Аляска, сэр! - Шестера Юрий - Страница 34

• Предыдущая
• 34/57
• Следующая

Обрадовавшись смене настроения старика, Воронцов не замедлил вернуться к расспросам:

– А как думаешь, Яндога, смогу я приобрести у дакота хотя бы одного мустанга?

Несколько озадачившись весьма неожиданным вопросом гостя, вождь пристально посмотрел на него, а потом с хитрой улыбкой ответил:

– Разве что в обмен на свое волшебное ружье, Алеша.

Чучанга даже икнул от столь кощунственного, на его взгляд, предложения вождя, а у Белого Орла, поперхнувшегося дымом, и вовсе калюмет в руках задрожал. Невозмутимым остался лишь сам Воронцов.

– К сожалению, это невозможно, Яндога, – развел он руками. – Поскольку мое ружье – это подарок отца.

– Понимаю, Алеша, – кивнул вождь. – Но и ты должен понимать, что мустанг для индейца воистину цены не имеет.

– Неужели нет ничего такого, в чем дакота не нуждались бы? – продолжал гнуть свою линию Алексей Михайлович. – Ведь ты же сумел каким-то образом выменять у их вождя много лет тому назад золотой обруч для подарка Томагучи? А изделие из золота – очень ценная вещь!

– Это для вас, белых людей, она ценная, – мягко улыбнулся Яндога. – А для индейцев всего лишь блестящая игрушка, хотя и действительно дорогая. Так что поверь мне на слово, Алеша, мустанг ценится у дакота гораздо дороже! Хотя… – задумчиво протянул он, – кажется, я вспомнил, в чем они постоянно нуждаются. В порохе для своих ружей! Да, да, их вождь Минненота не раз обращался ко мне с просьбой помочь им раздобыть где-нибудь порох, но я, увы, таких мест не знаю, да и сам больших пороховых запасов не имею. У тебя, конечно же, есть порох, раз есть ружье, Алеша, но вряд ли твоего запаса хватит, чтобы дакота согласились обменять на него мустанга.

– Спасибо, Яндога, за ценные сведения. А пока предлагаю отложить этот разговор до весны. Зимой мне мустанг все равно не понадобится, а к весне дакота наверняка полностью израсходуют свой порох и, возможно, с радостью отдадут мне мустанга за пару рогов пороха, а то и за один. Ведь они прекрасно понимают, что могут добыть порох только у белых людей, живущих за Отцом Рек[25], а это ох как далеко! К тому же, как я понимаю, дакота отделены от белых поселенцев территориями, занятыми оджибеями, сиу и другими враждебными им индейскими племенами.

– Тут ты прав, Алеша, – подтвердил вождь. – Но неужели у тебя есть два рога пороха?! – округлил он глаза.

– Да, Яндога, есть.

– А чьи хоть рога-то? – испытующе воззрился на него старик.

– Бизоньи, разумеется, – улыбнулся Воронцов. – Те самые, между прочим, которые ты отправлял когда-то вождю Томагучи.

– И что, оба полны пороха?

– До верху, – рассмеялся граф.

– Да есть, есть у Алеши порох, Яндога! – не выдержав, вмешался в их разговор Чучанга, который, помогая упаковывать вещи Алексея Михайловича, воочию видел целый бочонок с порохом.

– Алеша, ты хочешь оставить без пороха свое волшебное ружье? – растерялся вождь.

– Ни в коем случае, – успокоил его Воронцов. – После сделки с дакота у меня останется еще по рогу пороха и для себя, и для Чучанги.

Вождь задумался, обуреваемый мыслями о всесилии и богатстве Повелителя Духов. Затем твердо произнес:

– Хорошо, Алеша, весной я передам Минненоте твою просьбу.

Перед отъездом домой Белый Орел простился сначала с Яндогой, а затем подошел к Алексею Михайловичу. Обменялись крепким мужским рукопожатием.

– Передай привет Томагучи и обними за меня Аркчи, – попросил Воронцов. – Скажи, что я решил остаться здесь до следующей зимы. Сам же, коли будешь по-прежнему бодр и здоров, приезжай сюда снова, благо попутчики у тебя теперь опытные, – он кивнул в сторону молодых каюров, стоявших чуть поодаль. – Буду очень рад встрече с вами.

– Все передам, все выполню, не волнуйся, Алеша, – заверил командор. – А уж насчет приезда сюда обещаний заранее давать не буду. Как получится, Повелитель Духов, ты уж не обессудь…

Они дружески обнялись, после чего Белый Орел, пожав руку Чучанге, возле ног которого сидел верный Кучум, направился к головной упряжке. Тотчас раздались бодрые крики каюров: «Хуг, хуг!», и три упряжки с нартами, груженными бизоньими шкурами (дарами Яндоги), рванули с места, а за ними, громко лая, устремились «провожающие» – местные собаки.

Как правило, на охоту Воронцов выезжал вдвоем с Чучангой. Алексей Михайлович непременно заряжал свое ружье пулей – на случай встречи с барибалом или, не дай бог, с гризли. Конечно, на зиму медведи обычно впадали в спячку, но существовал риск нарваться на шатуна, который, как известно, был гораздо свирепее своего летнего собрата. И участь, постигшая бывшего хозяина их нынешнего вигвама, служила наглядным тому примером.

Чучанга, в отличие от графа, использовал в качестве заряда дробь. Всегда сопровождавший его верный друг Кучум мог не только долго и неотступно преследовать зверя по следу, но и обладал прекрасным верхним чутьем, позволявшим ему запросто обнаруживать соболей и куниц даже в кронах деревьев. Азартно облаивая обнаруженного зверя, Кучум тем самым привлекал к себе внимание хозяина, и Чучанге оставалось только осторожно приблизиться к нужному дереву и, тщательно прицелившись, снять добычу с веток точным выстрелом.

Белок же Чучанга не то чтобы недолюбливал, просто поиски их считал лишней тратой времени. Кучум давно разгадал пристрастия хозяина, поэтому, обнаружив на снегу цепочку беличьих следов, не лаял, а просто останавливался возле нее и ждал хозяина. Чучанга, приблизившись, оценивал следы: если те были старыми, он взмахивал рукой, и Кучум бежал дальше, а если свежими – подавал короткую команду: «Ищи!»

Наглядным свидетельством удачливости Воронцова и Чучанги служили висевшие в их вигваме уже несколько десятков шкурок соболей и куниц, вызывавшие зависть у местных охотников-индейцев. Последних, конечно же, можно было понять. Ведь сами-то они охотились без ружей, поскольку единственное ружье устаревшего образца Яндога давно отдал своему старшему сыну, который управлял сейчас самым дальним селением. Правда, луками со стрелами местные индейцы владели в совершенстве, и все-таки ружье оставалось вожделенной мечтой каждого из них.

Сам же Воронцов особенно гордился шкурой барибала с блестящей черной шерстью, добытой им в честном поединке.

А дело было так.

Чучанга, обнаружив свежий след соболя, удалился с Кучумом на его поиски, а Алексей Михайлович, присев на нарту, стал раскуривать свою неизменную трубку, к которой изрядно уже успел пристраститься. Стоял довольно редкий для этих мест тихий зимний день, да и мороз особо не беспокоил. Собаки, оставшись без вожака (к чему, правда, давно привыкли), свернулись клубочками и мирно дремали на снегу.

Граф взглянул на часы: с момента ухода Чучанги прошло уже более получаса, однако ружейного выстрела до сих пор не прозвучало. «Наверное, запутал их осторожный и умный соболь своими выкрутасами», – решил он. Глянул на затухающую трубку, подсыпал в нее щепотку табака, примял его и сделал несколько коротких затяжек, вновь раскуривая.

Вдруг собаки как по команде подняли морды и насторожили уши. Затем разом вскочили и глухо зарычали. Алексей Михайлович прислушался, но ничего подозрительного не услышал. Правда, на всякий случай освободил пару собак от лямок, и те молча, без лая, умчались к молодому ельнику, росшему неподалеку от места стоянки. Выждав еще несколько минут, граф спустил и остальных собак, а сам взял ружье и, утопая в снегу, последовал за ними.

И тут раздался злобный лай сразу всей собачьей своры. «Далековато…» – с досадой прикинул в уме расстояние до собак Алексей Михайлович и ускорил шаг. Когда лай стал слышен близко и отчетливо, он снял рукавицы, пришитые к ремешку, перекинутому через шею, смахнул с лица обильный, застилавший глаза пот и взвел ружейный курок. Стараясь восстановить дыхание, медленно приблизился к месту собачьего лая, раздвинул густые ветви ельника и… замер.

• Предыдущая
• 34/57
• Следующая