Люди сорок девятого (СИ) - Минаева Мария Сергеевна - Страница 35
- Предыдущая
- 35/128
- Следующая
Открыв непомерно тяжелую дверь, Алиса вошла в свою комнату, небрежно бросив кружевную мексиканскую шаль на спинку стула, и остановилась. На ее кровати лежал мужчина с сигарой в зубах, едва различимый в полумраке, оберегаемом плотно закрытыми ставнями от ледяного света.
Алиса почувствовала, как теряет над собой контроль: все, что накопилось за годы в ее душе, вся злоба и боль внезапно прорвались наружу.
- А ну, убирайся вон отсюда, парень! - закричала она, пинком скидывая его ноги в сапогах со спинки кровати. - Разлегся тут без разрешения, грязь натащил! Тупой баран! Думаете, вам, мужикам, за деньги все можно, да?
- Потише, Алиса, - донесся до ее слуха несколько хрипловатый и слабый, но до боли знакомый голос. - Ты уж извини, я очень устал сегодня. Решил ненадолго прилечь и вроде как задремал.
Трясущимися руками Алиса зажгла лампу, в ее мыслях царил хаос. Дрожащее пламя озарило Джона Линдейла, лежащего в одежде на одеяле и покрытых грязно-бурыми пятнами простынях, даже не сняв сапог, и спокойно затягивающегося сигарой. Слабость непреодолимой волной навалилась на Алису. Она машинально поставила на тумбу лампу и рухнула на стул, закрыв лицо руками.
- Ты... - только и могла выговорить она. - Ты...
Линдейл рывком поднялся, но резкая боль, пронзившая ребра, заставила его со стоном опуститься обратно на одеяло.
- Алиса... - прошептал он. Женщина подняла голову и сдула прядь волос с лица, глаза ее были сухими.
- Ты испортил все простыни, придется их менять.
- Это никогда не поздно сделать. Извини, - Линдейл откинулся на подушку, и только тут Алиса заметила его бледность.
- Рана серьезная?
Линдейл судорожно затянулся сигарой.
- Так, царапина.
Алиса поднялась, неизвестно что придало ей силы, раздражение пересилило жалость.
- Джонатан Линдейл, - закричала она, - как ты смеешь так со мной разговаривать, особенно после того, как ввалился без спроса и забрызгал тут все своей кровью, ты, ублюдок, ты... Лучше бы ты умер! Лучше бы...
Она задохнулась, голос осекся. Глубоко вдохнув воздух и снова сдув непослушную прядь с лица, Алиса принялась расстегивать на нем рубашку, ее злость понемногу утихла. У него была сильная мускулистая грудь. Линдейл не сопротивлялся, хотя ему и не нравилось, что Алиса относится к нему, как к ребенку. "Наверное, это свойственно всем женщинам", - подумал он. Джон устал, добираясь задами от церкви до салуна, и поднялся к Алисе по лестнице черного хода, чтобы избежать лишних вопросов от посетителей "Клубничного поля".
- Ты помнишь, - тихо заговорила Алиса, - как ты мне рассказывал о Европе, о Вене и Лондоне... Париже... Как мы представляли, что гуляем по Монматру, сидим в кафе на набережной Сены...
Он прикрыл глаза, чувствуя, как ее руки осторожно касаются его ребер, снимая наспех сделанную из разорванной простыни повязку.
- Ты читал мне стихи... Кажется, Ламартина и Мюссе по-французски... Давай поедем туда. Поедем, как только поправишься... Навсегда.
Она налила из кувшина воды в таз для умывания.
- Остатки образования тянут меня в Европу... - вздохнул Линдейл. - Но я не смогу там выжить. Дикость у меня в крови, я не умею жить на улицах с газонами, газовыми фонарями...
Закончив промывать его более серьезную рану, Алиса вытащила из ящика ножницы и принялась разрезать окаменевшую от засохшей крови штанину.
- Ты знаешь, я слышала новые стихи. Их написал один человек, бывший санитаром[15.] во время войны. Он издал книгу...
- Слышал про этого янки, как же, - сквозь сжатые зубы отозвался Линдейл. - По мне уж лучше Френо. Или По.
- Война закончена, Джон. Уже прошло больше пятнадцати лет. - Алиса резко дернула присохшую к ране ткань, и из груди Линдейла вырвалось глухое рычание. - К тому же По слишком мрачен.
"Анабель... Анабель Ли... - Джон потряс головой, сражаясь с призраками. - Почему это случилось?" Он называл ее Анабель Ли, ее и только ее: "Неужели было какое-то роковое предзнаменование в этом прозвище..." Он резко огрызнулся:
- Его стихи не мрачнее, чем "Иди с поля, отец" твоего санитара. Из стихов этого янки самым веселым я могу назвать только "О, капитан, мой капитан."
- Значит, ты все же интересовался этим?
Линдейл открыл было рот, чтобы возразить, но тут же закрыл: делать нечего, ей все же удалось загнать его в ловушку. Любое объяснение теперь будет выглядеть неправдоподобно.
- Нет, "На берегах широкого Потомака" еще ничего... - пробормотал он неуверенно, прикрыв глаза.
- Я дам тебе почитать, у меня есть стихи, переписанные от руки.
- Я читал, - раздраженно бросил Линдейл, не открывая глаз.
- Но, держу пари, что не это. - Холодный кусок мокрой простыни успокаивающе коснулся его ноги. - Послушай:
Из бурлящего океана толпы нежно выплеснулась ко мне одна капля
И шепчет: "Люблю тебя до последнего дня моей жизни.
Долгим путем я прошла, лишь бы взглянуть на тебя и прикоснуться к тебе.
Ибо я не могла умереть, не взглянув на тебя хоть однажды,
Ее голос чуть дрогнул:
- Ибо мне было страшно, что я потеряю тебя."
Он слушал ее голос, прогоняющий прочь все мысли.
Ну вот, мы и повстречались с тобою, мы свиделись, и все хорошо.
Ее рука с прохладной влажной тряпкой на мгновение замерла.
- С миром вернись в океан, дорогая,
Я ведь тоже капля в океане, наши жизни не так уж раздельны,
Посмотри, как крутятся великие воды земли, как все слитно и как совершенно!
Она глубоко вздохнула, будто собираясь с силами, на его ногу капнуло что-то теплое.
- Но по воле непреклонного моря мы оба должны разлучиться,
И пусть оно разлучит нас на время, но оно бессильно разлучить нас навек;
Будь терпелива - и знай: я славлю и сушу, и море, и воздух
Каждый день на закате солнца ради тебя, дорогой.
Женщина замолчала. Внезапно Джон почувствовал на своей щеке ее дыхание, а когда Алиса, думая, что он задремал, наклонилась и осторожно коснулась губами его щеки, Линдейл открыл глаза и поймал ее руку. Их взгляды схлестнулись.
- Не надо, Алиса, - негромко сказал Джон, - зачем себя мучить?
"Да и меня тоже..." - подумал он.
Алиса раздраженно выдернула руку, с яростью затянув новые повязки, схватила таз для умывания, полный розоватой воды, и вышла из комнаты, громко хлопнув дверью. Линдейл снова прикрыл глаза и увидел Анабель. Она стояла в дверях и смеялась, озаренная ярким светом, и солнечные зайчики плясали в ее волосах. "Нет, нет..." - Линдейл покачал головой, не желая отпускать видение... Еще раз такое он не переживет. Ничего... Скоро он продаст этот дом, может, даже Алисе, и тогда они будут реже видеть друг друга... И все забудется... Линдейл глубоко вздохнул. Хорошо бы поскорее вернуться домой... Но торопиться нельзя. Ни в коем случае.
* * *
Лошадка всхрапнула, дернув головой вверх, и провалилась по брюхо в холодную глубину сверкающей под робкими лучами солнца перины снега, но, мгновенно нащупав копытами твердую почву, вытянула Моргана на скальный уступ, с которого открывался вид на долину, где расположился поселок Сван-вэлли. Патрулей нигде заметно не было, и Морган удивился такой небрежности. Свою землю и свой дом, по его мнению, жители должны были охранять круглосуточно, а не только ночью... Они собираются только, когда атака начинается, или просто увлеклись построением собственных планов нападения? Морган мгновенно отбросил эту мысль и нахмурился. Да, отсюда можно угнать стадо любого размера совершенно спокойно... Машинально рука Джуннайта натянула повод. Он был тут один, с одной стороны лежал Сван-вэлли, с другой протянулась единственная улочка Иглз-Нест, над которой возвышался безымянный утес рядом с перевалом Рэбит-Иарс, ужасный в своем застывшем многовековом молчании, и Морган внезапно почувствовал, что ему не хочется ехать никуда, кроме как через перевал - прочь от города и его проблем. Он справился с этим: ему заплатили за работу, на которую он напросился сам, и Джуннайт разжал руку, натягивающую повод. Эта тишина и застывшие природные монументы, утонувшие в снежном сиянии, жутко контрастировали с грохотом, быстротой и кровавостью перестрелки... Морган вздрогнул, вспомнив, как Уилберн торопливо заталкивал под тротуар свой тощий, обтянутый желтоватой кожей скелет, совершенно забыв про дорогую шубу, и волна отвращения, прокатившись по всему телу, комком застряла в горле. "Север прекращает обмен военнопленными..." выплыла из тьмы почти забытого и зависла перед его глазами та проклятая газетная строка. "Меня предали... Нас всех предали..." - моментально откликнулась память, пробужденная от многолетней летаргии единственным легким прикосновением... Морган стиснул зубы. Спасать свою шкуру, бросив людей на произвол судьбы... Впервые в мозг гремучей змеей заползла мысль: может, в словах пьяного Мертона, прицепившегося к нему на улице, было больше истины, чем во всех речах Уилберна, да и его собственных размышлениях? Яд сомнения медленно отравлял мозг, разъедая понятия о добре и зле и смешивая их в причудливые сложные картины. Почему собственно он выбрал эту сторону? "Хороший человек может сделать много зла..." Откуда вообще у человека появляются враги, уж не существуют ли они раньше в его голове, понемногу становясь навязчивой потребностью? Не всегда, но в некоторых случаях? Лошадка медленно спускалась вниз, прощупывая скрытый под снегом путь, и так же с трудом пробирался Морган, выискивая в дебрях своей памяти хоть что-то непоколебимое, за что можно было бы уцепиться, как за спасательный пояс, но вместо этого вдруг вспомнил спиленный спуск и зарубки на револьвере Джима. Наемный убийца? В мирном поселении, жители которого которые долго мялись, не решаясь принять его, Моргана, услуги даже для возвращения украденной и жизненно необходимой собственности? Не может быть! Усилием воли Морган вытащил воспоминание о жене Джоунза; снова ясно и отчетливо увидев ее глаза, он уже был не в состоянии думать и обрел утраченное было равновесие. Уилберн - подлец, возможно, он нанимает стрелков, но ведь есть остальные, честные люди, которых Уилберн использует, которые боятся его наконец...
- Предыдущая
- 35/128
- Следующая
