Сердца четырех - Сорокин Владимир Георгиевич - Страница 30

• Предыдущая
• 30/41
• Следующая

— Да. Хочет колбасой рот заткнуть, — Штаубе настороженно огляделся. — Ну и хуй с ним…

Они бросили посылку на снег, прошли скаозь собравшуюся у магазина толпу и сели в красный «Москвич» с черно-желтой инвалидовской наклейкой. ЗИЛ стоял у газетного киоска, возле него суетились милиционеры и люди в штатском. Ребров завел мотор, вырулил на Голубинскую и осторожно поехал.

— Проскочили? — Ольга переложила пистолет в сумку, достала портсигар.

— Не торопитесь, Ольга Владимировна, — покосился в окно Штаубе, — у них пиздюли не залежатся.

— Сережа, ты челнок не потерял? — Ребров облизал пересохшие губы.

— Неа, — Сережа вынул челнок.

— Дай-ка мне, — Ольга взяла челнок, сунула в карман шубы, закурила. — Витя, а почему ты про Злотникова не сказал?

— Потому что Радченко Соловьеву не знал лично.

— И вы до конца не были уверены? — повернулся к нему Штаубе.

— И я до конца не был уверен.

— Значит это… крест?

— Значит это крест, — Ребров взял у Ольги папиросу, затянулся.

— Век живи, век учись! — зло усмехнулся Штаубе. — А здоровьем расплачивайся!

— У нас не было выбора, Генрих Иванович. Риск был оправдан, мы же смотрели по сегментам.

— Что сегменты… по раскладке выпала восьмерка. Тут не знаешь, чему верить…

— Верьте инструкции, Генрих Иванович. Внимание всем: на вокзале быть чрезвычайно осмотрительными.

— Мимикрия? — спросила Ольга.

— 6, 3. И легче, легче…

— Куда уж легче! — пробурчал Штаубе, отворачиваясь.

В 14.55 они подъехали к Казанскому вокзалу.

— Носильщик! — крикнул Ребров, вылезая из кабины. От группы носильщиков отделился один и подвез тележку к машине.

— 56-ой поезд, пожалуйста, — Ребров открыл багажник.

— «Енисей»? Сделаем… — носильщик вынул из багажника и поставил на тележку металлический ящик с промежуточным блоком, чемодан с жидкой матерью и рюкзак. Ребров взял «дипломат», Штаубе — портфель. Носильщик быстро повез тележку, — Давайте мороженое купим! — Сережа взял Ольгу за руку.

— Мороженое, Сережа, зимой не едят, — сухо проговорят Ребров. Когда подошли к подъезду, ушедший вперед носильщик обернулся:

— Какой вагон-то?

Ребров достал билеты:

— Седьмой. Места 9-12.

У вагона их встретила кудрявая татарка-проводница, с улыбкой посмотрела билеты:

— До Красноярска? Вот молодцы! А то все самолетом, да самолетом. Никак брильянты везете? — она кивнула на металлический ящик, с которым возится носильщик.

— Хуже. Киноаппаратуру, — Ребров взял у нее билеты.

— Кино про нас снимать? — засмеялась она, обнажив золотые зубы. — Давно пора!

Носильщик занес вещи в купе. Ребров дал ему 6 рублей.

Через 9 минут поезд тронулся.

— Слава Тебе, Господи, — перекрестился Штаубе.

— Поехали! — Сережа сдвинул оконную занавеску.

В дверь постучали.

— Открыто! — громко сказал Ребров. Вошла проводница, присела на край дивана.

— Разместились нормально? — не переставала улыбаться она, раскладывая на коленях кожаную папку с карманчиками для билетов.

— Вполне, — кивнул Ребров, отдавая ей билеты.

— Дорогуша, как у вас обстоит дело с ресторацией? — спросил Штаубе.

— Получше, чем у вас в Москве, — она свернула билеты и засунула в карманчик, — икорка, балычок, солянка, цыплята-табака. Коньяк, шампанское.

— Отлично! — Штаубе шлепнул себя по колену. Ребров дал ей 10 рублей:

— За постель и за чай.

— Сдачи не надо, — улыбнулась Ольга.

— Спасибо, — проводница убрала деньги, — а вы без шуток кино снимать едете?

— Без шуток.

— Про любовь?

— Про экологию.

— У-у-у-у. Я-то думала!

— Не нравится тема? — Ребров переглянулся с Ольгой.

— В зубах навязло, — проводница встала. — Будто в Сибири уж и чистого воздуха нет! Поезжай в тайгу, да дыши, сколько влезет. Я вам через полчасика чаек организую…

Она вышла. Штаубе сразу запер дверь:

— Все! Жрать! Умираю!

— В ресторан? — рассеянно потрогал усы Ребров.

— У нас полно продуктов, какой еще ресторан! — Ольга потянула из-под столика рюкзак.

Через час трапеза была закончена. Сережа помог Ольге собрать в пакет куриные кости, яичную шелуху, хлебные корки.

Вошла проводница со второй порцией чая, — Отлично! — Штаубе вытирал руки салфеткой.

— Я чай могу тоннами пить, — сказал Сережа.

— На здоровье! — засмеялась проводница, расставляя стаканы.

— Дорогуша, сколько же нам пилить до Красноярска? — Штаубе налил себе в чай коньяку из серебряной фляжки.

— Почти трое суток.

— С ума сойти, — покачала головой Ольга, — устанешь ехать…

— Да ничего не устанете, — проводница взяла у нее пакет с мусором, — в Горьком и Казани все посходят, одни с вами поедем, хоть в футбол играй. Будем чаи гонять, и в подкидного резаться.

— Ну, ну! — подмигнул ей Штаубе. Она вышла. Все посмотрели на Реброва.

— Иро, иро… — устало пробормотал он, расстегивая ворот рубашки.

— Мое дело — предупредить, — Штаубе отхлебнул чай, — с голутвинским тоже было иро.

— Ну хватит, хватит, хватит! — Ольга ударила ладонью по столику, расплескивая чай. — Вам приятно? Мне сидеть, хлопать глазами и повторять: ах, как вам приятно!?

— Да при чем здесь — приятно? — поморщился Штаубе.

— Скажите, я вам случайно не дочь, Генрих Иваныч? Или может — невестка? Вы мне поплакать разрешите? Поприседать? Или — так? — она сделала руками сложное движение.

— Ольга Владимировна… — вздохнул Ребров.

— Иро для вас, как для меня — моя болезнь! Как та самая больница, на «Соколе»! А я — медсестра?! Уборщица? Двигайся, двигайся, Оленька!

— Мы вместе работали! Я цифры с потолка не брал! — раздраженно выкрикнул Штаубе.

— Значит брали мы с покойной Галей?! Написали от фонаря и подсунули! Здорово!

— Да вы вообще тут ни при чем!

— Конечно ни при чем! Я нигде ни при чем! Мое дело нажимать на курок и на раскладке реветь белугой! Оленька, толкни треугольничек! Оленька, поставь на 18! Все! Все! Все! — оттолкнув Сережу, она бросилась к двери, но Ребров схватил ее за руку, притянул к себе, зажал рот. Ольга рыдала, вырываясь. Сережа навалился ей на ноги. Штаубе сунул ей в рот горлышко фляги, она поперхнулась конъяком и долго судорожно кашляла.

• Предыдущая
• 30/41
• Следующая