Оборотень - Сухов Евгений Евгеньевич - Страница 94
- Предыдущая
- 94/101
- Следующая
Бирюк взял письмо. Бумага была мятой, буквы во многих местах изрядно стерты, но записка читалась. Станислав бы нисколько не удивился, если бы Мулла поведал трогательную историю о том, что при переправке малявы на зону зекам во время обысков пришлось прятать ее чуть ли не в заднице.
Нестеренко начинал с главного:
«Твоим освобождением занимаюсь крепко, но слишком много людей заинтересовано в том, чтобы убрать тебя подальше. Мне сложно с ними бороться, но со своей стороны я делаю все возможное».
Бирюк понял это по-своему: потерпи, мол, возможно, тебе придется посидеть некоторое время на нарах.
«Будь осторожен, даже в кругу друзей могут найтись люди с чертовой отметиной».
Станислав и в этих словах уловил второй смысл: не доверяй даже ближайшему окружению.
«Мне стало известно, что там действует провокатор, который следит за каждым твоим шагом. Если тебе станет нечем дышать, так не мучайся – попробуй выйти на свежий воздух».
Бирюк внимательно перечитал последнюю фразу.;Побег! Егор предлагал ему побег. Он словно почувствовал, что Станиславу невмоготу созерцать серое небо Заполярья.
Бирюк знал о том, что это был план "Д", который разрабатывал Нестеренко на самый крайний случай. Видно, это время уже наступило. В некий назначенный день все воровские зоны России поднимут бунт, который до основания протрясет ГУЛАГ. По единому приказу будут «разморожены» десятки российских лагерей, и бродяги высыплют из бараков, как семечки из дырявого кармана. Потом лагерное начальство начнет заигрывать с блатными – самой реальной силой всех лагерей. А отсюда уже недалек тот момент, когда можно будет навязать администрации воровскую волю.
Бывали случаи, когда заключенные добивались смещения «барина». И часто бунт в колонии напоминал шторм, после которого со своих теплых мест, без содержания и пенсии, падали крупные тюремные чины. В таких случаях начальство готово было идти на любые компромиссы с главарями, а приглашение воров к сотрудничеству становилось обычной практикой. Бирюк знал, что в этот раз в колониях будут требовать освобождения ленинградского пахана.
Параллельно со всеобщим неповиновением законные проведут еще несколько страшных акций: в Ленинграде будет взорвана станция метро; одновременно в городе объявится сразу несколько серийных убийц, и общественность будет раздражена бездеятельностью властей; в Смольном будут застрелены несколько высокопоставленных функционеров. Затем будут учинены перестрелки с милицией: за хорошие бабки отмороженные забросают гранатами пару-тройку районных отделений, будет предпринята попытка освободить законных, томящихся в Крестах.
И беспорядки в северной столице будут напоминать события семнадцатого года. Все акции пройдут в течение каких-то двух-трех недель, и у советского обывателя создастся впечатление, что Ленинград стремительно движется к криминальному беспределу.
И вот с этого момента начнется заключительный этап операции – на высшие милицейские чины города начнут давить все: Москва, Кремль, Старая площадь, «большой дом» на Лубянке… Ленинградская милиция будет напоминать больного льва, которого может пнуть даже трусливый заяц. Сначала в прессе мелькнет статейка: а не пора ли, мол, навести порядок силами самих же преступных группировок – и это будет лишь пробный шар, на который, словно рыба на наживку, бросится разозленный обыватель, готовый заплатить за свое благополучие даже такую цену. Затем в нескольких центральных газетах появятся публикации крупных юристов, которые будут задаваться вопросом – не лучше ли освободить некоторую часть законных, провести амнистию для них, и тогда они сами наведут порядок в своих владениях?
И первым в длинном списке на амнистию будет значиться ленинградский вор с погонялом Бирюк…
Станислав сложил маляву, большим ногтем провел по сероватой поверхности, оставив на листке глубокую складку, потом вытащил маленькую зажигалку в виде крохотного чертика (искусная работа одного старого зека, который подарил свою поделку Бирюку в знак благодарности, когда-то он защитил его от двух молодых «пехотинцев», задиравших старика ради забавы) и, чиркнув, поднес красное пламя к самому уголку. Бумага горела быстро, выбрасывая вверх горячие язычки, а когда пламя подползло к самым ногтям, он разжал пальцы.
Сожженная бумага, обращаясь в пепел, закрутилась в воздухе и спикировала в самый угол барака.
– Что же ты решил? – Мулла носком сапога поддел пепел, и он мгновенно рассыпался.
– Нужно бежать, раз он дает добро…
– И как ты себе это представляешь? Бирюк внимательно всмотрелся в лицо старого зека и, как бы раздумывая, ответил:
– Пока еще не надумал. На том они и разошлись.
Тимофей Егорович прилег на подушку и накрылся одеялом.
– Что-то зябко стало… – И, помолчав, продолжал:
– А я про эту маляву прознал от одного своего верного человечка, который ее пронес на зону и одним глазком в нее заглянул. Тогда я понял, что более удобного случая не представится. Вызвал как-то к себе в кабинет Бирюкова, посадил его на стул перед своим столом, дал ему закурить и все начистоту выложил. Он, конечно, мое предложение поднял на смех. Но я его не уговаривал. Я ему просто сказал: «Мякиш на тебя перо уже наточил. Не сегодня завтра его малолетние бойцы тебя порвут – прямо на зоне, средь бела дня, на глазах у всей зоны, – и я этому воспротивиться не смогу. Всех же не посадишь в ШИЗО. Да и повода нет. Видал, на зоне тишь да гладь? Лагерь полторы дневные нормы выдает!» А надо сказать, после выборов смотрящего, когда Мякиш подтвердил свое превосходство над Бирюком, на зоне и впрямь воцарился покой. А я-то по многолетнему опыту знал: это всегда не к добру. Это всегда затишье перед большой бурей. Вот я и сказал Бирюку: «Дело, конечно, твое, но я знаю, что тебе предложено бежать…» При этих моих словах он так и вспыхнул – чуть не швырнул в меня чугунной чернильницей со стола. Но я его охолонил. Мне это, говорю, доподлинно известно.
И еще я знаю, что законным ворам негоже бегать – закон требует, чтобы они сидели от звонка до звонка, но сейчас дело идет не только о твоей чести, но и о судьбе воровской идеи. А для правильного вора главное постоять за идею, а не за личную судьбу. И к тому же тебе из столицы добро на побег дали.
- Предыдущая
- 94/101
- Следующая
