Женщины непреклонного возраста и др. беспринцЫпные рассказы - Цыпкин Александр Евгеньевич - Страница 24

• Предыдущая
• 24/29
• Следующая

Матс, неплохо знавший русский язык и русскую историю, мрачно шутил:

– Лучше стоять у шведской стенки, чем у русской.

Я ответил:

– Да скоро у вас в Швеции за мысли о шведской семье начнут ставить к русской стенке.

Карающий меч священного феминизма точили тогда в Скандинавии с особым неистовством.

– Поэтому я и люблю Россию, – лукаво улыбнулся швед мне и официантке. – Если мужик не пожил в России, он вообще непонятно зачем жил. Тебе домой не пора?

Я намек понял и с чувством глубокого патриотизма пошел домой. Но на следующий день меня ожидало не менее серьезное испытание в виде выгула той самой Катарины.

Девяностые были девяностыми и, несмотря на английскую школу и университет, часть моих знакомых ушла в конкретное флибустьерство с белками и «стрелками». И вот надо же такому случиться, чтобы эта «часть моего окружения» нашла меня в баре, в котором я решил выгулять вышеупомянутую Катарину. Отмечу кстати, что она была хороша собой, я бы сказал, дородна в нужных местах. Так вот, в тот же бар заглянула небольшая «бригада». На мою беду, в ней обнаружился мой «дружок». Мы отсели поболтать о «малых голландцах», но минут через десять, и уже на свою беду, к нашему столику подошла Катарина, чтобы что-то спросить. Получив ответ, она развернулась и удалилась. Глаза братка превратились в две ягодицы. Он спросил:

– Она с тобой?

Я с дуру ответил:

– Да.

– Заходил?

– Куда???

– Куда-куда, в нее!

Я поперхнулся.

– Нет, конечно!

– А я постучусь…

Не успел я осознать всех последствий этого «постучусь», как мой товарищ подошел к скандинавке и без разговоров взял ее крупной ладонью за выпуклые формы. Судя по перекосившемуся лицу, шведка данное ухаживание восприняла как локальную Полтаву. Мой товарищ ретировался, а фемина галопом прискакала ко мне и визжащим шепотом потребовала:

– Вызови полицию! Ты это видел?!

Я изрядно выпил, устал и поэтому, собрав в голове весь свой шведский, рискнул карьерой:

– Через десять лет уже никто так не сделает, наслаждайся.

Я был готов к любому ответу и даже к увольнению, но в шведке, судя по всему, моя фраза поменяла «прошивку». Она порозовела лицом, улыбнулась и задорно ответила:

– У меня целых десять лет впереди, но у нас в Швеции ни у кого яиц не хватит ТАК взять за задницу, потому что гребаные феминистки кастрировали наших мужиков! Как твоего друга зовут?

А что было дальше, не важно. Важно, что хотя бы один вечер эта красивая, умная, но измученная феминизмом женщина почувствовала себя желанной, а не договорившейся. В общем я считаю, что внес в российско-шведские отношения неоценимый вклад и даже, возможно, сделал жизнь наших скандинавских друзей чуть более счастливой или уж по крайней мере запоминающейся.

«Ужасные времена» со временем обязательно станут «старыми добрыми временами».

На днях обсуждали с отцом судьбу Ходорковского, и я отметил, что он сидит уже ЦЕЛЫХ десять лет. В ответ услышал трагикомическую историю о том, как мой прапрадед затроллил советскую власть.

Как и многие в моей семье, прапрадед прожил почти сто лет, до конца дней сохраняя ясность ума и буйность характера, о чем свидетельствует случай с разбитием табуретки о голову моей девяностолетней прапрабабушки. Мотивом для столь малоизысканной разборки была ревность. Но разговор не о семье, а о политике.

В 1967 году большевики отмечали золотую свадьбу с российским народом и масштабно привлекали трудящихся к торжественным мероприятиям. Прапрадеда сия чаша не обошла, и он был приглашен на торжественный прием районного масштаба. Знатным ленинцем предок мой не был (да и почти все они синхронно почили в 1937 году), пролетарием тоже не числился, но старейшим жителем района являлся.

За это достижение местные комсомольцы позвали дедушку в президиум, чем его немало озадачили. Такое приглашение было сродни участию бывшего мужа в новой свадьбе своей жены. Советскую власть дедушка не любил. Но советская власть, вероятно, об этом не догадывалась. В разгар заседания молодой товариСЧ с карамельной улыбкой запланированно поинтересовался у дедушки, что же стало основной причиной его долголетия. Уверен, все ожидали ответа типа «революция» или по крайней мере «здоровый образ жизни», и уже занесли ладошки для аплодисментов, но все вышло иначе.

Дедушка спокойно встал, с равнодушным лицом сказал, что ничего особенного в его жизни на долголетие не повлияло (большевики тут же скисли). Потом расцвел лицом, как-будто вспомнил что-то важное, и выступил:

– Хотя, конечно, одно событие важную роль сыграло. Гости замерли в ожидании правильного ответа.

Дед взял паузу и «выстрелил» прямо в комсомольца:

– На суде всем по двадцать пять лет дали, а мне всего червонец.

В неприличной тишине дедушка сел на место. Рассказывают, что застывшие в ожидании оваций ладони уже теперь бывшего «будущего партийца» осыпались, как осенние листья. Сам виноват, мог бы и заглянуть в личное дело.

Дед сказал чистую правду, в 30-е он, как и многие, был арестован и отсидел в ГУЛАГе от звонка до звонка. Но десять лет тогда считалось сроком гуманным. Шансов выжить было больше.

Так что, кому ЦЕЛЫХ десять лет, а кому и ВСЕГО десять лет.

Я нечасто видел слезы моих друзей. Мальчики ведь плачут в одиночестве или перед девочками (футболисты не в счет, им все можно). При других мальчиках мы плачем редко, и только когда уж совсем плохо.

Тем острее врезались в память слезы моего друга, внезапно появившиеся в его глазах, когда мы ехали в Москву, и я налил себе томатный сок.

Теперь перейдем к изложению сути дела, веселой и поучительной.

В юности у меня было много разных компаний, они переплетались телами или делами, постоянно появлялись и исчезали новые люди. Молодые души жили, словно в блендере. Одним из таких друзей, взявшихся ниоткуда, был Семен. Разгильдяй из хорошей ленинградской семьи. То и другое было обязательным условием попадания в наш социум. Не сказать, чтобы мы иных «не брали», отнюдь, просто наши пути не пересекались. В 90-е разгильдяи из плохих семей уходили в ОПГ, либо просто скользили по пролетарской наклонной, а НЕразгильдяи из хороших семей либо создавали бизнесы, либо скользили по научной наклонной, кстати, чаще всего в том же финансовом направлении, что и пролетарии.

Мы же, этакая позолоченная молодежь, прожигали жизнь, зная, что генетика и семейные запасы never let us down. Семен, надо сказать, пытался что-то делать, работал переводчиком, приторговывал какими-то золотыми изделиями, иногда «бомбил» на отцовской машине. Он был очень старательным, честным и сострадающим, что в те времена едва ли было конкурентным преимуществом. Помню, сколько мы ни занимались извозом, обязательно находились пассажиры, с которыми Сеня разбалтывался и денег потом не брал. И еще он был очень привязан к родне, с которой познакомил и меня. Семьи у нас были похожи.

Молодые родители, тщетно пытавшиеся найти себя в лихом постсоциализме, и старшее поколение, чья роль вырастала неизмеримо в смутное время распада СССР. Эти стальные люди, родившиеся в России в начале ХХ века и выжившие в его кровавых водах, стали несущими стенами в каждой семье. Они справедливо считали, что внуков доверять детям нельзя, так как ребенок не может воспитать ребенка. В итоге, в семье чаще всего оказывались бабушки/дедушки и два поколения одинаково неразумных детей.

Бабушку Семена звали Лидия Львовна. Есть несущие стены, в которых можно прорубить арку, но об Лидию Львовну затупился бы любой перфоратор. В момент нашей встречи ей было к восьмидесяти, ровесница так сказать Октября, презиравшая этот самый Октябрь всей душой, но считавшая ниже своего достоинства и разума с ним бороться. Она была аристократка без аристократических корней, хотя и пролетариат, и крестьянство ее генеалогическое древо обошли. В жилах местами виднелись следы Моисея, о чем Лидия Львовна говорила так: «В любом приличном человеке должна быть еврейская кровь, но не больше, чем булки в котлетах». Она была крепка здоровьем и настолько в здравом уме, что у некоторых это вызывало классовую ненависть.

• Предыдущая
• 24/29
• Следующая