Царское дело - Булыга Сергей Алексеевич - Страница 39

• Предыдущая
• 39/59
• Следующая

– И это тоже верно, – сказал князь. – Но ладно! Это тебе Ададуров подскажет. Он там много раз бывал, он там всех знает.

– Станет мне Ададуров подсказывать…

– Станет, если я ему велю.

– А, ну тогда другое дело.

– Вот так, – сказал князь, улыбаясь. Потом вдруг спросил: – А ты хоть ел сегодня? А ночью хоть спал?

Маркел молчал.

– Тогда сходи пока домой, перекуси, приляг, – сказал князь мягким, добрым голосом, – а мы Ададурова к тебе пришлем. – Тут он вернул шахмату Маркелу и прибавил: – Ступай! Бог в помощь.

Маркел поклонился и вышел. И уже в сенях подумал: а могли бы и здесь покормить, вон какой дух стоит, да от вас разве дождешься?

Сойдя с крыльца, Маркел повернул налево, обогнул хоромы и вышел на задний князя Семена двор. Там он еще раз повернул, подошел к поварне и велел позвать Герасима. Вышел Герасим, княжий повар, и Маркел сказал, чтобы к нему, то есть к дяде Трофиму, принесли чего-нибудь поесть.

– Сегодня постный день, – сказал Герасим.

– Неси постного, – сказал Маркел. Спохватился и прибавил: – И сластей.

– Сластей – это к Демьянихе, – сказал Герасим.

– Вот у нее и возьмешь, – сказал Маркел. – Некогда мне к ней ходить! Меня боярин ждет.

– Ладно, – сказал Герасим, усмехаясь. – А каких сластей?

– Каких, каких! – рассердился Маркел. – Ну, калачей слащеных. Ну, кваса медового.

И еще сильнее покраснел, подумав, что ему только к Демьянихе и не хватало. Особенно сейчас, ага! А Герасим, еще пуще усмехаясь, сказал, что все будет исполнено, пускай Маркел не сомневается. Маркел развернулся и пошел к себе. Там он поднялся на помост и, проходя мимо Параскиной двери, остановился и прислушался, но ничего не услышал. Тогда он прошел дальше.

У него, то есть, конечно, у дяди Трофима было пусто и не топлено. Маркел походил туда-сюда, сел возле печи и сердито подумал: вот же привяжется, царя убили, чего только вокруг не случилось, а ему все Параска да Параска. Правильно мать говорила: не езди, сынок, в Москву, окрутят тебя там…

И это тоже ни на миг покоя не дает! Маркел встал, взял кресало, высек огонь, зажег плошку. Стало светлей и веселей.

Раскрылась дверь, и баба принесла еды. Сразу за ней вошла вторая баба и принесла сластей – слащеных калачей, как и велел Маркел, и медового квасу. Маркел подождал, пока они это разложат и расставят, а после еще подождал, пока они уйдут, и только уже тогда подошел к столу, выбрал самый румяный калач, спрятал его за спину, вышел на помост и свободной рукой постучался к Параске.

Почти сразу же открылась дверь и вышла Нюська.

– А мамка где? – спросил Маркел.

– Зачем она тебе? – ответила Нюська.

– Так просто, – сказал Маркел. И поспешно прибавил: – А это тебе!

И подал ей калач.

– Мне от чужих ничего брать не велено, – строго сказала Нюська.

– Какой я чужой? – сказал Маркел. – Я свой! На одном крыльце живем.

Нюська нехотя взяла калач. Сказала:

– Ладно. Скажу, что ты мне грозил.

Сказав это, Нюська надкусила калач.

– Ну, как? – спросил Маркел.

– Так себе, – ответила Нюська. Ела она без особой охоты. Потом еще прибавила: – Меня утром царица угощала. Вот то были калачи так калачи.

– А ты что, царицу видела? – спросил Маркел.

– А что здесь такого? – ответила Нюська. – Я ее почитай каждый день вижу. Мамка же там служит при боярыне, при этой змее Телятевской, а Телятевская у государыни в ближних. Там, считай что, и живет.

– А у меня квас есть, – сказал Маркел. – Медовый. Пойдем, квасу налью. Или ты меня боишься?

– Может, и боюсь, – сказала Нюська. – А квасу выпью.

Они вошли к Маркелу. Нюська сама села, где ей нравилось. Маркел налил ей квасу и подал миску с калачами. А после сел сам, пододвинул к себе пустых щей, взял хлеба и начал есть. Сперва они оба ели молча, а после Маркел спросил:

– Так мамка еще в тереме?

– Ага, – ответила Нюська. – У царицы. И придет нескоро. – Помолчала и прибавила: – Много у них там суеты сегодня. День же какой! Царя хотели хоронить, да не заладилось. Еще не решили, кого после него царем кричать: нашего или того, не нашего.

– Не нашего – это Феодора? – спросил Маркел.

– Феодора, – кивнула Нюська. – А наш – это Димитрий. Совсем еще младенчик. А какой он веселый! Ласковый. Ты бы только его видел. Ангелочек! А их Феодор – фу! Волосатый, вот тут бородавка, глазки красные. Ох, как царица убивалась! Только Богдан Яковлевич ее и успокоил.

– Какой еще Богдан Яковлевич?

– Как какой? Бельский, конечно. Государев оружничий, боярин. Пришел к царице и сказал: «Не плачь, голубушка, мы этих стервецов проучим, они еще будут у нас в ногах ползать! А Федьку пострижем и в монастырь. Дай только время!»

– А чего он так за вашего Димитрия держится? – спросил Маркел.

– Так он же его крестный. Перед Богом за него в ответе. Да и царевич же какой! У него уже два зубика вот тут. Волосики – как пух. А этот Феодор…

И Нюська скривилась. Маркел, зачерпывая щей, спросил:

– И твоя мамка тоже за Димитрия?

– А как же! Она же у царицы служит.

– А если бы служила у царевны, у Федоровой жены, тогда бы она как?

– Ну, тогда бы, – сказала задумчиво Нюська, – не знаю.

Нюська насупилась и замолчала. Маркел еще похлебал щей, после спросил:

– Ну и дальше что? Так мамка и будет там сидеть?

– Может, и будет, – ответила Нюська. – Ох, они ее там извели! Царица же выла всю ночь, говорила, что ее задушат. Или отравят, как царя.

– А что, – спросил Маркел, – она говорит, что царя отравили?

– Да это все так говорят, – сказала Нюська. – И царица тоже. Он же, она говорит, какой здоровый был! Это же еще на Рождество она ему только сказала слово поперек, так он ее вместе с лавкой схватил, поднял над головой, а после как кинет в угол! Чуть жива осталась. Вот сколько в государе было силы. А потом вдруг начал отекать, сердитый стал, сонливый. Запретил ей на глаза ему казаться. И наших лекарей к себе не допускал. Посылал на аглицкое подворье. Но они так напугались, что своего лекаря не дали. А то, говорили, казнит, как Бромлеуса.

– Бромлеус – это кто? – спросил Маркел.

– А был тут раньше такой лекарь, тоже из аглицких немцев. Казнили его. Теперь у них новый лекарь, Иван Эйлов прозывается, но нянька его очень не любит, говорит, что это не лекарь, а царская смерть.

– Нянька Аграфена, да?

– Аграфена, Аграфена! Царская кормилица, ей сто пять лет. Но она и по сей час всем теремом заправляет. Ее и царица боится. Царице сколько? Только-только двадцать стукнуло. Седьмая жена. А эта – первая нянька. Сразу всем понятно, кто главней. И вот как нянька сказала, так теперь все за ней и повторяют: государя злые люди извели. И еще нянька кричит, что давно они его хотели извести, ее поймали, титьку ей ядом намазали, и с той поры нет в этой титьке молока, а то отпоила бы она Ванюшу – и спасла!

Тут вдруг Нюська замолчала, нахмурилась, а после очень негромким голосом спросила:

– А тот человек, которого сегодня в санях привозили, он что, и в самом деле зарезал дядю Трофима?

– Он, – твердо сказал Маркел. И тут же в сердцах прибавил: – Эх! – Отложил ложку и уже спокойней продолжил: – Надо дядю Трофима проведать. А то скоро его…

И замолчал. А Нюська сказала:

– Унесли его уже. Нет его в часовне. Его еще вчера, так князь Семен велел, похоронили на Даниловом кладбище. Это за двором князя Мстиславского.

– Проводи меня туда, – сказал Маркел.

– Туда сейчас так просто не пройти. Теперь же везде стрельцы стоят.

– А ты меня непросто проведи.

Нюська помолчала и сказала:

– Ладно.

Нюська собиралась быстро – заскочила к себе, накинула на плечи шубейку, повязала голову платком – и сразу выскочила обратно на помост, где ее ждал Маркел. И они пошли.

Во дворе никто их ни о чем не спрашивал. На воротах им сразу открыли, тоже ничего не говоря. Выйдя за ворота, Нюська осмотрелась и сказала, что, наверное, что-то случилось, потому что нигде никого не видно. И в самом деле, подумал Маркел, утром везде было полно стрельцов, а тут они вдруг все пропали. И ладно! Они пошли по улице, сперва мимо двора Бельского, а после, как сказала Нюська, мимо двора Годунова. Годуновский двор был побогаче, как сразу отметил Маркел, да и тын там был повыше, и охраны в воротах побольше. Правда, прямо напротив годуновской охраны на площади, рядом с тем местом, где сейчас стоит колокольня Ивана Великого, стояли стрельцы. Их было не меньше полусотни, они держались вольно, кучками, а их начальный голова стоял немного в стороне. Начальный голова был с посохом, и он этим посохом постукивал себя по голенищу сапога. Увидев Маркела, начальный голова строго насупился, но тут же забыл про Маркела и стал смотреть в сторону – уже безо всякой угрозы, а наоборот, с почтением. Почти сразу и с того же боку послышался топот. Маркел посмотрел туда. Оттуда ехал верховой. Конь под ним был просто загляденье, да и сам верховой был, сразу понятно, не из простых – в серебряном шлеме, в красной, как огонь, епанче с богатой меховой опушкой, а в руке он держал саблю. Маркел посторонился. Верховой проехал мимо. Проезжая, он поворотился к Нюське и кивнул ей. И даже как будто улыбнулся. Но тут же опять стал грозным, подъехал к стрельцам и стал на них кричать, обзывать их дубьем и требовать, чтобы они быстрей построились.

• Предыдущая
• 39/59
• Следующая