Затишье - Цвейг Арнольд - Страница 78

• Предыдущая
• 78/97
• Следующая

Слышно было, как отцепили паровоз и он, пыхтя, перешел на соседний путь; его сменил другой. Раздался сильный толчок: паровоз прицепили к составу.

— Это, по-видимому, наш самовар! — воскликнула сестра Софи. — Надо надеяться, что и делегатов угостят чаем из этого котла.

— Конечно, — ответил Понт, — и пожелаем им доброго пути.

— Бог ты мой, — вполголоса произнес Бертин. — Что за мгновение! Я весь дрожу.

— А кто еще? — спросил обер-лейтенант Винфрид. Ему, очевидно, хотелось ослабить пафос этого возгласа, который показался ему слишком сентиментальным.

Сестра Берб обдала Бертина сиянием своих черных глаз и подала ему сигарету, которую держала в губах.

— Примите это за поцелуй, расщепленный корнеплод!

Каждый и всякий поймет, что приезд делегации для переговоров, означающих прекращение бойни, разгула смерти, подействовал на округ главнокомандующего Восточным фронтом, как электрический ток, от которого зажглись тысячи ламп, пришли в движение тысячи машин, засветились десятки сигнальных аппаратов. Если в маленьком городке Мервинске внезапно зашевелилось все население, военное и штатское, то в других местах приезд делегации еще во много раз сильнее взбудоражил людей. Из недавно завоеванной Риги через Ковно, Вильно и Варшаву до самого Тарнополя и Бухареста передавались слухи об этом событии; оно потрясло человеческие души, как весть о возрождении мира, казалось безнадежно затонувшего; на каком бы языке ни говорило население этого пестрого пояса земли, понятие мира возобладало у него над всеми остальными, окрашивая надежды и думы. Неужели и вправду на смену убийству снова придет мирный обмен мнениями и товарами? Неужели на Востоке и Западе народы, как они ни различны, освободятся от ненависти, которую вдохнули в них война и пропаганда? Неужели кончится время, когда старые хоронят юных, кончится припрятывание продуктов с тайной мыслью запасти что-нибудь на ближайшие недели и не умереть с голоду, так как правительственные декреты, точно невидимой сетью волшебника, отрезали город от сельского окружения. Надежда, вера и сомнение, доверие и недоверие, скептицизм и оптимизм всколыхнули население всей огромной территории между Западным фронтом и Черным морем. На площадях и улицах чужие люди чуть ли не обнимались. «Вы уже знаете? Перемирие, переговоры о мире! В Брест-Литовской крепости! Брест-Литовск! Знали ли вы вообще, что он существует? А теперь он стал новым Вифлеемом».

Удивительно было и то, что во всех областях жизни наступило заметное оживление. В лавках появились овощи, торговцы вдруг уверовали в денежные знаки, обращавшиеся в кассах округа «Обер-Ост». Некоторые из них еще верили в царский рубль, надо же видеть дальше своего носа! Для заключения мира хороши и большевики, а через три месяца от них отделаются, и старый добрый батюшка царь вновь будет печься о старой доброй матушке России. В эту важнейшую неделю в жизни взрослых, да и детей, конечно, дни шли, нанизываясь один на другой, и это движение, это оживление таинственным образом перекинулось на все войсковые части, на все служебные инстанции, на все гарнизоны, на всех ополченцев и солдат, рассеянных по области. Вдруг заинтересовались возрастами. Всех солдат свыше тридцати пяти лет велено было переписать, а не достигших тридцати пяти — заново одеть, прикрепить к сборным пунктам, выделить из старых войсковых соединений — пока что на бумаге, но явно с расчетом на движение в пространстве и времени. Освидетельствование, право на отпуск, знание языков — все это вдруг стало играть роль, как в 1914 году, в начале войны. Никто не оставался без дела, от телефонов прямо-таки дым шел, если можно позволить себе такое смелое сравнение. В архивах газет и служебных инстанций открывались ящики, из них извлекались папки с фотографиями: сотни иллюстрированных журналов требовали портретов принца Леопольда, генерала Клауса, германского, австрийского, турецкого министров иностранных дел, по возможности эффектные изображения мужей, имена которых будут, вероятно, бессмертны: ведь это вестники мира после величайшей катастрофы, в которую ввергло или когда-нибудь еще ввергнет себя человечество; так по крайней мере думали тогда, не подозревая, что это заблуждение, ибо, к счастью, будущее скрыто от человечества то радужной, то мрачной завесой.

Между Черным и Балтийским морями выходили газеты на языках всех народов, теперь подвластных немецкой касте господ. В этих газетах бесчисленные пары глаз читали на румынском, украинском, польском, еврейском и литовском языках то, что разносилось по телеграфным и телефонным проводам из Брест-Литовской крепости по всему миру: советская делегация ведет переговоры о перемирии не только от имени народов бывшей царской России, ныне новой социалистической республики, она принимает во внимание права и обязанности всех воюющих наций; по условиям, которые выдвинула Россия, центральным державам не разрешалось снять войска с Восточного фронта и перебросить их на Западный или Южный. Она поднимала свой голос в защиту измученных, усталых от войны народов на всем земном шаре, и тем хуже для англичан и французов, если их правительства не пожелали сесть за стол и вступить в переговоры. По мнению петроградских делегатов, германские, австрийские, французские и английские пролетарии тоже должны вынудить свои господствующие классы к заключению мира, который те не хотят заключить сами. И они смогут это сделать. Ведь все мужчины, женщины и дети вконец изнемогли от бедствий, которые принесла им война на фронте и в тылу. Не сепаратный мир хотят заключить эти делегаты, а покончить с войной, которую политические власти и промышленные воротилы обрушили на свой народы — словно в западню их вовлекли, словно стальную каску на них нахлобучили, словно золотым блюдом приманили.

Читатели газет иронически поднимали глаза, сдвигали очки на лоб, вопросительно смотрели друг на друга: думают ли русские, о чем они говорят? Неужто они до такой степени лишены всякого чутья действительности, неужто они рассчитывают, что и парламентские государства, так же как Россия, расшатаны тремя годами мировой войны, что эти надежды имеют под собой хоть какую-нибудь почву? Если русским армиям, несмотря на всю их храбрость и неплохое руководство, суждено было нести поражение везде, где они сталкивались с германскими силами, то, как утверждали англичане и французы, на западном театре войны немцы тоже нигде не достигли решающих успехов: ни на Марне, ни во Фландрии, ни под Верденом. Вдобавок на Среднем Востоке с каждым годом все больше и больше включаются в игру силы, находящиеся в сфере влияния британского империализма. Индия наращивает человеческие резервы и издавна заложенные в ней творческие индустриальные возможности, Южная Африка и Австралия поставляют десантные войска, Канада от них не отстает. И, наконец — и это отнюдь не самое малозначительное звено в общей цепи, — Соединенные Штаты Северной Америки накапливают на Атлантическом побережье Франции свои военные силы.

Американский пролетариат ненавидит царизм, но поймет ли он диктаторские действия правительства, состоящего из Советов рабочих, крестьянских и солдатских депутатов и ведомого революционными умами? Петроградцы уже получили урок: послы союзных держав не соблаговолили откликнуться на их предложения или хотя бы на них ответить; они вели себя, как кредитор, которому должник, какой-нибудь крестьянин или ремесленник, не желает вернуть долг и пытается удрать в другой город или в дальние края. Весь мир был свидетелем их высокомерного отпора, весь мир с двойственным чувством следил за брестскими переговорами, раздираемый между да и нет, с ужасом думая о продолжении войны, но пугаясь попытки мобилизовать и повести солдатские массы против господствующей прослойки своих государств. Что же может из всего этого получиться? В лучшем случае сепаратный мир на Востоке, а на Западе — выступление громадных немецких сил, которые постараются добиться победы центральных держав на Немане и Двине, на Маасе и Марне или по крайней мере навязать Версалю условия мира, вроде тех, что с 1871 года фигурируют во всех немецких учебниках истории.

• Предыдущая
• 78/97
• Следующая