Затишье - Цвейг Арнольд - Страница 79

• Предыдущая
• 79/97
• Следующая

Сосредоточим теперь наши взоры, так долго блуждавшие по сторонам, на тесном кружке друзей, которых война свела, как вам известно, в Мервинске, и прибавим лишь, что на войне пути судьбы неисповедимы. Бертину не пришлось продолжать свою чистосердечную повесть, хотя слушатели, по-видимому, заранее ей радовались. Во вторник четвертого декабря, когда все собрались к пяти часам в комнате Винфрида, случилось нечто неожиданное: хотя сестра Берб приготовила самовар и пять стаканов, и все друзья, даже вечно запаздывавший Познанский, собрались вокруг большого круглого стола, сам хозяин не явился. Его обязанности взял на себя Понт, и Бертин тотчас же понял, что необычная серьезность, даже подавленность его друзей объясняются именно тем, что рассказал фельдфебель. Подавленное настроение особенно ясно отразилось на лицах молодых женщин — на симпатичном южнонемецком лице Берб, озаренном сиянием блестящих черных глаз, и на овальном, бранденбургского типа лице Софи, с красиво изогнутыми губами, в эту минуту сильно сжатыми; подбородок она выдвинула вперед, что придавало ей упрямый, почти ожесточенный вид, а взгляд ее серых как сталь глаз походил на лезвие шпаги в руках фехтовальщика.

Вот что рассказал Понт: сегодня утром позвонил из Брест-Литовска сам Вильгельм Клаус, начальник штаба принца, генерал-майор и способнейший воин немецкой армии. Он попросил к телефону полковника Бекмеллера. Когда Винфрид ответил, что Бекмеллер в отпуске — он только что отразил натиск Брусилова, как обычно, выказав себя великим мастером артиллерийского искусства, — высокое начальство немного помолчало.

— Вы же знаете, что Клаус всегда давит на собеседника всей тяжестью своей личности, даже по телефону. Наш адъютант, должно быть, воочию увидел, как сердито сморщилось безволосое лицо генерал-майора, с неоправленным пенсне на носу: как так, офицер, которого он потребовал, посмел оказаться в отсутствии!

Конечно, генерал тотчас же овладел собой.

— В таком случае, молодой человек, — сказал он, — садитесь-ка в машину и приезжайте ко мне в крепость. Да захватите с собой полный список войсковых соединений, находящихся под командованием его превосходительства фон Лихова. Всех, понимаете, начиная от самых мобильных и до ландштурма. Отправляйтесь сейчас же и будьте готовы здесь заночевать. В сущности, я доволен, что поймал именно вас, вы всю эту механику наизусть знаете.

Этот любезный приказ Клаус сопроводил потоком болтовни, и, пока я помогал собрать материалы, которые обер-лейтенант решил захватить с собой в огромном портфеле, он облегчил свое сердце и рассказал то, что предназначается и для всех вас.

Генерал Шиффенцан, оказывается, вернулся сегодня в Спа, на главную квартиру, а его место на предстоящих переговорах займет генерал Клаус, которому из Берлина назначен в помощь статс-секретарь по иностранным делам, а из Вены соответственно — высший политический советник. Клаус потребовал от Винфрида помочь ему выделить из лиховской армейской группы лучшую артиллерию и пехоту, чтобы в нужный момент влить их в большую западную ударную армию. А до тех пор необходимо держать в полной боевой готовности эту самую армейскую группу, дабы она могла занять Украину и Крым до крайнего побережья Черного моря, включая нефтеносные Баку и Батум.

— Так-то, — заключил Понт, — а пока давайте подкрепимся стаканом чаю.

Бертин переводил взгляд с одного на другого. Он чувствовал, как у него сжимается грудь, и совершенно определенно знал, что тот же кошмар душит и остальных. Он взял сахар из коробки, которую протянула ему сестра Софи — ее лицо не осветилось, как обычно, улыбкой, — и опустил его в золотисто-красный напиток. Глотая чай, он заглянул в выпуклые глаза юриста и перевел взгляд на некогда загорелое лицо фельдфебеля Понта — архитектора Понта.

— Вкусный чай, — сказал он, — в декабре он еще приятнее, чем в июле. Что же касается ваших новостей, то прошу прощения за свой неповоротливый мозг. У нас, жителей Померании, как клеветнически утверждает солдатская пословица, «и летом ума не хватает, а зимой он и вовсе вымерзает». Если я правильно понял, то генерал Шиффенцан возвращается на Западный фронт, чтобы там сколотить новую ударную армию?

— Да, — ответил Понт.

— Раньше чем на Востоке будет заключено хотя бы перемирие?

— Точно так, — подтвердил фельдфебель.

— И одновременно «лиховский птенец», как его всегда называет Клаус, обязан помочь начальнику штаба…

— …сохранить в боевой готовности лиховскую армейскую группу для оккупации Украины, — дополнила сестра Берб, как видно, уже утром все обсудившая со своим женихом Винфридом.

— Вот так начинают мирные переговоры, — заключила Софи фон Горзе этот пролог к вечерней беседе.

Под двойными рамами окон заржали лошади. Они бесшумно прибежали по снегу домой. Ездовые, расположившиеся на постой в бывших конюшнях господина Тамшинского, прогуляли резвых лошадок по свежему воздуху, по мервинским лесам, где, возможно, сохранилось с лучших времен немного сена, которое предназначалось для красного зверя, кстати говоря давно уже павшего жертвой солдатских винтовок. Корм для лошадей был в гораздо большей степени дефицитным товаром, чем довольствие для солдат: конюхи с чувством полной беспомощности ждали наступающей зимы. Ну, авось с божьей помощью вывезет Украина.

На часах, украшенных Амуром и Психеей, серебряный колокольчик прозвонил половину шестого. Юрист Познанский, вглядевшись в темное небо, решил: пришло время для предпоследней сигары этого дня. Он протянул Бертину портсигар, но тот показал ему свою трубку, наполненную тонко нарезанным сербским табаком. Мужчины закурили от той же свечи, которая осветила комнату неверным светом.

— И вот мы сидим, словно плача по покойнику, вокруг нашего стола, — сказал Бертин, попыхивая трубкой;

— Плача по ком? — спросила сестра Софи.

— По Германии, — ответил Бертин, — по нас, по сотням тысяч жизней.

— Позвольте, молодой человек, — воскликнул Понт, нетерпеливо вращая головой, как бы стараясь высвободить ее из петли галстука, — опять зловещие предсказания?

Но Бертин зажал в зубах пенковую трубку и, выпустив дым через нос, взглянул на него, перевел взгляд на коричневую в прожилках доску стола из орехового дерева, потом взял трубку в руки и сказал, как будто про себя, но так, что всем было слышно:

— Значит, чувство меня не обманывало в тот вечер, когда солдаты, расстреляв нашего славного Гришу, возвращались назад, в казарму. Кто знает, думал я, может быть, наши молодцы поступили бы умнее, если бы вместе с этим русским удрали в лес и как-нибудь, с горем пополам продержались в зеленой чаще. Война продолжается, гора несправедливостей растет с каждым мгновением, солдаты стреляют друг в друга, потому что их так научили. Непонятное заблуждение, будто люди отличаются один от другого цветом мундиров, а не тем, что у одного серебряные нашивки, у другого медные пуговицы. До тех пор пока мы по приказу убиваем друг друга, никакого мира не будет, хотя бы московское радио и новое правительство без конца призывали к нему.

Друзья смущенно переглядывались. Софи налила в стакан немного рому, но вряд ли этого количества было достаточно, чтобы отделаться от чувства неловкости. Здесь, в комнате офицера, пусть даже в отсутствие хозяина, Бертин повел такие речи! Фельдфебель Понт долго смотрел на него, насупившись, и вдруг легко, словно карты, бросил свои слова через стол:

— Разве вы никогда не слышали, молодой человек, что такая осторожная инстанция, как верховное командование, садясь за стол для переговоров, старается по возможности укрепить свои позиции, желая иметь на руках все козыри? А вы торопитесь с выводами: вот, мол, ребенка бросают в воду раньше, чем он родился, и вместо честной готовности к переговорам все может оказаться блефом и предательством мира.

А Познанский, член военного суда, вспомнил о временах своего студенчества и процитировал, держа сигару между двумя пальцами — «Si vis pacem para bellum»[22]. Так сказал один древний римлянин. Если память меня не обманывает, я даже знаю, кто именно.

• Предыдущая
• 79/97
• Следующая