В ожидании зимы (СИ) - Инош Алана - Страница 52

Достав из-под лежанки свёрнутую в узел одежду Цветанки, Серебрица бросила её на постель.

«Я тебя не держу… Иди, коли хочешь».

«А ожерелье?» – напомнила Цветанка.

Серебрица кивнула на узел:

«Оно там».

Воровка быстро развернула одежду и с облегчением вздохнула, обнаружив янтарные бусы, но сердце призрачного волка ныло у неё в груди, не позволяя просто так уйти… Да и голова ещё побаливала и кружилась – не свалиться бы по дороге. Накинув только рубашку, Цветанка подошла к столу, склонилась над огромной печёной рыбиной и втянула ноздрями горячий пар, исходивший от неё. Улыбнулась:

«Волчье сердце, говоришь? Не знаю… А вот брюхо у меня точно как у голодного волчары! С утра маковой росинки во рту не было».

Глаза Серебрицы из ядовито-зелёных стали тёмно-болотными. Пластая рыбину большим ножом на крупные куски, она промолвила:

«Ты – доброе дитя… Даже Марушиных псов жалеешь. Смотри, не ошибись».

С этими загадочными словами она приподняла уголки алого рта в улыбке, но болотная жуть в зрачках ещё оставалась. «Ничего, – храбрилась про себя Цветанка. – Невзора тоже была на вид страшна – зверь зверем… Ан нет – душа-то человечья, исстрадавшаяся».

Рыба была отменной. Она не пахла тиной, как речная: морской простор придавал ей особенный вкус. Много розового нежного мяса, мало костей, да и те крупные, не то, что у карася, ерша или прочей мелочёвки – тех не столько съешь, сколько расплюёшь. Умяв пару кусков с ломтём хлеба, Цветанка ощутила сытую тяжесть в желудке, а Серебрица оказалась намного прожорливее – прикончила почти всю рыбину, облизнулась и блеснула игольчатыми искорками в посветлевших и подобревших глазах.

«Ничего себе, – усмехнулась Цветанка. – Горазда же ты трескать… И как в тебя столько помещается? С виду вроде тоненькая, как осинка…»

«А ты по виду не суди, – невозмутимо ответила Серебрица, облизывая пальцы и сгребая кости в кучку. – Твоё-то истинное личико тоже не всякий видит».

Цветанка смутилась и задумалась. Казалось, этим странным, переменчивым глазам были подвластны все слои сущего – от поверхности до самой сердцевины. Они походили на звёзды – такие же далёкие, недосягаемые, с холодным блеском…

…Которые медленно, чуть заметно плыли в величественной тёмной бездне. Цветанка замерла, чувствуя себя крохотной букашкой под взором этой бесконечности: догорала холодно-розовая заря на краю неба, а глубокая, внимательная, живая и наблюдающая тьма мерцала бесчисленными россыпями светлых искорок.

«Смотри, что сейчас будет», – шепнула Серебрица, касаясь Цветанки локтем, и её голос слился с шелестом ночных волн.

В очистившемся от туч небе начало зарождаться зеленоватое сияние. Сперва оно протянулось размытой, полупрозрачной полосой, сквозь которую виднелись звёзды, а потом задышало, меняясь, и край его стал отливать багровым, перетекающим в сапфирово-синий. Свечение поплыло изгибами, выбрасывая ветви сполохов: в небе рисовались острые копья, перья, зайцы, змеи-горынычи, жар-птицы, лебеди, ящерицы, ползали огромные червяки с головами из белого света и хвостами из зелёного.

Цветанка с раскрытым ртом наблюдала за этой пляской образов, причудливо и хитро сменявших друг друга. Вот длинная змея передвигалась боком, извиваясь, вот вскинул крыло и изогнул шею гусь… Закручивались вихри, тянулись языки, поднимались купола, небо пронзали столбы и стрелы, а после всё рассеивалось, обращаясь в облака; огни текли величественной рекой, плыли дымовой завесой, а потом снова скручивались в огромные живые жгуты, насыщенные светом. Недосягаемая небесная дева лёгким касанием смешала всё, взмахнула развевающимся подолом платья, а с другой стороны вздыбился горбом зелёный кнут и нанёс удар… Дрогнуло и упало несколько звёздочек, молниеносно прошив небо светлыми и печальными иглами, а затем всё вспыхнуло и устало расплылось, истончилось в редеющую дымку. Звёзды бесстрастно глядели на предсмертные корчи желтоватого крылатого ящера низко над горизонтом.

«Что это?» – заворожённо прошептала Цветанка.

«Зорники ночные, – ответила Серебрица. – Осенью и весной они чаще бывают, зимой и летом – реже. По-разному эти огни зовутся. Бывает отбель по небу – это ежели белым светится; позори – это когда зарево ровное, не шибко яркое; багрецы красным отливают, словно отсвет пожара; сполохи – это когда ослепительно полыхает. Есть ещё столбы и снопы».

«Почему же у нас такой красы не бывает?» – промолвила Цветанка с сожалением.

«Зорники холод любят, – ответила Серебрица, а отсвет небесных сполохов отражался в её глазах. – Живут там, где стужа, а в тёплые края редко заглядывают. Их только ночью видеть можно, солнца они боятся».

«А… а кто они такие и отчего там светятся?» – вздрогнула Цветанка, улавливая в переливах зелёной зари волю живых существ.

«Говорят, это души замёрзших в лесу охотников ищут дорогу домой, – загадочно прошептала Серебрица, и из её расширившихся зрачков дохнуло всезнающим небесным холодом. – А ещё считают, что это душа уснувшего бога Рода – отца всех богов и богинь – пытается говорить с нами. Слышишь шорох и треск? Это его шёпот. Многие боятся этих огней: ежели на них долго смотреть, то можно, дескать, с ума сойти…»

Шорох действительно наполнил уши Цветанки… А может, у неё просто всё ещё шумело в голове от удара сковородкой. Ощутив тепло пальцев зеленоглазой девицы на своей руке, Цветанка сама поплыла куда-то вместе с переливчатыми струями света.

«А я всё гадала, какого цвета у тебя глаза, – проронила она. – У тебя глаза цвета этих огней».

«Наверно, оттого что я люблю на них смотреть», – улыбнулась Серебрица.

«А не боишься с ума-то сойти?» – Цветанка, озябнув, придвинулась ближе, так что их бёдра соприкоснулись.

«Я в это не верю, – ответила Серебрица, устало щурясь на небесное зарево. – С ума сходят совсем по другим причинам…»

Беловато-зелёная мучительная вспышка боли во взгляде – и она зажмурилась. Сердце призрачного волка в груди у Цветанки кольнуло шипом тревоги… Сотканный из тумана зверь ушёл, но комочек тоскливого холода внутри остался, став новым чувством, вдобавок к зрению, слуху, обонянию, вкусу и осязанию. Чувство это сейчас подсказывало воровке обнять Серебрицу за плечи:

«Ты что-то об этом знаешь?»

Глаза девушки открылись – пустые, невидящие, почти белые и зловещие, впитавшие в себя всё безумие северных зарниц.

«Лучше беги от меня, – шевельнулись её губы. – Ты знаешь, кто твой злейший враг?»

«Кто?» – обмерла Цветанка.

«Ты сама, – со странной, диковатой усмешкой сказала Серебрица. – Запомни это!»

«Ладно, запомню».

И Цветанка, сама не своя от всех этих небесных огней, шёпота уснувших богов и душ мертвецов, замёрзших в лесу, ни с того ни с сего обхватила губы Серебрицы своими. Поцелуй – земное, тёплое чувство – поставило всё на свои места и прогнало жуть из души. Лишь глаза Серебрицы наводили оторопь, а губы были мягкими и трепетными, как у обычной девушки, коих Цветанка перецеловала уже немало и знала в этом толк.

Она стремилась своим теплом прогнать этот ледяной морок, смягчить горечь одиночества, вызвать в сердце Серебрицы человеческий отклик. Её не испугало, когда руки девушки-оборотня начали обрастать серебристой шерстью, а вместо ногтей вытянулись загнутые звериные когти. Это было даже забавно и необычно – руки-лапы, скользящие по её голой спине, плечам, груди. Только лапы, уши и клыки напоминали о том, что в объятиях Цветанки был оборотень: всё остальное выглядело привычным, девичьим – таким тонким, хрупким и нежным, что даже не верилось в сокрытую в этом теле Марушину силу.

Нагая Серебрица дремала, укрытая лишь плащом пепельных волос, а воровка, опираясь на локоть, любовалась ею в свете масляной лампы, тускло чадившей на столе. На плече что-то горело… Там была тоненькая царапинка – наверно, Серебрица когтем задела. Особо не беспокоясь, Цветанка опустила голову на подушку и провалилась в сладкую дрёму.

Поспать получилось недолго: в синем предрассветном сумраке она уже спешила домой – вернее сказать, на постоялый двор, где они с Дарёной остановились. Голова ещё побаливала, а во рту стояла сушь, будто Цветанка накануне перебрала хмельного. Впрочем, пробежка по утреннему холоду взбодрила её и даже всколыхнула со дна души хмурое чувство вины, изрядно запылённое от долгой невостребованности.