Дикое Сердце (ЛП) - Адамс Браво Каридад - Страница 23

• Предыдущая
• 23/65
• Следующая

- За вас и нашу Мартинику, Ноэль.

- Нашу? Вашу, сын мой, вашу, - прокомментировал Ноэль весело. – Думаю, что по крайней мере половину острова, а может быть я даже преуменьшаю. Но не нужно гордиться или краснеть. До настоящего момента у вас нет хороших заслуг и нет вины за плохое.

- Но я принимаю эти две вещи, как принимаю и свою фамилию.

- Так говорится. Мне нравится ваша твердость. И если я должен быть с вами откровенен, вы вызываете у меня приятнейшее удивление, будучи таким, какой вы есть: Д`Отремон… Д`Отремон с ног до головы… и возможно лучший из Д`Отремон.

- Смиренно и без хвастовства я мечтаю заслужить ваши слова. Но прежде, чем возвращаться к самому сложному вопросу, мне нужна ваша достоверная беспристрастная информация. Понимаю, что, к счастью, это не трудно… Речь идет о Хуане Дьяволе. Думаю, что его все еще так зовут, а сейчас и по праву.

- Да, Ренато. К несчастью, наш Хуан Дьявол оправдал свое прозвище, которое так печально известно в бедных кварталах города. Не знаю, известно ли вам, что он исчез в тот самый день, когда вас отправили во

Францию, но все мои расследования были напрасными. В течение долгого времени я ничего о нем не знал. Затем, мне нужно было уехать… Дела работы и семьи увезли меня в Гвиану, где я провел несколько лет. Когда я вернулся, уже пронесся слух… Возникло несколько небольших скандалов… Тогда я поехал его искать, чтобы увидеться с ним…

- И что? – хотел знать Ренато, сильно взволновавшись.

- Ничего нельзя было сделать. Хуан не хотел меня видеть и слышать. Мне он ничего не должен, это правда; даже думать нечего. Ведь в действительности я ничего для него не сделал, когда он в ком-либо нуждался. Сегодня он хозяин своей жизни, грубый и дикий, как пират прошлых веков. У него есть злополучный корабль, что-то вроде артиллерийского рыбацкого судна; не знаю по какой такой странной привилегии он добился у Губернатора Гваделупе принимать участие в делах, которые, как только оказываются незаконными или подпольными, сами же идут к нему в руки. Временами этот Хуан как землетрясение. Нет потасовки в таверне, вымогательства, скандала в Сен-Пьере, где он не был бы более-менее замешан, но из-за удачи или какой-то дьявольской хитрости его до сих пор никто не смог отдать под суд.

- Невероятно, - пробормотал Ренато задумчиво. – Хуан… Хуан… И подумать только, что мой бедный отец…

Он встал, нахмурив брови, и с упрямым и взволнованным выражением не завершив фразу, сделал несколько шагов по обветшалой комнате. Педро Ноэль подошел, положил ладонь на его руку и посоветовал:

- В этом мире есть вещи, которые нельзя изменить, и это одна из них. Если хотите моего совета, Ренато, забудьте о Хуане. Забудьте о нем…

- Откуда ты идешь?

- А? Что?

Захваченная врасплох, Айме выпрямилась и сделала шаг назад перед дверью спальни своей сестры, куда бесшумно пришла, чтобы бросить на стул черную накидку, в которую завернулась пару часов назад. Ее удивило, как резко подняла голову Моника; удивила также судорожно сжатая ладонь сестры, сжимавшая ее руку, но она была слишком хитрой, чтобы позволить кому-то увидеть это удивление… и улыбнулась, придав тем самым голосу легкомысленный тон незначительных слов:

- Я испугала тебя? Я думала, что ты спала…

- Это ты напугана.

- Я? Почему? Какая глупость… я вошла, чтобы…

- Чтобы оставить мою накидку, уже вижу. Поэтому я тебя и спрашиваю, откуда ты идешь… для чего взяла ее. Ты не хочешь мне ответить?

- Конечно. И незачем так все драматизировать. Я просто иду из сада, где немного подышала воздухом… Я за несколько часов чуть не задохнулась… Ненавижу вежливые визиты, под лампой гостиной, с твоими и мамиными глазами, направленными на меня, как будто вы хотели поразить меня, когда я улыбалась Ренато.

- Никто никогда не упрекал тебя за то, что ты улыбаешься Ренато. – твердо возразила Моника с враждебностью.

- Как хочешь; не буду спорить. Уже поздно и лучше, чтобы мы обе уснули. Вот твоя накидка, и прости, что взяла ее без твоего разрешения.

- Зачем ты брала ее? Ведь ты задыхалась от жары…

- Ладно, прости, - извинилась Айме в плохом расположении духа. – Я больше не буду использовать твои тряпки. И больше этого не сделаю. Ты довольна? Ну, с миром и спокойной ночи. Других монастырь смягчает, а тебя сделал невыносимой. Еще несноснее, чем раньше, хотя и тогда этого было довольно…

- Айме! – с упреком возразила Моника.

- Спокойной ночи, сестра, - кивнула Айме, удаляясь. – успокойся и засыпай. У меня нет больше желания спорить…

Моника осталась стоять неподвижно, с черной накидкой в руках, глядя беспокойно и подозрительно туда, куда последовала ее сестра. После часов молений и слез она чувствовала себя более спокойной, но ее пальцы ощупывали смятую накидку. Она была холодной и сырой, у нее был острый аромат пляжа, пахло селитрой, йодом и диким ароматов водорослей, и не зная, почему, она подумала о мужественном лице, которое она увидела в окне через решетки окна, о том гордом лбе, о тех дерзких глазах, о том чувственном рте и зашептала:

- Этот мужчина… Этот ужасный мужчина… Зачем он пришел в наш дом? Зачем искал мою сестру? Зачем, Боже мой?

14.

Резкие порывы ветра, несущиеся с моря, поворачивали керосиновую лампу, которая распространяла, будто взмахи крыльев, свой желтоватый свет над головами игроков, собравшихся в таверне порта Сен-Пьер.

- Сдавай карты! Я иду всем, что у меня есть, чтобы увидеть бубновую даму. Почему ты их наконец не выкинешь? – торопил Хуан грубого мужчину, сидящего перед ним.

- Погоди… Погоди, потому что мой остаток не такой как у тебя. Тебе придется дополнить, - заметил противник.

- Забери остатки. У меня нет больше.

- Впервые слышу, что ты так говоришь, Хуан Дьявол. У тебя нет больше и неоткуда достать?

- Клянусь Сатаной! Я поставил на Люцифера против твоего корабля! – оживленные лица участников вечеринки еще сильнее склонились над грязным столом, с плохо соединенными досками, и сильные кулаки яростно сжались. Они сидели за последним столом самой плохой таверны порта, гнезда шулеров, контрабандистов, шлюх и пьяниц… Вокруг стола, где двое белых рисковали всем, были и другие лица цвета гуталина и янтаря, кудрявые головы африканцев и свисающие прямые пряди бронзовых лбов индусов… Негры, китайцы, индийцы, мулаты… Это закваска Сен-Пьера, горькая и ядовитая пена, которая постепенно остается, как остаток нечистот, всех пороков, всех невзгод, всех человеческих падений.

- Принимаешь или нет? – настаивал Хуан.

- Мой остаток больше, чем твой, - ответил с упорством его противник.

- Поэтому я тебе уравниваю ставку. Мой Люцифер стоит больше, чем твоя старая лодка. Но не важно, я принимаю. Бросай карты! Или ты теперь боишься, после того, как бросил мне вызов?

- На корабли нельзя так играть… Надо принести бумаги…

- К черту бумаги! Есть десять свидетелей… Мое судно Люцифер против твоей лодки!

Круг еще сильнее сузился. Люди уже повисли на тех двух мужчинах, готовых поставить все на засаленную карту, которая выпадет. Никто не увидел изящную фигуру дворянина, который наблюдая издалека за сценой, медленно приближался. Он был молод, хотя ему и было без пяти тридцать лет, и он казался таким молодым из-за своего безбородого лица, светлых и прямых волос, ясных глаз, живых и умных, как глаза рано развитого мальчика. Старый моряк, сопровождавший его, указал ему на Хуана, и он приближался, продолжая смотреть на него…

- Договор! – решился наконец противник Хуана.

- В таком случае, бросай последнюю карту. Быстро!

Противник Хуана сделался очень бледным. Его ловкие руки с длинными пальцами, руки шулера, ловкого удачливого игрока, тасовали спешно толстую колоду карт, сноровисто перекидывая ее из одной руки в другую. Можно было сказать, что он ласкал их, околдовывал, подчинял себе, и в конце концов, быстро начал бросать их одну за одной, формируя две кучки, одновременно припевая:

• Предыдущая
• 23/65
• Следующая