Наступает мезозой - Столяров Андрей Михайлович - Страница 113
- Предыдущая
- 113/129
- Следующая
– Не волнуйся, ты всем очень понравилась.
– Правда? – обрадовано спросила Лариса.
– Правда-правда, иначе я бы не стал этого говорить…
Он легонько и вместе с тем откровенно тронул её за мочку уха. Лариса вздрогнула от неожиданности, но не отстранилась. Ей было приятно. Значит, она им тут всем понравилась.
Впрочем, нечто подобное она уже и сама ощущала. Это выражалось в тех сладких, быть может, необъяснимых, но все же значительных мелочах, которые не столько умом, сколько сердцем воспринимает любая женщина. В том, например, что когда она, внутренне обмирая, стащила через голову платье, кстати на людях – первый раз в этом году, и переступила через него, чувствуя себя вялым мучным червяком, вывалившимся на свет божий из хлебной корки, с крупными веснушками на груди и плечах, с бледной, чуть сморщенной, будто вымоченной в зиме, некрасивой кожей, и когда она разогнулась, все-таки не до конца преодолев застенчивую сутулость, а потом пригладила на затылке волосы, вздыбленные материей, Мурзик, сбитый, как тролль, казалось, из одних только мускулов, бухнулся перед ней на колени и молитвенно поднял руки. Глаза у него выкатились до предела:
– Вах!… Царыцца!…
Он даже попытался чмокнуть Ларису в ступню. А когда она его шутливо толкнула, все ещё немного смущаясь и не улавливая, правильно ли она тут держится, повалился спиной на песок и зашептал что-то страстное в белое июньское небо.
– Ну все, конченый человек, – заметил Георг. – Если уж Мурзик влюбляется, то с первого взгляда.
Смущение у Ларисы прошло, и она уже без всякой застенчивости прогнулась, подвязывая волосы ленточкой. Чуть ли не полностью вылезла грудь из купальника. Ну и что? Пусть смотрят. Не так уж плохо в конце концов она выглядит.
Она даже чуть-чуть гордилась собой. Уж что-то, а искреннее восхищение она различала мгновенно. Правда, радость её немного померкла, когда разделась Марьяна. Лариса глянула мельком и чуть было не ахнула во весь голос. Вот это фигура, вот это линии, вот это лепка всего, что следует подчеркивать женщине. Вот это загар, матовый и глубокий, плоский подвижный живот, гибкая уверенность жестов. Сразу чувствуется, что человек следит за собой. Лариса испытывала острое чувство неполноценности. Никакого сравнения с этой Марьяной она, разумеется, не выдерживала. С одной стороны – случайно проклюнувшийся, видимо, любопытный сорняк, с другой – яркий цветок, окруженный вниманием и заботой. Страстные губы, глаза, полные темного электричества, неистовая шевелюра – из тех, что доводят мужчин до тихого помешательства. Точеные бедра, талия… Что тут с чем можно сравнивать?
Она была несколько сбита с толку. К счастью, Георг, по-видимому, уловил её внутреннее смятение или, может быть, перехватил взгляд, брошенный на Марьяну, – привлек к себе и осторожно шепнул на ухо:
– Красивая женщина, правда?
– Красивая. Я таких, по-моему, ещё не встречала. Извини, пожалуйста, а у тебя с ней, ну – как бы это…
Георг посмотрел на Марьяну, ступающую в этот момент на кромку песка.
– Мы уже давно и окончательно постановили, что будем только друзьями. Никаких таких поползновений внутри нашей компании. Решение обжалованию не подлежит. Если вне круга – пожалуйста, сколько угодно. Все мы люди, в конце концов, у каждого могут быть какие-то романтические увлечения. Никто от этого не застрахован. Однако внутри пусть будут чисто дружеские отношения. Зачем нам, ревность, например, или соперничество? Не стоит из-за минутного удовольствия разрушать то, что создавалось годами.
– А со мной, значит, можно? – внезапно спросила Лариса.
– Ты – вне круга… – Георг неопределенно повел плечами. И чтобы сгладить резкость, привлек её уже совсем откровенно. – Рано ещё об этом. Давай подождем…
Возразить против «подождем» было нечего. Крохотная запинка рассеялась в блеске воды и света. Минут через десять Лариса уже не вспоминала о ней. Тем более, что относились к ней с исключительной предупредительностью. Казалось, каждый считал своим долгом сделать для неё что-то приятное. Та же Марьяна, скажем, которой кроме Ларисы никто, между прочим, особо не восторгался, уже через полчаса начала посматривать на неё несколько озабоченно, а ещё через некоторое время предупредила, что – смотри, Лара, сгоришь; а узнав, что Лариса забыла взять с собой крем для загара (в действительности не забыла, а просто в голову не пришло), немедленно предложила свой, кажется французского производства, и, отвергнув помощь Георга под тем предлогом, что мужики в этих вещах ничего толком не понимают, движениями опытной массажистки натерла Ларисе плечи и спину. Ларису такая заботливость очень тронула. Земекис же, скупо жестикулируя и обращаясь именно к ней, точно опытный конферансье, рассказал несколько замечательных анекдотов. Не каких-нибудь сальных там, разумеется, а – о нелепостях жизни. Чудесные были истории. Лариса хохотала, как бешеная.
– По части анекдотов Земекис у нас – чемпион, – сказал Георг.
А Мурзик, не обладающий, видимо, такими же интеллектуальными дарованиями, не смущался и демонстрировал качества несколько иного рода. Просунул лежащей Ларисе ладони под спину, слегка повозился там, раздвинул пальцы, ухватывая поудобнее, и вдруг одним мощным движением поднял её над головой. Лариса от неожиданности завизжала, а Мурзик небрежно, со щегольством опытного спортсмена опустив её на ноги, нашел длинный камень, напоминающий ручку первобытного топора, обхватил его с обоих концов, сжал, поднял на уровень подбородка и, так застыв на секунду, вдруг с сухим треском переломил его пополам.
Лариса громко зааплодировала.
– А кирпич о голову разбить можешь? – Она как-то видела по телевизору такой трюк.
Мурзик пожал плечами.
– Могу, конечно. Вот только кирпича у меня нет.
И он, комически озирая пляж, развел руки.
Но разумеется, вне всякой конкуренции среди них был Георг: неназойливый, спокойный, надежный, с чувством собственного достоинства; не навязывал близость при посторонних, чего Лариса на дух не переносила, но оказывался под рукой именно в тот момент, когда требовалось. Интуиция у него была просто неимоверная: только подумаешь, что хорошо бы испить чего-нибудь по такой жаре, – он уже достает из сумки запотевшую пепси-колу, сгореть боишься (на Марьянин крем Лариса все-таки не очень надеялась), – пожалуйста, вот тебе яркий китайский зонтик от солнца, в воду, вроде бы, захотелось – оказывается, Георг уже поднимается и подает руку. Возникало от этого чувство уверенности в себе, защищенности, необременительного уюта, расслабленности. Лариса словно бы была у них младшей сестрой, но – сестрой обожаемой, чей возраст и хрупкость нуждаются в постоянной опеке. Ничего подобного прежде она не испытывала. И, прожив на свете тридцать четыре года, даже не подозревала, что такое возможно. Ей это нравилось так, что пощипывало в носу. И уже ближе к вечеру, когда Мурзик с Земекисом, развели уютный костерок на участке, когда потянуло в воздухе вкусным ольховым дымком, прогнавшим зудящих над головой комаров и мошек, когда выпили сухого вина и закусили соломкой, мелко обсыпанной сахаром, она сама, как будто так было и надо, прислонилась к Георгу, внутренне все-таки обмирая от собственной смелости, а он чисто по-братски (но одновременно и по-мужски) обнял её за плечи. Это получилось у них очень естественно. Сказано ничего не было, зато все, как понимала Лариса, было уже решено. Ширилась вечерняя тишина. Плавали за кустами орешника размытые голоса соседей. Синие, будто рвы с водой, тени простерлись от сосен. Марьяна сходила в дом и принесла клетчатый плед. Мурзик зажег ароматическую палочку от насекомых. Рука Георга была твердая и очень горячая. Он почти весь этот вечер непоколебимо молчал. И Лариса тоже молчала, прикрыв глаза. Она ничего не чувствовала. Ей хотелось сидеть так – всю жизнь.
- Предыдущая
- 113/129
- Следующая
