонта. Ландшафт, и никаких признаков человека.

• Предыдущая
• 31/35
• Следующая