Роковые годы - Никитин Борис Владимирович - Страница 40

• Предыдущая
• 40/60
• Следующая

– К вам я обращаюсь, как к офицеру. Неужели же и вы меня не поймете? Мужу 75 лет, он болен. Семь лет живет на покое, ни во что не вмешивается. А его сегодня увезли, и куда – даже не знаю. Ведь он умрет! У кого мне искать защиты?

Какую угрозу революции могли представить эти ископаемые? Ими пытались свести дутый политический баланс, забрызганный кровью, пролитой большевиками, кровью, которая еще не успела засохнуть. Если нет контрреволюции, то аресты вправо, наудачу, по мнению руководителей народных масс, должны были выправить маятник.

Ну а как же с большевиками?

Ударом по нескольким десяткам боевых отделов, водворением в тюрьму за несколько дней более двух тысяч человек – можно было считать большевистскую организацию разгромленной. Но, конечно, при условии, что после шага вперед не сделают двадцать назад. А между тем начавшиеся отмены и перемены указывали, что колесо медленно, но тронулось в обратном направлении. Чтобы зарегистрировать это движение, недоставало только толчка; он и не заставил себя ждать.

У большевиков имелись склады оружия на различных заводах. Некоторые из них нам были известны раньше, но большинство открылось само собой после восстания, когда Штаб округа был буквально завален точными сведениями о таких хранилищах.

После неудачи, опасаясь потерять это оружие, большевики стали разносить его по квартирам. Достаточно вспомнить состояние Петрограда, чтобы понять, что оружие, разнесенное по частным квартирам, уже совершенно ускользало от Правительства. Требовались быстрые меры, к которым и было приступлено. С маленькими складами мы справлялись легко, на ходу. Для крупных заводов вопрос представлялся серьезнее: туда требовалось посылать целые отряды.

Прекрасно отдавая себе отчет, что о таких больших выступлениях будут громко кричать все, кому они не понравятся, а таких будет немало, я решил на эти отряды получить предварительное согласие Половцова.

– Что ты меня спрашиваешь? – поощряет меня Половцов. – Неужели мы не знаем друг друга?

Прекрасно. Формирую первый отряд, назначаю начальником решительного артиллерийского капитана, посылаю на Сестрорецкий завод.

11 июля экспедиция проходит без кровопролития и очень удачно: нам привозят 1200 винтовок, несколько сотен бомб, а к ним в придачу семь организаторов красной гвардии.

Конечно, громкоговорители возвещают из Таврического дворца о новых происках контрреволюции.

Теперь очередь за Путиловским заводом. Там, кроме большого склада оружия, заканчиваются к выпуску 13 бронированных автомобилей. Не имея в своем ведении броневиков, мы с Балабиным все время искали случая, как бы затащить к себе хоть один и посадить на него свою команду. А тут вдруг 13! Балабин меня подзадоривает:

– На Путиловский завод поезжай ты сам. Если заранее узнаешь, в каком виде броневики и где именно стоят, а ты влетишь внезапно, то там так растеряются, что не успеют прийти в себя. Ты и вытащишь на буксире все машины.

Формирую отряд, собираю грузовики, а за точными сведениями еду к начальнику Главного Технического управления генералу Шварцу. Предприятие очень заманчивое: из-за броневиков стоит пойти на что угодно.

Генерал Шварц оказался хорошо осведомленным о своих строящихся машинах. Я поделился с ним нашим планом. Не прибегая ни к каким справкам, он тут же дал мне все подробности о состоянии броневиков и их местоположении по зданиям завода. 5 машин были уже закончены к выпуску.

Едва возвращаюсь от Шварца к себе в штаб, как вдруг входит Балабин, обращается ко мне и, как автомат, с безразличным видом отчеканивает каждое слово:

– Председатель Правительства, военный министр приказал немедленно прекратить захваты складов оружия на заводах и разоружение рабочих. Он считает, что сознание народа уже настолько развилось, что граждане поймут разумность требования, и большевики сами добровольно отдадут нам оружие. Поэтому министр приказал, чтобы ты составил обращение-воззвание, приглашая население сдать все вооружение.

Я хорошо знал Балабина – у него были стальные нервы; он никогда ничему не удивлялся. Очевидно, он уже обломал все копья. Тоном своего голоса он мне подчеркивает, что является только лаконичным передатчиком приказания, и дает мне понять, что единственно, что мне остается, это – также механически исполнить приказ и не входить в обсуждение этой бессмыслицы.

Встаю. Отвечаю военной этикой – перехожу на «вы»:

– Прошу вас доложить военному министру, что в моем отделе нет человека, который сумел бы составить такое красноречивое воззвание.

Несколько секунд молчания.

Балабин:

– Чего ты формализуешься? Разве ты не знаешь, что я считаю это глупостью?

– Прекрасно знаю.

Опять молчание.

– Хорошо. Подожди.

Подождал.

Балабин возвращается.

– Военный министр приказал разработать только техническую сторону воззвания – разделить Петроград на районы, назначить сборные места, приемщиков, склады, перевозочные средства, караулы, время сдачи и прочее. И в таком виде представить ведомость ему. Текст же самого воззвания он взял лично на себя.

– Слушаюсь.

К ночи представляю большую таблицу. В ней весь Петроград, районы, время сдачи и сборные пункты и все, что угодно.

К таблице прикладываю маленький лист бумаги – мой рапорт в одну строку: «Прошу меня уволить по болезни в отставку».

Балабин улыбается: он сам подает такой же рапорт, а Половцов больше не Главнокомандующий: его перед тем уволил Керенский.

Мне и теперь странно рассказывать этот анекдот с воззванием, о замене пулемета пафосом. Если бы я, военный, представил от себя по команде такой проект, то в любой армии меня посадили бы в сумасшедший дом.

Может быть, все же интересно знать, как приняло воззвание население?

Лирическая сторона этого литературного произведения удалась безукоризненно. Воззвание было расклеено по углам всевозможных зданий. Его читал весь Петроград. Оно даже подействовало, но, увы, как раз не на преступников, для которых предназначалось, а на самых лояльных людей, привыкших вообще подчиняться распоряжениям любой власти: сданными оказались несколько охотничьих ружей, пистолетов и сабель эпохи русско-турецкой войны. Все перевозочные средства и приемщики вернулись ни с чем – пустыми.

Если эпизод с отменой разоружения большевиков был ощутимым толчком по гигантскому колесу в обратную сторону, то для меня он явился ударом, которым выбило последнюю надежду.

Новый Главнокомандующий Петроградского округа генерал Васильковский не желает слышать о моем уходе.

– Может быть, вы не хотите быть подчиненным новому начальнику Штаба Багратуни? Тогда я назначаю вас при себе генералом для поручений, – слышу я от него в категорической форме[98].

Нет. Я кончил служить такому Правительству. Последняя карта бита. Попав случайно в Петроград, я увидел, как раскатилась революция в больших народных массах. И как тогда же все стало ясно! Одни слева будут продолжать спасать революцию или редактировать воззвания о сдаче оружия.

Многие справа еще должны пройти ряд испытаний, чтобы подавить страсти, – выйти на путь новых доступных нам заданий.

Вторых гораздо больше, но и те и другие слишком малочисленны на стомиллионную темную массу, погнавшуюся за призраками, для которой – вот в чем горе – уже опрокинуты все плотины!

Идти в эту массу? Но чтобы иметь в ней успех, надо на митингах срывать с себя погоны, посылать проклятия прошлому, как это делали некоторые офицеры. Нет. Только не это.

Если в верхних слоях распыленной русской общественности иногда идеологически указывают на конец августа как на крайний рубеж «Корнилов или Ленин», то для нас, пробивавшихся снизу через народную толщу и видевших всю картину разрушения, вопрос решался гораздо раньше, а именно тотчас после июльского восстания, когда Временное правительство не пошло за генерал-прокурором в преследовании большевиков за измену своему народу.

• Предыдущая
• 40/60
• Следующая