Сокровище рыцарей Храма - Гладкий Виталий Дмитриевич - Страница 54

• Предыдущая
• 54/62
• Следующая

Парень упал на плитки двора и завыл словно волк-подранок. Старший группы подошел к нему и одним точным ударом автоматного приклада по голове бугая погрузил его в беспамятство. Тем временем дядька Гнат подошел к Рябку и, поднатужившись, поднял пса на руки. По щекам Игнатия Прокоповича потекли слезы.

– Убылы песика… – он всхлипнул. – За шо?! Така гарна була собачка… Лучший друг. А воны убылы… Як можна после этого простить?! Жаль, шо один сбежал…

Спустя полчаса парни завершили «зачистку» территории и уехали. Убитых и все еще пребывающего в беспамятстве бугая они положили в фиктивную «скорую», которая последовала за ними. Подворье опустело. Дядька Гнат сидел в беседке какой-то опустошенный и жалкий. Глеб маялся неподалеку, не решаясь с ним заговорить. В том, что случилось, он винил только себя.

Игнатий Прокопович будто подслушал мысли Тихомирова-младшего.

– Ты, Глебушка, сильно не переживай, – сказал он и начал раскуривать свою люльку. – Ты тут практически ни при чем. Махно давно думал свести со мной счеты, шоб прорваться на мой рынок. Мне уже не раз докладывали. А тут пидвернувся такый удобный момент – замочить меня та щэ й за вэлыки гроши. И вин его не упустыв… Дурень!

– Так это был Махно?

– Ага… а то хто ж. Собственной персоной. Гроза Подолу… хе-хе… Ладно, первый бой мы выиграли, а сражения пока нет. Надо быть ворога, шоб вин не опомнился. Завтра… – шо я кажу?! Уже сегодня – идем на Китай-гору. А чего оттягивать? Як ты, готов?

– Я как пионер – всегда готов.

– От и добрэ. А теперь пойдем трохы покемарим. Бо я шось став як та перестоявшая квашня.

Глеб немного поколебался, но все же спросил:

– А вы не думаете, что нас могут взять тепленькими? Прямо во сне? Охрана ведь уехала…

Дядька Гнат скупо улыбнулся и ответил:

– Ты меня недооцениваешь, Глебушка. Я уже вызвав смену. Тилько воны будут охранять нас снаружи по периметру. Спи спокойно…

Едва голова Глеба коснулась подушки, как он тут же уснул. На этот раз без сновидений.

В один из теплых весенних дней по улицам Подола вышагивал скверно одетый гражданин босяцкой наружности. Из разбитых ботинок выглядывали большие грязные пальцы, изрядно потрепанный и пыльный пиджак был одет на голое тело, а матросские брюки-клеш едва доходили до щиколоток. По всему было видно, что гражданин носит одежду с чужого плеча.

Большинство улиц Подола не были вымощены брусчаткой, и гражданину то и дело приходилось обходить большие лужи, в которых плескались домашние утки. Присутствовала на улицах и другая живность – козы и куры. Причем подольские козлы явно обладали бандитским характером. Они провожали гражданина какими-то нехорошими взглядами, а самый старый из них, здоровенный черный козлище, вдруг безо всякой причины больно боднул его рогами.

На углу одной из улиц гражданин остановился, прочитал табличку с ее названием – «Ул. Александровская», – удовлетворенно хмыкнул и направился к дому № 91, на котором висела изрядно выцветшая вывеска: «Центральный магазинъ и мастерская часовъ Л. Я. ШАПОВАЛА».

Дверь магазина была заперта. Подергав ее за ручку, гражданин почесал в раздумье нос, а затем, неожиданно рассердившись, пнул дверь несколько раз ногой. При этом он умудрился разбить большой палец правой ноги, который не ко времени выскочил наружу, и начал тихо материться, морщась от боли.

На его удивление за дверью послышался шорох, и чей-то голос робко сказал:

– У нас закрыто.

– Вижу, не слепой… – буркнул гражданин. – Это ты, Лёва?

– Допустим, это я. А кто спрашивает?

– Не узнаешь?

– Прошу пардону – нет.

– Да-а, давно я не был в Киеве. Забыли старые друзья Иона Балагулу, забыли…

– Балагула?! Тебя же убили.

– Где, когда?!

– Намедни – третьего дня – я разговаривал с Гершком Лейбовичем, так он сам мне это сказал. То ли тебя немцы застрелили, то ли добровольцы из команды охраны Киева. И в газетах будто бы было написано.

– Контора пишет… Вот он я, живой и здоровый. Ты долго будешь держать меня под дверью?! Открывай.

– А ты точно Балагула?

– Вот те раз… Гумажку показать, что дали мне вместо пачпорта? Али так обойдемся?

– Ты лучше подойди к окошку. Хочу тебя видеть.

– Ладно, смотри… чтоб тебя!

Балагула подошел к витрине, которая теперь была забита деревянными щитами, и стал перед крохотным оконцем, прорезанном в нестроганых досках. Снаружи послышался возглас удовлетворения, и спустя минуту, прогрохотав засовами, дверь магазина отворилась.

– Вы что тут, совсем сбрендили?! – возмущался Балагула. – Попрятались все, как крысы, и сидят, нос наружу не кажут.

– Здравствуй, Иона, – сдержанно сказал хозяин магазина, протер очки и снова водрузил их на нос.

– Ну, здорово, Лёва…

Они обнялись. Ни Шаповал, ни Балагула не были друзьями. Их объединяло анархистское прошлое. Шаповал поддерживал группу анархистов, в которую входил Ион, материально.

– Ты голоден?.. – спросил Лёва.

– А ты как думаешь?

– Думаю, что надо тебя покормить… да вот чем?

– Ну-ну, не прибедняйся.

– Эх, Иона, ты сильно оторвался от реалий жизни. У нас почти каждую неделю то погромы, то конфискации. Живем одним днем. Ты посиди, я сейчас…

Помещение магазина выглядело каким-то серым и запущенным. О былом процветании напоминали лишь таблички на стенах: «Продажа часов: карманныхъ, золотыхъ, серебряныхъ, стенныхъ и будильниковъ. Постоянно большой выборъ». «Принимаю заказы на починку часовъ, золотыхъ и серебряныхъ вещей».

Шаповал принес миску говяжьих мослов, горбушку ржаного хлеба и кувшин молока.

– Козье, – сказал он с гордостью. – Очень пользительное. С деревни привозят. А знаешь какие теперь кордоны? В город не пробиться.

– Благодарствую, – ответил Иона и жадно вгрызся в остатки мяса на большой желтоватой костомахе. – А что касается кордонов, то я знаю о них не понаслышке. Как собаки цепные. И не только лают, но еще и кусаются. Германцы едва не пристрелили меня…

Пока он насыщался, Лёва рассказывал:

– …Просто какой-то последний день Помпеи. Все грабят, пьянствуют и везде сплошной разврат. Командующий войсками генерал Келлер издал приказ: «Если не можешь пить рюмки – не пей; если можешь ведро – дуй ведро». Каково, а?

– Правильный приказ. Для кого и лафитника достаточно, а кому и четверть принять, словно раз плюнуть. А у тебя есть что-нибудь?..

– Ой, забыл! Извиняюсь… – Шаповал снова исчез в глубине магазина и возвратился с бутылкой самогонки.

– Тоже привезли из деревни? – поинтересовался Балагула.

– Привезли. Но местные тоже гонят. Самогон нынче в цене. Это главный конфискант. Все могут оставить, а водку заберут.

– Да уж… главный наш продукт. Выпьешь со мной? За встречу.

– А, наливай! – махнул рукой Лёва. – Все равно работы никакой.

Они чокнулись и выпили. Балагула снова принялся за еду, а Шаповал лишь погрыз сухую хлебную корку.

– В газетах пишут, что союзники уже близко, – меланхолично продолжал рассказывать Лёва. – Союзники в Жмеринке! В Бирзуле! На Черном море показались вымпелы! Немцы готовы поддержать гетмана и добровольцев! Это все заголовки газет. И все они брехливые. Никому мы не нужны. В Киеве голодно, а по селам продуктов – завались. Знакомый офицер рассказывал, что захватили обоз, в котором граки везли петлюровцам яйца, сало, хлеб, мясо, масло, водку… Крестьяне окрестных сел откровенно поддерживают Петлюру, надеясь с его помощью отвести и большевистскую угрозу, и Добровольческую армию, и, разумеется, немцев, в которых видят не союзников, а врагов.

– Ну и что стало с крестьянами, сопровождавшими обоз?

– Расстреляли, – ответил Шаповал и вздрогнул. – По законам военного времени…

– Знаем мы эти законы… – Балагула поискал глазами какую-нибудь тряпку, не нашел и вытер жирные пальцы о свои брюки. – Лёва, ты деньжат мне не подкинешь? На первое время. Я отдам…

• Предыдущая
• 54/62
• Следующая