Закон Единорога - Свержин Владимир Игоревич - Страница 27

• Предыдущая
• 27/94
• Следующая

– Один кесарийский мудрец сказал: «Добро есть зло, не сумевшее осуществиться. И тот, кто говорит вам – это добро, а это зло, – лжец. Ибо одному Господу ведомо, какими путями шествует истина». Понимаешь, Сэнди, все значительно сложнее, чем объяснил тебе брат Ансельм, – как можно мягче начал объяснять я юноше. – Спаситель утверждает, что Царствие Божие внутри нас, церковники же толкуют о том, что ключи от него висят на поясе святого Петра. Спаситель призывает к действию, а они говорят о молитве.

– Но ведь искренняя молитва… – попробовал возразить Александер.

– Господь дал тебе голову, чтобы мыслить, – прервал я его. – Сердце, чтобы чувствовать, и душу, чтобы соотносить свои действия с промыслом Божьим. О чем же ты еще хочешь просить Господа? О крыльях, чтобы летать под небесами? О жабрах, чтобы плыть под водой? Или о хвосте, чтобы отгонять мух?

Сэнди изумленно вскинулся.

– Запомни, мой мальчик. Каждому воздается по делам его. И то «добро», которое мы сегодня свершили, скорее всего имеет обратную сторону.

– Но ведь они были поклонниками дьявола?! – опешил мой оруженосец.

– Дьявола? Они зверски убили ни в чем не повинного старика, делавшего добро всей округе, и это единственное преступление, которое я за ними знаю, – жестко произнес я. – Ну, Адемар Лиможский еще повинен в измене своему сюзерену королю Ричарду, но это меня не касается. А дьявол? Подумай сам – церковь проповедует умерщвление плоти, воздержание и пост; она утверждает, что добровольная аскеза угодна Господу. Нормальному же человеку куда больше нравится вкусно есть, заниматься любовью и носить шелк вместо дерюги, чем всячески терзать себя в угоду кому бы то ни было. И если Бог – это аскеза, то что же тогда дьявол? – задал я провокационный вопрос Шаконтону, глядевшему на меня во все глаза. – Нормальная жизнь. Я больше чем уверен, что единицы из тех, кто бесчинствовал в часовне, были истинными дьяволопоклонниками…

– А как же тогда… – начал было Сэнди, но тут из темноты послышался негромкий рык гоблина.

– Разговариваете? – услышал я хриплый голос Тагура. Мой оруженосец от неожиданности подскочил, но, увидев гоблина, бесшумно появившегося у костра, чертыхнулся и сел на свое место. Насколько я успел заметить, в ночное время Бельрун всегда выпускал Краки, если цирк останавливался не в стенах города. Старый гоблин был надежной охраной как от дикого зверя, так и от непрошеного гостя.

– Садись погрейся, – предложил я.

Тагур уселся, жутковато поблескивая черными глазищами.

– Милорд, вы что, действительно понимаете это страшилище? – спросил у меня Сэнди.

– На себя бы посмотрел, придурок, – не замедлил огрызнуться гоблин. – Тоже мне, красавчик!

Я криво усмехнулся. Переводить это Сэнди, пожалуй, не стоило. Я ограничился лишь коротким кивком. Тагур покосился на меня и заинтересованно спросил:

– А и вправду, откуда ты знаешь нашу речь? Ты случайно не оборотень?

– Он самый, – отозвался я, стараясь не пугать своего оруженосца.

– Я так и думал. Тогда понятно, – заворчал Тагур. – Что, после церкви не спится?

– Не спится…

Сэнди, беспокойно ерзавший все это время, наконец не выдержал и спросил:

– Что эта тварь там рычит?

– Не называй его тварью, Александер! – крикнул я на юношу. – Он прекрасно понимает все, что ты говоришь. К тому же он раз в десять старше тебя и опытнее. Так что, будь добр, называй его Тагур.

– Ой, извините… – приподнялся Сэнди, моментально переходя на «вы». – Я и не знал.

– То-то же, не знал… – Гоблин тяжело вздохнул. – Вечно вы, люди, все делаете, ничего толком не зная. Как с начала времен повелось, так до сих пор вы ничуть и не изменились.

– А ты помнишь те времена, Тагур? – несколько удивленно спросил я.

– У нас память передается от родителей к детям. Мы помним все, что происходило с нашими предками.

– О чем он? – поинтересовался Сэнди.

Я взял на себя роль переводчика, по ходу дела убирая нелестные эпитеты, которыми то и дело награждал род человеческий умудренный жизнью гоблин.

– …В давние времена люди были совсем дикими. Ничего не умели! Ни охотиться толком, ни огня развести… Уж не знаю, чего в голову эльфам взбрело их учить уму-разуму, только, по мне, это им все равно на пользу не пошло. – Гоблин поскреб когтистой лапой за ухом. – То есть огонь они, конечно, разводить научились… ну, там, железо плавить, зверье всякое бить, нелепые каменные жилища строить… Да только все впустую – как были недоумки, так и остались. Не понимаю я вас, людей!

Тагур наморщил в мыслительном усилии лоб, отчего стал еще более привлекателен для продюсера фильмов ужасов.

– В те времена, когда любая дикая собака представляла для вашего племени серьезную опасность, мы, гоблины, считая вас своими младшими неразумными братьями, – при этих словах Сэнди как-то странно покосился на рассказчика, но ничего не сказал, – взяли на себя защиту вас от всякого хищного зверья. Долгое время опекали неблагодарных людей, защищали их… И что из этого получилось? – Тагур возмущенно уставился на меня. Я дипломатично промолчал, ожидая продолжения.

– Когда эльфы научили ваших предков метать стрелы и махать железными мечами, мы сразу стали дикими чудовищами, угрожающими людям. Они вытесняли нас из наших лесов и горных пещер и страшно досадовали, когда кого-нибудь из их храбрых вояк настигали наши клыки или когти. – Гоблин совсем поник, сумрачно глядя в костер.

– В этом наши судьбы схожи, – задумчиво произнес я. – Много лет тому назад, когда я приносил рыцарский обет защищать слабых и обездоленных, мне и в голову не приходило, как воспримут они мою защиту. За долгие годы странствий я почувствовал это на собственной шкуре: сначала они готовы плясать от радости и объявлять тебя героем, потом твое присутствие начинает их раздражать, поскольку является ежечасным напоминанием о собственной слабости; и если ты не поспешишь распроститься с ними в этот момент, то заканчивается это тем, что тебя обвиняют во всех бедах.

– Не понимаю я вас, людей… – в который раз повторил Тагур. – Гоблины по своей природе хищники. В давние времена клыкастые тигры не решались ходить по той же тропе, по которой ходили мы! Но за все это время ни разу ни один гоблин не убил своего соплеменника. Вы же, похоже, занимаетесь только этим… – Он вздохнул и, не простившись, поднялся от костра и беззвучно растворился в ночном лесу.

– Иди спать, Сэнди, – обратился я к своему оруженосцу, явно перегруженному впечатлениями за эти сутки. – Не хватало еще завтра вытаскивать твою повозку из придорожной канавы.

Шаконтон пожелал мне спокойной ночи, что было воспринято мной как неуместная шутка, и, пошатываясь, побрел к своему возку.

Заснуть я так и не смог… Пение птиц, разбудившее Бельруна, звучало для меня подобно колыбельной. Всклокоченная голова директора цирка показалась из-под полога нашей повозки, живописно украшенная соломой и веточками.

– Ты что, так тут и просидел всю ночь? – удивленно вытаращился на меня Винсент, с трудом продравший глаза. Видимо, ему сегодня тоже не особо сладко спалось… – С ума сошел! Тебе же днем в Лиможе выступать! У тебя же сегодня твоя первая драка! – Бельрун заявил это так, как будто мне предстояло вручение «Оскара» за лучшую мужскую роль, а я прожег дыру в своем парадном смокинге.

– Если бы первая… – пробормотал я, поднимаясь. Затекшие за ночь конечности совсем отказывались слушаться.

– Учти, если проиграешь, – шутливо пригрозил мне Винсент, – я не заплачу тебе ни одного денье из тех, которые ты мне уже дал! Быстро в повозку спать! – грозно сдвинув брови, командовал Бельрун, и я, подчиняясь грубому произволу начальства, полез на освободившееся спальное место.

Проспав несколько часов беспробудно, как сурок в зимней спячке, я был разбужен к полудню криком Бельруна над самым моим ухом:

– Эй, Черная Рука! Выходи на смертный бой! – Я открыл глаза, судорожно пытаясь сообразить, придется ли мне схватиться с неведомым противником, прямо соскочив с повозки, или же у меня будет несколько минут, чтобы размяться.

• Предыдущая
• 27/94
• Следующая