Роковые годы - Никитин Борис Владимирович - Страница 13

• Предыдущая
• 13/60
• Следующая

Беру список, обхожу три инстанции. Подаю рапорт с протестом Главнокомандующему. Корнилов сам увозит его Временному правительству. Затем в Главном управлении Генерального штаба с удовольствием констатирую, что Потапов совершенно разделяет наше мнение, обещает протестовать, но предупреждает, что визы ставит не он, а Министерство иностранных дел. От Потапова иду к министру иностранных дел. Милюкова не застаю, меня принимает товарищ министра Нератов. Говорю ему, что формально меня эти вопросы не касаются, но никак не могу допустить, чтобы именно на меня, а не на кого другого свалился целый пломбированный вагон. Нератов обещает протестовать, сделать все возможное.

Дня через два из всех инстанций получаю всем хорошо известный, одинаковый ответ: по требованию Исполнительного комитета Совета солд. и раб. депутатов приказано и этим 30 эмигрантам не препятствовать свободному въезду в Россию.

Вызываю телеграммой коменданта Белоострова, есаула Савицкого, подчиненного Северному фронту.

– Вот вы, – говорю ему, – все просите у меня живого дела. Вам так хочется вынуть шашку и пройти лавой весь Белоостров. Так я вам даю задачу много проще: силой или как хотите, но не пропустите их через границу.

Казак выражает полную готовность, много обещает, уезжает. Но, как рассказывал потом, «люди не вышли».

Чем дальше обнаруживалось отсутствие власти, тем большую смелость проявляли наши враги – немцы.

В конце июня капитан Laurent сообщает мне о весьма характерном случае беззастенчивости их наемников.

В Петрограде 18 июня состоялась демонстрация большевиков[25]. Laurent меня извещает, что за два дня, еще 16 июня, в берлинской прессе приводились подробная программа и все лозунги этой подготовляемой демонстрации, а 20 июня обстоятельный отчет о ней уже появился на страницах «Local Anzeiger». Laurent сообщает, что этот отчет был передан в Берлин по телеграфу через Стокгольм со станции петроградского Совета солд. и раб. депутатов. Эти срочные и заблаговременные донесения уже указывали на существование своего рода «прямого провода» между двумя враждующими столицами.

Приступаю к расследованию. Ехать на станцию Таврического дворца или посылать агентов контрразведки – бесполезно, так как до шкафов с лентами и документами нас Совет солд. и раб. депутатов все равно не допустит, а наше появление лишь вызовет сенсацию, которая повредит расследованию.

Еду к Главному начальнику почт и телеграфов – Похвисневу, своему старому знакомому; запираюсь с ним в его кабинете; объясняю, в чем дело, спрашиваю, есть ли у него верный человек, которого он мог бы послать по службе на советскую станцию, как бы по какому-либо другому делу, и чтобы тот извлек мне подлинный текст упомянутой телеграммы и узнал, кто именно ее отправил.

Похвиснев горячо берется за выполнение моей просьбы. На другой день он, смущенный, привозит мне ленту этой телеграммы, которую действительно отправили из Таврического дворца в Стокгольм по адресу Ганецкого. Но говорит, что подлинный текст пропал, а телеграфисты, конечно, точно не помнят, кто был отправитель, но, по-видимому, ее принес из редакции «Правды» Бронислав Веселовский[26].

21 июня Laurent передал мне первую пачку иносказательных телеграмм, которыми обменивались лидеры большевиков с заграничными немецкими агентами в Стокгольме[27]. Дня через два министр иностранных дел Терещенко, переговорив предварительно с Laurent по телефону, привез его вечером к Председателю Временного правительства князю Львову, на квартире которого собрались еще несколько министров, в том числе Некрасов.

Laurent прочел министрам телеграммы и на вопрос князя Львова пояснил, что такой живой обмен телеграммами, сам по себе, независимо от их содержания, является прямой уликой против большевиков, обличающей их в тесной связи с немцами. Князь Львов слушал, но не высказывался. Терещенко склонялся к мнению Laurent. Против выступил Некрасов. Он заявил, что иносказательный характер телеграмм лишает их всякого значения. Laurent настаивал, что именно иносказательный текст заслуживает специального внимания, указывал на фактическую связь, доказанную документально; наконец, сказал министрам, что во Франции таких телеграмм, рассылаемых немцам и получаемых от немцев, во время войны было бы совершенно достаточно, чтобы их отправители были арестованы и преданы суду. Резкое различие мнений Laurent и Некрасова только заострялось.

Некрасов продолжал разъяснять, что телеграммы не могут служить поводом для ареста. Остальные министры колебались. Спорящие стороны остались при своих мнениях; участники совещания разъехались, а колебания все продолжались…

1 марта 1935 года Commandant Pierre Laurent скончался.

В 1918 году в Москве он продолжал свою работу против большевиков, его преследовавших. Скрываясь от них, он заболел в тяжелых условиях дифтеритом, последствия которого и свели его преждевременно в могилу. По описаниям в главе «Немецкие деньги» особенно очевидно, как многим обязана ему русская разведка 1917 года, как много ясности внесли его труды в наше общее дело. Говорю наше, так как Pierre Laurent от своего большого сердца до последних минут любил Национальную Россию.

Я надеюсь, что читатель поймет и разделит со мной те чувства восхищения и грусти, которые мне диктуют настоящие строки у свежей могилы нашего друга и союзника.

Главнокомандующий посылает меня к шведскому послу договориться об обмене пятнадцати военнопленных.

– Я знаю, – говорит Корнилов, – что этот вопрос нас не касается, а подлежит ведению Главного управления Генерального штаба; но шведский посол генерал Brandstrom обратился ко мне лично; мне было неудобно отказать и направить его в другое учреждение.

Самый факт обращения генерала Brandstrom к Главнокомандующему не заключал в себе ничего особенного, так как после объявления войны Швеция официально приняла на себя защиту интересов немецких подданных, оставшихся в России.

Новое поручение как нельзя лучше совпадало с расследованиями, занимавшими контрразведку.

Среди выпущенных из тюрем и бежавших из концентрационных лагерей при февральском перевороте, по нашим сведениям, десятка полтора засели сразу в бест[28] в шведское посольство, чем поставили посла в неудобное положение. Он хотел от них избавиться.

Некоторые из этих незваных гостей, особенно один пожилой врач, настолько осмелели, что выходили погулять по городу. Я не торопился нарушать их мирного режима: за гуляющими ходили мои агенты, выясняли их маршруты и записывали новые адреса.

Еду к генералу Brandstrom вечером; не называя своей должности, прошу доложить, что к нему приехал офицер от Главнокомандующего.

Посол принимает меня. Начав с обычных приветствий, переходим на длинный дипломатический разговор на французском языке.

Brandstrom говорит, что у него в Посольстве живет 15 «несчастных», сильно перепуганных революцией, которых он с удовольствием отправил бы в Германию.

Он делает мне первое предложение – вместо названных 15 человек отпустить из Германии только 7 русских военнопленных. При этом сам же улыбается. Я тоже. Стараюсь отвечать ему в том же духе дипломатической непроницаемости, без упоминания о прогулках доктора. Говорю, что те несчастные, о которых он заботится, очевидно, так прекрасно устроены в его доме, что другие могли бы им позавидовать. Затем благодарю за столь высокое мнение о русских, которое я всецело разделяю и усматриваю в его оценке, вытекающей из предложения дать двух немцев за одного русского. Но при этом выражаю опасение, что при соблюдении формальностей Главное управление Генерального штаба может не согласиться с нашими расчетами и оказать препятствие.

• Предыдущая
• 13/60
• Следующая