На суше и на море (сборник) - Купер Джеймс Фенимор - Страница 38

• Предыдущая
• 38/148
• Следующая

В меньший промежуток времени, чем тот, который мне потребовался употребить на то, чтобы описать все это, дорога совершенно опустела, и на открытом месте между двух стен густого леса, посреди дороги, стояли только дядя Ро, я, Огонь Прерии и переводчик. Огонь Прерии издал свой характерный возглас «Хуг!» в тот момент, когда последняя тележка скрылась из вида в густом облаке пыли.

Несколько минут спустя все наши индейцы собрались снова вокруг нас. Их победа не стоила никому ни одной капли крови, несмотря на то, что она была решительная во всех отношениях. Неприятель не только бежал при одном виде настоящих краснокожих индейцев, но этим последним удалось еще захватить двоих из них в плен. Вид этих пленных так ясно свидетельствовал о непомерном ужасе и страхе, внушаемом им их победителями, что Каменное Сердце, захвативший их, не только не захотел воспользоваться правом своей победы, но даже не позаботился ни связать, ни обезоружить их, а смотрел на них с величайшим презрением, почти с гадливостью. Право, эти два человека гораздо более походили на две пачки коленкора или же на спеленатых ребят, но только уж никак не на пленных воинов.

Между тем переводчик, имя которого в переводе с индейского означало Тысячеязычный, передал приказание одного из вождей их именем снять скрывавшие их лица покровы и, видя, что те не думают повиноваться, доказал на деле, что, несмотря на свое имя, он не любит даром тратить слова. Он решительным шагом подошел к одному из пленных, обезоружил его и затем ловко сдернул коленкоровый колпак с лица инджиенса, причем присутствующим предстало бледное и расстроенное лицо Джошуа Бриггама, угрюмого работника Тома Миллера. При виде этого бледного, смущенного лица индейцы, обступив его ближе, издали свой обычный возглас «Хуг!», причем переводчик, спокойно проведя рукой по волосам Бриггама, заметил:

— Эти волосы имели бы значительно большую ценность в качестве скальпа, чем, в сущности, они того заслуживают по легкости этой добычи. Но посмотрим, что там у него за экземпляр еще?

И с этими словами переводчик схватил второго пленного и ловко обезоружил его, но когда дело дошло до костюма, то ему пришлось выдержать довольно упорную борьбу, так как пленный сопротивлялся не на шутку, но подоспевшие на помощь своему переводчику два вождя справились с непокорным. Что касается меня, то я знал уже, кто эта маска, но удивление моего дяди не знало границ, когда перед ним предстало искаженное злобой новое, но столь же знакомое лицо Сенеки Ньюкема. На его лице была написана бессильная злоба, стыд и бешенство, в особенности же последнее, и, как это нередко бывает в подобных случаях, Сенека, вместо того, чтобы приписать свою беду злополучной случайности или своей вине, накинулся на своего товарища, стараясь взвалить на него причины своего несчастья.

— Все это по твоей вине, мерзавец, трусливый пес! — наступал на товарища Сенека, лицо которого буквально налилось кровью. — Если бы ты устоял на своих ногах, я бы успел убежать и скрыться, как и другие!

Выходка эта показалась уж слишком наглой и нахальной Бриггаму, он рассвирепел до последней крайности как от дерзкого, грубого тона Сенеки, так и возмутительной несправедливости его обвинений. Впоследствии все мы узнали, что во время своего поспешного бегства храбрый Ньюкем, споткнувшись, растянулся во всю длину, а Джошуа, бежавший вслед за ним, наткнулся на него и, повалившись, прижал его своею тяжестью, помешав ему подняться вовремя и бежать дальше. В этом положении их настигли враги и взяли без малейшего сопротивления, так как страх и ужас сковали их члены.

— Ничего мне от тебя не нужно, и знать тебя я не хочу, Ньюкем! — решительным вызывающим тоном сказал Бриггам. — О тебе даже говорить не стоит, о тебе слава идет по всей стране.

— Кто смеет говорить о моей славе?! — крикнул Сенека. — Я бы желал знать того человека, который может сказать что-либо о моей репутации!

Такого рода вызов был нестерпим и окончательно вывел из себя Джошуа. Он подскочил к Сенеке и с яростью крикнул ему в лицо:

— Наглец! Ты выдаешь себя за друга и защитника бедных, а всякий, кто только нуждается у нас в деньгах, отлично знает, что ты — подлый ростовщик!!

Едва успел он произнести эти слова, как увесистый кулак Сенеки хватил Бриггама по носу с такою силою, что кровь хлынула у бедняги ручьем.

Дядя счел нужным вмешаться в это дело и сделал строгий выговор Сенеке за подобное поведение.

— Как он смел назвать меня подлым ростовщиком? Как он смел? Я ни от кого этого не потерплю!

— Но все же вы вели себя вовсе не как джентльмен и не как порядочный человек; я краснею за вас, мистер Ньюкем; право же, мне стыдно и совестно за вас, — возразил дядя и, отвернувшись от Сенеки, обратился к Тысячеязычному, объявив ему, что готов провожать дальше благородных вождей.

— Что же касается этих двух инджиенсов, — добавил он, — то их пленение, конечно, не может нам доставить большой славы, и раз мы знаем теперь, кто они такие, то любой шериф или констебль (то есть полицейский чин или урядник) может их задержать во всякое время. Итак, не стоит стеснять себя присутствием этих двух личностей.

Вожди, которым передали эти слова, согласились с дядей, и наш маленький отряд тронулся далее, к выходу из леса, предоставив Сенеке и Джошуа оставаться в лесу и пользоваться, как угодно, своею временною свободой.

Впоследствии мы узнали, что тотчас после того как мы их оставили, Бриггам накинулся на поверенного и стал осыпать его ударами до тех пор, покуда тот не сознался не только в том, что он ростовщик, но и в том, что он подлый ростовщик.

Дав некоторые наставления Тысячеязычному относительно того пути, каким им надо будет следовать, чтобы прийти в усадьбу Равенснест, мы снова сели с дядей в свою тележку и поехали домой, условившись ожидать у себя краснокожих вождей. Проезжая мимо церкви, мы заехали осведомиться там о мистере Уоррене и его дочери и узнали, что они уехали в Равенснест, где должны были обедать. Полчаса спустя мы уже остановились у подъезда нашего дома; несмотря на наши костюмы, нас тотчас же узнали, и вскоре по всему дому раздавались радостные возгласы: «Мистер Хегс вернулся!»

Ни для бабушки, ни для сестры моей, ни для Мэри Уоррен это отнюдь уже не было сюрпризом; тем не менее их радостные крики созвали всех к крыльцу. При этом я не мог не заметить разницы приема, сделанного мне четырьмя барышнями при моем приезде. Марта кинулась в мои объятия, обхватила мою шею руками и поцеловала меня семь или восемь раз кряду, затем явилась и мисс Кольдбрук рука об руку с Анною Марстон. Обе ужасно удивленные неожиданностью моего появления, обе очень красивые, очень нарядные и изящные в своих светлых летних туалетах, они, видимо, были очень рады, хотя при этом нельзя было не заметить, что их стеснял, конфузил и неприятно поражал мой костюм. Позади них стояла Мэри Уоррен, слегка зардевшаяся и робко улыбающаяся своею милой, едва приметной улыбкой; очевидно, она была не менее довольна моим приездом, чем мои прежние давнишние знакомые.

Бабушка и Пэтти предложили нам подняться в наши комнаты для того, чтобы переодеться. Дядины и мои комнаты были рядом, в южном флигеле дома. Окна моей комнаты выходили на долину, оканчивающуюся глубокой, поросшей лесом балкою, на краю которой стоял вигвам индейца, и в данную минуту мне были видны фигуры двух старцев, гревшихся по своей привычке в послеобеденное время на солнышке в своем саду. Между тем в двери моей комнаты кто-то постучался, и на пороге появился Джон.

— А, Джон, старый приятель, — шутливо приветствовал я его, — спасибо за ласковое обращение со странствующим музыкантом и разносчиком в тот раз.

— Ах, помилуйте, мистер Хегс! — сконфуженно пробормотал Джон.

— Как видно, — продолжал я, поглядывая в окно, покуда Джон хлопотал около моего туалета, — как видно, наши старики, Джеп и Суз, находятся в добром здоровье?

• Предыдущая
• 38/148
• Следующая