Ограниченный контингент - Громов Борис Всеволодович - Страница 16

• Предыдущая
• 16/72
• Следующая

В Баграме наш самолет должен был стоять не больше часа. Война нас встретила сразу возле трапа — еще не выйдя из самолета, мы услышали интенсивную автоматную и пулеметную стрельбу, которая велась совсем рядом с аэродромом. Узнать о причине перестрелки было не у кого. Я начал осматриваться вокруг в надежде найти хоть какое-нибудь укрытие на случай нападения — ближайшее здание находилось примерно в километре от нас. Стрельба тем временем то утихала, то набирала силу вновь. Послышались разрывы ручных гранат. Меня мучили неопределенность и сознание полной беззащитности: на несколько человек, которым предстояло лететь дальше, осталось четыре пистолета и один автомат.

Вскоре вернулись летчики, ходившие за разрешением на продолжение полета. Они сказали, что «добро» на Кабул нашему самолету сегодня не дали и ночевать придется здесь. «Этой ночью неподалеку отсюда, — добавил штурман, — душманы вырезали весь экипаж радиостанции». С наступлением сумерек, чтобы отделаться от первых впечатлений, я решил побродить по аэродрому. Не получилось: отойдя от самолета метров на триста, увидел табличку, предупреждающую о том, что дальше установлены мины. Вернувшись, спросил у командира экипажа, где можно переночевать. Добираться до какой-нибудь из наших частей, которые должны быть расположены неподалеку, не хотелось, да и где их найдешь. Кроме того, нам в любой момент завтра могли разрешить вылет. Симпатичный высокий офицер кивнул головой в сторону носилок:

— Лучше всего в самолете. Но заранее предупреждаю — от холода и шинель не спасет.

Самолет действительно очень быстро остыл. У летчиков нашлись подушка и одеяло. Не раздеваясь, прямо в шинели, сапогах и шапке я лег и попытался уснуть. Из головы не выходили мысли о том, что будет завтра.

Часа через два я задремал и сразу же услышал, как кто-то настойчиво, поднимая то одного, то другого, называет мою фамилию. Оказалось, что командир дивизии, узнав о задержке самолета, прислал за мной из Кабула бронетранспортер.

Я мельком глянул на часы и едва не выругался: БТР без сопровождения ночью в горах — цель, о которой можно только мечтать. Приказал доложить комдиву, что прилечу утром.

После этого сон сняло как рукой, к тому же стрельба на окраине аэродрома после небольшого затишья возобновилась. Я прекрасно понимал, что, не поехав вместе с присланным за мной капитаном, дал повод для разговоров если не о своей трусости, то, во всяком случае, о нерешительности. Все-таки, мне кажется, я поступил правильно — рисковать было незачем. За все последующие пять с половиной лет пребывания в Афганистане я старался не делать опрометчивых шагов и не принимать сиюминутных решений, которые представляли бы риск для жизни моих подчиненных, да и для меня самого.

В первую ночь в Афганистане я так и не уснул. Постоянно донимал холод, стрельба была слышна то на одной окраине аэродрома, то на другой. Время до рассвета показалось вечностью. Вечером я не заметил гор, которые со всех сторон окружали Баграмский аэродром. Утром, выйдя из самолета, я был поражен их великолепием. Освещенные восходящим солнцем, они выглядели потрясающе. Это одно из самых сильных моих афганских впечатлений — вековые, все в снегу, горы, непривычно чистый воздух, спокойствие и утренняя тишина. Сами собой забылись тревоги и бессонная ночь. Хотелось дышать и, несмотря ни на что, радоваться жизни.

Позже я часто был в Баграме, но никогда не испытывал ничего подобного. Видимо, первые впечатления надолго остались в памяти потому, что в тот час я полностью покорился природе. Месяцы спустя я изучал те же горы скорее как потребитель — они мне были нужны для того, чтобы спрятать людей и технику, незаметно, насколько это было возможно, занять рубеж, исключить обстрел душманами.

…Вернулся командир экипажа и сказал, что нам наконец разрешили взлет. Долго прогревали двигатели, но сдвинуться с места так и не смогли — за ночь шасси намертво примерзли к бетону. Подшучивая над собой, мы опять оказались на летном поле и всем, что попалось под руку, начали помогать летчикам очищать резину ото льда. Минут через сорок все-таки взлетели.

Вскоре мы увидели под собой Кабул. Разорванный на несколько частей, он был буквально зажат горами. Экипажу потребовалось немалое мастерство, чтобы посадить самолет на аэродром, расположенный в черте города.

Меня встретил командир комендантской роты. Сразу же поехали в штаб 40-й армии. По дороге с интересом всматривался в незнакомый город. Вдоль улиц в основном стояли невзрачные одноэтажные дома, изредка попадались роскошные виллы и особняки. Бойкая торговля шла повсюду. Многие разложили свой товар прямо на земле и на восточный манер зазывали прохожих.

Бросились в глаза дети, многие из которых были обуты в калоши прямо на босу ногу. Они словно и не замечали, что ходят по снегу. На первый взгляд казалось, что в городе вообще не действуют правила дорожного движения. Дважды мы чуть не попали в аварию — сначала едва не столкнулись с «тойотой», в кузове которой сидело человек шесть, затем с самосвалом, где, почти вплотную прижавшись друг к другу, ехало не меньше полусотни крестьян.

Поколесив по Кабулу, мы оказались возле дворца Амина. Во время декабрьских боев роскошное трехэтажное здание значительно пострадало. Пока наши солдаты восстанавливали сам дворец и небольшой двухэтажный особнячок, где позже разместился узел связи, штаб армии расположился в нескольких командно-штабных машинах и палатках у подножия искусственного холма, на котором высилась правительственная резиденция. Если не считать дискомфорта почти полевой жизни, это было очень удобно: министерство обороны Афганистана находилось здесь же, в Даруламане, в пяти минутах езды на машине.

Система охраны командования Ограниченного контингента постоянно совершенствовалась. Сначала она состояла из нескольких постов на бронетехнике. Однако уже во время первых нападений душманов на штаб 40-й армии, которые произошли в марте, выяснилось, что командование и средства связи практически не защищены. Многое пришлось пересмотреть. По очень большому периметру установили управляемые минные поля и разместили небольшие, но хорошо укрепленные гарнизоны. Была продумана система наблюдательных пунктов. Вся охрана состояла из нескольких колец — внешнего, целиком опоясывавшего территорию штаба ОКСВ, и нескольких внутренних, расположенных непосредственно возле каждого здания и объекта.

При въезде на территорию штаба ОКСВ у нас внимательно проверили документы. Перед тем как оказаться возле штабного вагончика командующего 40-й армией генерал-лейтенанта Юрия Владимировича Тухаринова, я попросил сопровождавшего меня офицера показать, где можно побриться.

Разговор с командармом занял не больше пятнадцати минут и не выходил за рамки того, о чем обычно говорят с только что прибывшим офицером. Он то и дело отвлекался, отвечая на телефонные звонки и выслушивая доклады. Сразу же отдавал короткие распоряжения. Кабинет Тухаринова был буквально завален картами — они висели на стенах и лежали на столах. Воспаленные глаза выдавали командующего, чувствовалось, что спит он урывками, от случая к случаю.

Генерал Тухаринов — человек запоминающийся. Высокий и стройный в молодости, к пятидесяти годам он несколько ссутулился. В то время когда я с ним познакомился, он был худощав и внешне чем-то напоминал Дон Кихота.

Первый разговор с командармом закончился неожиданно. Он вдруг начал меня отчитывать за то, что командир комендантской роты, встретивший меня в аэропорту, слишком увлекается спиртным. Я, признаться, несколько опешил и хотел было возразить — ведь в дивизии я не провел еще ни одной минуты. Но подумал, что командующий по-своему прав. Позже я несколько раз вспоминал этот разговор и мысленно благодарил генерала Тухаринова за то, что он сразу же «приземлил» меня.

Возвращаясь к машине, посмотрел на своего сопровождающего. Капитан даже не подозревал, что я уже знаю о его недостатках. Через неделю я отправил этого командира роты обратно в Союз.

До ввода советских войск в Афганистан генерал Тухаринов был первым заместителем командующего войсками Туркестанского военного округа. В мирное время 40-я армия существовала лишь на бумаге, в мобилизационных планах оперативного управления. В случае ее развертывания он назначался командармом. Аппарат управления армии также укомплектовывался офицерами штаба округа.

• Предыдущая
• 16/72
• Следующая