Параллельный переход - Кононюк Василий Владимирович - Страница 35

• Предыдущая
• 35/90
• Следующая

И расчеты, сколько что стоит, закипели с новой силой.

Пока нагрузил коня, пока вернулся с бочками обратно, процесс раздела имущества близился к завершению. Большинство паковалось в дорогу, от котлов разносились ароматы тушеного мяса и ячменной каши.

Возле атаманов стоял отец Василий, одетый по-походному. Он коротко прочитал молебен в честь нашей победы и обошел нас, густо кропя наши склоненные головы и трофеи святой водой. Все жертвовали на церковь, кидая монеты в большую кружку, которую нес один из казаков, выполняя функции дьяка. Затем все собрались у котлов, подняли первую чарку и помянули тех, кто уже не сядет у костра. Вторую подняли за удачу казацкую, чтобы не забывала она про нас и не отворачивалась в другую сторону. Третью казаки подняли за атаманов, что добре в поход сводили, с добычей и без больших потерь домой привели.

Засиживаться не стали: все спешили засветло добраться домой. Отец Василий отправился вместе с казаками, везшими убитых: завтра ему предстояло проводить их в последнюю дорогу. Иллар с Георгием поехали разбираться с девушками, а мы с Иваном — вслед за ними, делить добычу, снятую с черкасских казаков.

На душе было паршиво. Я вдруг понял, что завтра девятый день. В нашем доме соберется семья и мои близкие друзья, чтобы помянуть мою кончину, и я бессилен подать им знак. Бессилен. Такое рабское слово.

Господи! Дай мне силы изменить то, что я могу изменить, дай мне смирения вытерпеть то, чего я не могу изменить, и дай мне мудрости отличить первое от второго.

Атаманы наотрез отказались брать что-либо из добычи, которую мы взяли с черкасских казаков, и дали нам наказ продать все это не ближе, чем в Чернигове, и ничего себе из этой добычи не оставлять. Подумав, мы с Иваном решили пока ничего не делить. Если Бог даст в живых мне остаться после поединка с татарином, то вместе в Чернигов поедем. До Киева Иван знал не один путь, как пройти, никого не встретив, а дальше дорога набитая: из Киева купеческие обозы каждый день в ту сторону выходят — наймемся охранниками, еще и с прибытком в Чернигов приедем. На том и порешили. Все монеты, которые вытрусили из их поясов, оставили атаманам, сказав, что это не им, а девкам на приданое. Они особо не упирались. Осталось придумать, куда деть восемь лошадей, которые стояли у Иллара в конюшне и которых никто видеть не должен. Немедленно отправляться в Чернигов Иллар запретил: дорога дальняя, тут у нас распутицы нет, а что севернее деется, никто не знает, потому что до морозов никто никуда не ездит. Немного подумав, Иллар хитро улыбнулся и сказал весело:

— Пусть пока у меня, в стойле постоят, а завтра с утра Богдан их на хутор к Нестору Бирюку перегонит — там и постоят до морозов. Заодно будет чем припас к Илькиной вдове завезти. Богдан, иди отдыхай, переночуешь сегодня у своих, завтра затемно выезжаешь, Давид с тобой поедет, на дорогу выведет. Я сегодня вдове припаса соберу — в этом году еще не возили, отвезешь ей. Посмотри, может, там к зиме помочь надо, дров навозить или еще чего, но так, чтобы ты за неделю управился. Сегодня у нас середа. В следующую пятницу с утра чтобы ты уже был у меня. И смотри, никаких отговорок принимать не буду: вдове помочь к зиме собраться — это мой наказ. Нестору передашь, что коней я через месяц заберу. Будет о конях спрашивать — скажешь, не знаешь ничего, атаман велел к нему перегнать. Его сыну Дмитру передашь, чтобы вместе с тобой в пятницу тут был с недельным припасом. Вместе с ним и с Сулимом в дозор поедете. Все понял?

— Все, батьку.

— Тогда езжай.

Тоска, накатившая на меня по дороге, никуда не девалась — перед глазами проплывали лица близких мне людей, оставшихся в невообразимом далеке, лица, которых мне уже не суждено увидеть, черты, которые будут стираться из памяти, усиливая горечь утраты, с каждым прожитым годом. Поняв, что так просто меня сегодня не отпустит, я решился на кардинальные меры:

— Батьку, продай мне маленький бочонок вина.

— Тебе зачем?

— Иван сказал, мне выпить нужно, а то у меня от крови в голове помутилось.

— Иван, что у вас стряслось?

— Дай ему вина, надорвался малец. После боя с черкасскими шальной совсем был, кони от него разбегались. Если бы не ехать ему, я бы его сам связал и вином споил. А сего дня сам разве не видел, как он после боя с Василием смотрел, чисто волчонок дикий?

«Волчонок…»

Слово острым ножом чиркнуло по незатянувшейся ране на сердце, и кровь горячей кислотой полилась, обдирая тонкие корки. «Я живой, Любка, услышь меня. Услышь. Боже наш милосердный, пусть она услышит меня, неужели я так много прошу…»

— Богдан! Что с тобой?

— Все добре, батьку, в голове замакитрылось, как будто мне кто уши заткнул.

— Э, парубок, да с тобой беда. Давид, принеси из погреба малый бочонок вина.

— Много не пей. Кружку-две на ночь — и спать. Оклемаешься. Все, скачи домой, завтра в дорогу.

— Добре, батьку. Сколько за вино?

— Награда то тебе от меня, Богдан. Бери, заслужил. Добре бился, большую службу казакам сослужил. Служи так и дальше. Как вино выпьешь, бочонок занеси — поедем в Киев на ярмарку, еще купим.

— Спаси Бог тебя, батьку.

Атаманы зашли в хату решать с девками — кто остается, а кто едет к Непыйводе. Во дворе остались мы с Иваном и Давид. Иван готовил лошадей в дорогу. Они с Непыйводой успели занять пятерку лошадей, чтобы девок посадить. Я забирал свои три лошади к родителям, а Давид расседлывал и распаковывал своего и батиного коня.

— Слушай, Давид, а далеко до хутора ехать?

— Не, меньше чем за полдня доедешь. Я тебя с утра на тропинку выведу, а дальше по ней прямо в хутор заедешь.

— А большой там хутор?

— Три хаты всего. Нестора, сына его старшего Дмитра и брата его покойного.

— А с нами в поход кто от них ходил?

— Да никого не было. — Давид зло сплюнул на землю. — Казаки… Сын хоть в дозоры ходит, а Нестора на аркане никуда не вытащишь. Сидит на хуторе, мед с бортей собирает, коней разводит да тропинку ко вдове натаптывает. Отец с него тягло брать начал, как с гречкосея. Сначала упирался, а потом привык. Так и живет.

— А у вдовы, кроме дров, не знаешь что за работа? Может, отсюда взять чего надо?

— Солома у нее на хате гнилая, перекрывать надо. Я бы сам еще в прошлом году перекрыл, когда припас ей возил, да куда ее с детьми деть? Нестора жена крик подняла на весь хутор — эта вдова, говорит, в мой дом, только когда я умру, зайдет, и не раньше. Говорил, в село с детьми завезу, поживешь у нас пару дней, знакомых повидаешь. А тетка Стефа в слезы: не поеду, говорит, никуда, я не нищенка по чужим людям побираться. Так у меня ничего и не вышло. Дров навозил, нарубил — и домой поехал. Теперь тебе голову сушить, что с этими бабами делать.

— А солома, веревка у нее есть на крышу?

— Все заготовила, еще в прошлом году все было, я проверял.

— Добре, Давид, бывай, до завтра. Иван, удачи вам, даст Бог, свидимся.

— И тебе, Богдан. Не забывай про самострел. Стреляй на шестьдесят шагов каждый день по двадцать раз. И помни: татарчонку отец первый лук в три года мастерит. Среди них плохих лучников нет. Так что тебе через месяц не на забавку идти, а на смертный бой. Как атаман тебе роздых даст, приезжай ко мне. Проверю тебя, как ты к бою готов.

— Добре, Иван. Жди в гости.

Погрузив все свои пожитки и оружие на трех коней, направился домой: пора было уже разобраться хотя бы с Ахметовым добром, которое так и лежало кучей, как я его бросил по приезде, только пояс боевой и взял оттуда. Заберу с собой на хутор — там и разберу, что оставить, а что на обмен или на продажу пойдет.

Настроение портилось с каждой минутой. Это ощущение, наверное, может понять только змея. Так и у нее должна невыносимо зудеть и сводить с ума невозможность содрать с себя кожу перед линькой. И мне, как змее, невыносимо хотелось содрать с себя личину и крикнуть всем, кто я и откуда.

• Предыдущая
• 35/90
• Следующая