По дороге к концу - Реве Герард - Страница 33

• Предыдущая
• 33/70
• Следующая

Вечер субботы, 27 июля. Вчера поздним вечером в своей комнате я пил за здравие многих, но и, стыдно даже признаться, за смерть некоторых. Парочка из них ускользнула до следующего раза, потому что ЪА литра коньяка в итоге кончились и было уже за три часа ночи, даже для Испании слишком поздно, чтобы купить что-либо. Довольно приятный на вкус коньяк, хотя обезьянка Н. заорал бы благим матом, лишь понюхав его, и отпускал бы задушевные замечания об этом «отвратительном авиационном топливе» и так далее. В любом случае, я нашел его удивительно крепким и пахучим, даже почти сухим, а больше всего мне в этом коньяке понравилось то, что он стоил гульден восемьдесят за литр. Но все как с тем табаком Халявщика^[198] из Фрисландии: я больше не могу найти магазин спиртных напитков, о котором помню лишь, что нежненький и очень красивый солдатик пил там из зеленой поллитровки белое вино, закусывая сладким горохом, а перед дверью стоял автобус; этих примет, разумеется, недостаточно. («Может быть, вы сможете мне помочь, я забыл адрес, но там был очень красивый солдат и автобус перед дверью. Нет, солдат сидел внутри. Ах, ну, вы наверняка знаете» и так далее.) Дальше все шло как обычно: раздумывать, мямлить, ругаться, говорить все громче, ходить туда-сюда, страдать головокружением и тошнотой, вопреки всем здравым рассуждениям нагреть воду на Тайной Электроплитке (которая не такая уж тайная, им здесь все равно, по-моему), сделать и выпить растворимого кофе, от которого становится еще более мерзко, лечь на кровать, что-то вроде солнечного удара, принять гранулу активированного угля и в порыве проницательности принять решение выйти на улицу, быстро, «на Божий свет». Так что, дрожа и потея, как выдра, хотя, удивительно, пока не теряя себя, потому что еще хватало ума сдерживать естественные порывы и не пукать (не упускайте из вида), и даже в последний момент отказаться от мысли вылететь через окно, я, напевая вполголоса, спустился вниз для того, чтобы совершить то, на что я раньше не осмеливался: вывести ночного портье, и здесь, как во всем мире, представляющего собой завербованного ночным легионом политического подпольщика с мертвыми глазами и в рубашке с короткими рукавами (Все в Одном, IV), из его сна, деформирующего лоб, потому что головой на секретарском рабочем столе. Оказавшись снаружи, я поспешил к покинутой террасе Кафе «Европа», importe de suconsumicion^[199] чтобы, вытащив там из кладового помещения стул, наслаждаться видом залива, смотреть на желтые светящиеся бакены Гибралтарского летного поля, на огоньки на Скалах, на закрывающие вид лампы фабрики льда на набережной, и, наконец, вверх, в непостижимое пространство, жутковатое, как и в Нидерландах, но гораздо светлее, и так далее, и тому подобное, — и больше не надо слов, потому что люди пристающие к ближним с Переживаниями По Поводу Природы по меньшей мере так же ужасны, как и бойкий сорт человечков, которые вам всегда с готовностью подробно расскажут, как развивается действие какого-нибудь фильма. Люди должны быть ближе друг к другу, жить в городских районах по-деревенски, сдержанно, не вздыхая по роскоши, вот, видите, основное направление навеянных мне Чувств в процессе созерцания Ночного Моря, к ним добавилось еще соображение, что, как бы ни был силен Сатана, когда-нибудь он подчинится Богу, примирится с Ним и будет служить Ему из собственного, свободного желания и одной лишь любви; а также, что все на свете когда-нибудь примирятся друг с другом и даже, может быть, отпустят мне грехи. (Агнец Божий, засвидетельствуй себя.) Склоненная голова, слезы и высматривание какого-нибудь животного вокруг, чтобы чмокнуть его в башку, желание, которое тут же наполнило меня отвращением, потому что я, несмотря на ранний час, опять вспомнил один пассажу Генри Миллера, в котором описывается, как он в саду, под воздействием наслаждения от многочисленных стаканов, Бог его знает, какой именно совиной мочи, позволив французскому книгопродавцу заморочить себе голову рассказами о французской культуре, по-моему, уже в другом саду, целует во влажные губы обветренную каменную Нимфочку. (Мне так и не удается выбрать, какой именно пассаж я считаю более мерзким: этот или тот, в котором он сообщает, что совершил вместе с женой путешествие по Франции на велосипеде.) До поцелуев в башку так и не дошло, потому что в этой стране стоит только взглянуть на кота или собаку, как они тут же убегают, будто ты уже направил на них ружье: уроки жизни им не прошли даром. (Животные в Испании, Или Чего Не Сообщает Ни Один Путеводитель: Еще Более Ужасная Сторона Испанской Трагедии, записанная в Этих Землях Ученым Иностранцем, который Вынужденно при всем присутствовал.) Я решил, что пора вернуться в отель и попытаться уснуть.

Воскресенье, 28 июля. Мои попытки уснуть не увенчались успехом. Так что я опять поднялся, чтобы посидеть у окна и посмотреть, как занимается день. Уже несколько дней нет солнца, все застили тучи, дует сильный, порывистый ветер, собственно, чуть ли не «погода для народа», внешне уже осень, без дыма, но полная размышлений, хотя, конечно, гораздо более жаркая и удушливая. Облачное небо, еще никем достойно не описанное, ни здесь, ни в Нидерландах, прорывающийся свет, почти как на побережье Голландии, — нет ничего грустнее, ничто с такой беспощадностью не вынуждает к мыслям о прошлом. Я вообще-то должен бы хотеть вернуться домой, но у меня больше нет дома. (Ну, хоть что-то.)

Вид на здание на противоположной стороне, в этом я теперь уверен, через шесть недель мне надоел: начало двадцатого века, помесь классицизма, барокко и романтического стилевого произвола, грязного цвета, даже не очень-то уродливое, но, по-моему, оно скоро обрушится, несмотря на усердную поддержку столбов закрытой террасы, что, естественно, не должно помешать хозяину как-нибудь нанять штукатура и хорошенько освежить верхний этаж. И как-то оно связано, это здание, с иностранцами, потому что перед дверью вечно стоят агенты, рекламирующие гостиницы, со стопками паспортов в лапах — большинство из них хромые, а у одного замотанная в кожаную ткань культя вместо руки, — и вечно там ходят, пошаркивая и жестикулируя, толстые супружеские пары — изнуренные, они вылезают из автомобилей, потому что усталость все еще перевешивает смертельный страх, что их обсчитают на пять песет; в то время как привлекательный пятнадцатилетний мальчик стоит в полной готовности отнести их чемоданы, но ему редко доверяют это ответственное дело. В самом здании, куда причастные лица после всяческих причитаний все-таки попадают, должно быть, разыгрываются ужасающие спектакли, и, в сущности, мне следовало бы хоть раз зайти внутрь, чтобы понаблюдать за мольбами у окошек, совещаниями супругов и бесполезной демонстрацией не относящихся к делу бумаг, послушать разговоры, перерастающие в крик, которым во все времена люди пытаются преодолеть языковой барьер. (Поэтесса X. М.^[200] рассказывала мне, что ее знакомый видел как-то в Барселоне женщину, которая выйдя из автобуса, зашла вместе с ним в бар, и там, все громче и безнадежней, показывая на улицу и делая руками довольно бесформенные круги, принялась умолять бармена: «Мясная лавка?! Мясная лавка?!» Вот, по-моему, прекрасные моменты жизни, которыми она нас так редко одаривает.) Желание войти в здание до сих пор еще не было достаточно сильным — может быть, лучше эту мысль оставить, потому что мне и так хватает проблем. Я пытаюсь работать, можно даже сказать, что я продвигаюсь в работе, но, Боже мой, с каким напряжением сил и потерей времени! По расчетам Сестрички Джи., одной из сестричек М. из Г., которая искусно состряпала мне Общий Гороскоп, а также в деталях предсказала мою судьбу до конца этого года, я ничего не сделаю до конца сентября, и пока это безукоризненно сбывается, хотя и не доказывает пользу астрологии, учитывая, что в моем случае постоянно «ничего не сделано». Самое тягостное то, что она просчитала исключение для июля месяца, в котором я вроде бы смогу «много и хорошо работать». И поскольку я ни за что на свете не хочу ее огорчать тем, что это не исполнилось, я днями и ночами сижу и пытаюсь написать хоть что-то осмысленное, к концу месяца все больше ожесточаясь и теряя надежду. Пачка набросков и «предварительных вариантов» — я их не выбрасываю, потому что коллекционер Н.Н. из Амстердама у меня их скупает — уже насчитывает 180 листов бумаги; может, мне стоит с этого момента повысить цену этих «молчаливых свидетельств» сражений, что изо дня в день происходят между мной и Древним Змием, ненависть которого в основном направлена против Смысла Творения и который, оттого что сам бессилен что-либо создать, пытается отомстить, соединяя элементы творчества во мнимом порядке ложного сочинения. (Почему Бог терпит эти низменные происки, навсегда останется загадкой.) Мнимый порядок ложного сочинения, который Древний Змий пробует протащить в мою работу, эту подделку, которую я, слава Богу, все еще в состоянии отличить, я хотел бы назвать Незаконным Проникновением Бессмысленного Факта. (Могут быть и другие названия: Неправдоподобное Нагромождение, Исключительная Чепуха, Тревожная Неожиданность, Отъемлемая Ничтожность, но я больше всего люблю первое определение, оно объективней и короче.) Некоторое пояснение на примерах, которое последует ниже, надеюсь, прояснит ситуацию читателю, если он до сих пор не сообразил, о чем идет речь.

• Предыдущая
• 33/70
• Следующая