Сестра милосердия - Воронова Мария - Страница 62
- Предыдущая
- 62/72
- Следующая
– Даже голова закружилась, – сказал он. – Я понимаю, как это выглядит со стороны. Наверное, я кажусь вам трусом. И вы думаете, зачем он упрямится, ведь, в сущности, он ничего не теряет. Неделя, пусть десять дней, не больше. Но даже один день рядом с вами стоит целой жизни… Не отбирайте это у меня. Ну что такое? Не плачьте, прошу вас!
– Не буду, – она ладонью вытерла глаза и попыталась улыбнуться.
– Скажите, это действительно так важно для вас?
– Да, важнее всего на свете!
– Хорошо. Я поеду завтра с Калининым.
Элеонора стиснула его руку:
– Я буду с вами. Знаменский доверяет мне и позволит выхаживать вас после операции.
Ближе к вечеру Воинов вдруг сказал, что ему хочется яблоко, и не могла бы Элеонора сходить на рынок?
Понимая, что это всего лишь предлог и Воинову просто хочется немного побыть одному, Элеонора не торопилась.
Она строго-настрого приказала себе ни о чем не думать. Решение принято, и оно правильное. Три-четыре дня на одной чаше весов, а на другой – целая жизнь. Если она сейчас начнет терзаться, то ее настроение невольно перейдет на Константина Георгиевича, который и без того не верит в успех.
Знаменский предложил операцию, а он осторожный хирург, достаточно вспомнить Катерину. Он не стал бы просто так лишать Костю последних дней. Нет, все правильно! И все получится, Воинов пойдет на поправку, и лучшее, что она может сделать, – это не тратить силы на самоедство, а просто ухаживать за ним.
Но на душе все равно скребли кошки, и Элеонора очень обрадовалась, увидев возле дома Елизавету Ксаверьевну.
Та держала подмышкой простую картонную папку с завязками.
– Я принесла первую часть.
– Спасибо, но мне так неловко…
– Прекратите, милочка! Хорошо, что я вас встретила, не буду подниматься. Как ваши дела? Доктор был?
– Да, – Элеонора рассказала о предстоящей госпитализации, – теперь я уже не уверена, что это правильно. Мне кажется, Воинов решился на операцию только ради меня, а сам не верит в успех. Пусть несколько дней, но это тоже жизнь…
Ласковая улыбка вдруг преобразила суровое лицо:
– Милая моя девочка… Всегда помните, что мы, люди, не ведаем, что творим! А если серьезно, то в безвыходном положении всегда есть выбор: бороться или сдаваться. Нужно выбирать борьбу. Кстати, если нужны деньги…
– О нет, спасибо!
– Ну если вдруг понадобится, сразу обращайтесь без всякого стеснения. У меня их сейчас столько, что просто некуда девать.
В этот день они не работали. Элеонора собрала вещи в госпиталь, Воинов с удовольствием перебрал листы, полученные от Елизаветы Ксаверьевны. Он больше не говорил о скорой смерти, наоборот, сам убеждал Элеонору, что операция пройдет хорошо.
Но она слышала в его голосе фальшивые нотки, и он понимал, что не смог ее обмануть.
– Давайте не думать о том, что случится завтра, – сказал Воинов, – просто побудем вместе, как настоящие друзья. Поговорим, помолчим, как прежде. Вспомним что-нибудь хорошее, у нас с вами ведь столько прекрасных воспоминаний!
И они говорили до поздней ночи, то смеясь и перебивая друг друга, то замолкая, когда вспоминали тех, кого больше нет.
Она сидела рядом с Воиновым, пока тот не уснул, а потом тихонько вытянулась рядом на полу, не выпуская его руки.
В госпитале Воинов держался с удивительным мужеством.
Элеонора не отходила от него ни на шаг и удивлялась, как у него для всех находится доброе слово.
Ее положение сиделки было шатким, строго говоря, находиться рядом с Константином Георгиевичем ей не полагалось. Да, Знаменский назначил индивидуальный пост, но теоретически это должна быть штатная сестра.
Привыкнув к положению «белой вороны» в академии, Элеонора считала, что ее давно забыли, и очень удивилась, когда ее стали радостно приветствовать, в том числе люди, которых она сама не помнила в лицо.
Даже Шура прибежал из своего комитета, специально чтобы поздороваться.
Константину Георгиевичу назначили внутривенные вливания, от которых он, по собственному признанию, «слегка окосел».
Знаменский запланировал операцию на завтра, Воинов принял это известие спокойно, лишь попросил Элеонору помолиться за него.
На ночь ему дали успокоительное, он хорошо поспал, и только утром самообладание на минуту изменило ему.
– Элеонора! – Воинов с неожиданной силой стиснул ее руку. – Запомните, я сам решился на это. Вы бы не уговорили меня, если бы я сам не захотел. Ясно?
Она растерянно кивнула.
– Ну все, храни вас Бог!
Элеонора потянулась к нему, они вдруг сильно и коротко поцеловались в губы и сразу смутились, отпрянули.
Потянулось ожидание. В операционную и палату наблюдения ее не пустили, и Элеонора понимала, что это правильно, она не сможет сохранять хладнокровие в критические минуты. Но как страшно было сидеть под дверьми операционной и вздрагивать каждый раз, как только они откроются…
Как тяжело, когда ты ничего не можешь сделать! Шмидт сказала – надо бороться, но есть минуты, когда твоя борьба не имеет никакого значения. Сейчас за жизнь Воинова борются другие, а ей остается только ждать. И не умереть от ожидания, чтобы быть полезной Константину Георгиевичу, если он останется в живых.
Как только она могла страдать от своих прежних несчастий! Предательство Ланского, арест и то, что случилось с ней в тюрьме… Разве это было горе? Да пусть бы случилось еще тысячу раз, лишь бы Воинов выжил! Пусть все, что угодно, только бы он поправился…
Она беззвучно молилась, когда к ней вышла незнакомая нянечка и сказала, что операция закончилась и Воинова перевели в палату. Знаменский с Калининым тоже там.
В послеоперационную палату вел отдельный коридор.
Но почему Знаменский не вышел к ней сам или не послал Калинина? Значит, Воинов очень плох…
Она вышла на улицу и быстро, в три затяжки, выкурила папиросу. Нужно идти туда, она ничего не будет делать, но пусть Воинов видит, что она рядом.
Чтобы не проходить сквозь операционные, Элеонора поднялась по черной лестнице.
Если можно будет проститься, Знаменский позовет ее, а пока нужно стать невидимкой.
Прошло очень много времени, прежде чем к ней вышел Калинин. Он сказал, что на текущий момент удалось сделать все, что планировали, пациент перенес операцию лучше, чем они со Знаменским предполагали. До утра он останется в палате наблюдения, и лучшее, что Элеонора может сделать сейчас, – это пойти домой и выспаться. Ей предстоит еще очень много работы. «Я убежден, что Воинов поправится, – сказал Николай Владимирович таким мягким тоном, какого она никогда не слышала от него, – но процесс выздоровления будет весьма долгим, трудным и болезненным. Так что собирайтесь с силами, они вам очень пригодятся».
Элеоноре очень хотелось остаться, быть рядом, чтобы Воинов увидел ее первой, как только придет в сознание, но Калинин прав. Сейчас она будет только мешать ему и опытному фельдшеру палаты наблюдения.
В легких весенних сумерках она побежала к Елизавете Ксаверьевне, радостно слушая звук своих быстрых шагов по мостовой. Воинов жив и будет жить! Главное сделано, он перенес операцию, теперь все зависит от хорошего ухода. А уж это она обеспечит. Самое страшное для таких тяжелых и ослабленных больных – пролежни и пневмонии. Но их почти всегда можно избежать, если скрупулезно выполнять предписания врачей, поворачивать больного, соблюдать чистоту, делать лечебную физкультуру, массаж и дыхательную гимнастику. Ну и питание должно быть на очень высоком уровне, это тоже не проблема.
Шмидт сидела за машинкой. Свирепо нахмурив брови, она неправдоподобно быстро барабанила по клавишам и передвигала каретку с каким-то остервенением. Элеонора явилась без приглашения и не уверена была, что ей рады, но старая дева столько сделала для нее и для Воинова, что не рассказать ей об операции было бы настоящим безобразием.
- Предыдущая
- 62/72
- Следующая
