Закон Единорога - Свержин Владимир Игоревич - Страница 29

• Предыдущая
• 29/94
• Следующая

Я не успел ни о чем подумать, как появление еще одного гонца на взмыленном коне привлекло всеобщее внимание.

– Где виконт Лиможский? – едва не падая из седла от усталости, крикнул всадник.

– Погиб вчера вечером, – ответил ему один из кавалеров.

– Проклятие! – выругался гонец. – Где его супруга?

– Мадам Аделаида без сознания… А что произошло?

– Третьего дня наш государь Филипп II Август погиб на охоте, сорвавшись со скалы… Да здравствует новый король Людовик!

На площади воцарилось гробовое молчание. Люди, пораженные совпадением двух смертей, суеверно крестились. Очнувшийся стражник, принесший весть о гибели виконта, крикнул:

– Расходитесь! По всей стране траур. А вы, фигляры, – он посмотрел на Бельруна, – прочь отсюда!

– А, черт бы побрал эту охоту! – Бельрун натянул вожжи. – Н?но! Пошла, родимая!

Наши четыре возка резво выкатили за ворота погруженного в траур Лиможа.

– Ну какой дурак охотится в апреле! – нахмурив брови, с досадой произнес Бельрун, когда мы, подымая пыль, стремительным аллюром мчались по дороге. – То есть я, конечно, ничего не говорю о нашем покойном короле, мир праху его… Ему, конечно, виднее, когда зверю подобает выводить детенышей, а когда нагуливать жир… Но теперь из-за этого целый месяц нам играть не придется! – Он со злостью хлестнул лошадь по спине.

– Эй, Винсент, поаккуратнее! – попытался успокоить я разозленного владельца цирка. – Придержи коня, мы уже намного оторвались от всех возможных погонь.

Бельрун недовольно покосился на меня, но, увидев, насколько мы обогнали остальные повозки, все же прекратил дикую скачку и, тяжело вздохнув, произнес: – А в общем-то, ты прав… Куда нам теперь спешить? Считай, месяц никаких выступлений не будет. Проклятие! Май – самый выгодный сезон!

Некоторое время мы ехали молча, и Бельрун переживал личную драму внутри себя. Однако долго он не выдержал и спустя минуту гневно изрек:

– А все этот король Ричард!

Я изумленно воззрился на своего спутника:

– Что Ричард? Он-то тут при чем?!

– Да это ж он пристрастил его величество к охоте в любое время года и суток – день ли, ночь, все ему было без разницы, – как нечто само собой разумеющееся, изрек Бельрун.

– А это ты откуда знаешь? – все еще не придя в себя от изумления, спросил я.

– Так я ж еще до того, как у барона де Фьербуа служил, был в королевской охоте доезжачим.

– Чего ж ушел? Место, поди, теплое? – поинтересовался я.

Винсент ностальгически вздохнул.

– А! Молодой был, глупый. Вмешался в «большой политик». Все ж о графской короне предсказанной мечтал… Ну и вляпался сдуру – взялся записочки от нашей юной королевы принцу Джону Безземельному возить…

От неожиданности я буквально подскочил на повозке.

– Кому возить?!

– Джону Плантагенету, – удивляясь моей неосведомленности, повторил Бельрун и добавил мечтательно: – Красивая она тогда была – аж дух захватывало… Да и он тоже. Одно слово, аквитанские корни…

С трудом переварив эту неожиданную информацию, я выдавил из себя риторический вопрос:

– Они что, знакомы?

– Шутить изволите? – в свою очередь изумился Винсент. – Они ж родственники! И воспитывались вместе при дворе Элинор Аквитанской, когда та уже перебралась во Францию. А что у них роман в юности был, так это, почитай, всем известно. Все ее злоключения от этого романа. Что и говорить, не повезло нашей доброй королеве… – загрустил вдруг Бельрун. – Это ж надо, такая красивая и такая несчастная!

Я не стал говорить Винсенту, что это обычная судьба большинства очень красивых женщин, а лишь приготовился слушать. Судя по всему, мой товарищ по цирковому ремеслу готов был угостить меня очередной историей из цикла «Когда я был…».

– …Да, красива она была необыкновенно. Что и говорить – шестнадцатилетняя графиня, выросшая на юге Франции, в благословенной Аквитании… Эх, да что там! – Бельрун мечтательно вздохнул. – Каштановые волосы с медным отливом, лукавые карие глаза, брови вразлет… Улыбка, от которой таяли самые суровые воины… И характер у нее был веселый, смешливый и добрый. Все ее очень любили за приветливость и добрый нрав. Никогда слуг не обижала – каждого знала по имени и все старалась чем-то порадовать. Ну и понятно, все в нее влюблены были – от поваренка на кухне до первых пэров королевства. – Винсент улыбнулся, видимо, вспоминая красавицу графиню, и я поразился, каким юношеским восторгом в этот момент сияло его лицо.

– А она только улыбалась всем да книжки читала…

– Похвально! – неожиданно отозвался из глубины повозки Деметриус, дотоле упорно отмалчивавшийся. – Учение есть свет!

Бельрун как-то неопределенно хмыкнул.

– Оно, конечно, похвально, да графиня Элеонора, видать, не те книжки читала. Весь мир для нее тогда казался как будто вышедшим из этих книжек. Все эти трубадурские штучки с клижасами и эреками[31] вбили ей в голову, что на земле должна существовать только великая любовь, и никак иначе. Как сейчас вижу ее сидящей в саду с какой-то книгой… Пока читает – глаза лучатся счастьем, так что на колени перед ней от восторга упасть хочется; а оторвется от строк – и все, погасла, взгляд печален…

Я с возрастающим удивлением слушал эту романтическую повесть. Признаться, мне как-то было неловко и странно наблюдать подобное искреннее проявление чувств у такого закоренелого авантюриста, каким я знал Бельруна. И мне все больше и больше нравился этот необыкновенный человек.

Между тем Винсент продолжал:

– Когда батюшка нашей красавицы Генрих Шампанский просватал ее за нашего короля, очень она убивалась, но против воли отца идти не решилась… А тому только хотелось поближе к трону стать, как-никак первый пэр, на коронации над головой Филиппа корону держал. А теперь еще и зять короля!

– Эй! Привал будем сегодня делать? – раздался с третьей повозки недовольный голос Железного Ролло.

– Будем, будем, – мгновенно возвращаясь с небес на землю, отозвался Бельрун. – Вот до Оверни доедем и сделаем.

– Да это ж сколько еще ехать! – басовито возмутился голодный Жано.

– Эжени! – обернувшись, крикнул Винсент. – Дай этому проглоту кусок солонины, а то он, чего доброго, съест лошадь. Так вот, – продолжал мой собеседник. – Дочку-то свою Генрих Шампанский замуж выдал, да только насчет короля он сильно просчитался. Этот молодой лев к тому времени вкус власти уже вполне почувствовал и ни с кем ею делиться не желал.

– И что же?

– А что? – непонимающе посмотрел на меня Бельрун. – Как водится, подняли восстание. Генрих и братец его Тибо. Но зятек-то с ними не возился – восстание подавил, зачинщиков в Фор Л’Эвек[32] упек. Вот тут Элеоноре пришлось несладко: почитай, вся родня в мятеже участвовала. Тут король и велел ее отослать домой, потому как жениться-то он на ней женился, да особой любви между ними не было – это все видели. Он бы, может, и рад, да королева все о другом грезила. – Бельрун с досадой стукнул кулаком себя по колену. Помолчав немного, он продолжал уже более спокойно:

– И вот однажды утром перед окнами королевского замка разыгралось диковинное представление: юная королева в одной исподней рубахе с четками в руках и распущенными волосами, окруженная огромной толпой парижан, молила о своем помиловании. И все собравшиеся вокруг нее молили о том же. Король, понятное дело, смилостивился, – горько усмехнулся Винсент. – Не больно-то ему хотелось настраивать против себя жителей столицы… Но никогда всерьез его величество не помышлял о прощении. Через год она родила ему сына, нынешнего короля Людовика VIII, но только спальню королевы Филипп посещал куда реже, чем альковы придворных дам. Элеонора совсем загрустила – ведь она была совсем еще юна и к тому же страшно доверчива и неопытна. Ну и, естественно, наделала глупостей, в одной из которых я имел возможность участвовать. – Бельрун иронично приподнял над головой свою шапочку, украшенную совиным пером, и слегка поклонился. – Мне было тогда всего семнадцать лет, – как бы извиняясь, добавил он.

• Предыдущая
• 29/94
• Следующая