Прикосновение - Маккалоу Колин - Страница 45
- Предыдущая
- 45/125
- Следующая
– Ты говоришь, что я холодная, что я не отзываюсь на твои ласки и ничем тебя не радую. И все-таки ты приходишь ко мне и… извергаешь семя. Как тебе это удается, Александр?
Он рассмеялся и пожал плечами:
– Так устроены мужчины, милая. При виде обнаженного женского тела им свойственно возбуждаться.
– А если это безобразное женское тело?
– Понятия не имею, что тебе ответить, Элизабет. Безобразного тела я еще ни разу не видел. А за других не поручусь, – сказал он.
– Нет, мне тебя никогда не переспорить!
– Зачем же пытаешься?
– Чтобы сбить с тебя самодовольство!
– Ошибаешься, я вовсе не самодовольный. Просто ты видишь меня таким потому, что мы не ладим. Ты бросила перчатку, Элизабет, а я ее поднял. Но войны я не хотел. Мне просто нужна любящая жена. Я никогда не был и не буду жесток с тобой. Но дети у меня появятся.
– Сколько ты заплатил за меня отцу?
– Пять тысяч фунтов. Плюс все, что осталось от той тысячи, которую я прислал тебе на дорогу.
– Значит, еще девятьсот двадцать фунтов.
Он наклонился и поцеловал ее в лоб.
– Бедняжка Элизабет! Не везет тебе с мужчинами – сначала отец, потом старикашка Мюррей, теперь я. – Он сел на постели и скрестил ноги по-турецки. – А кого бы ты выбрала в мужья, будь у тебя шанс?
– Никого, – невнятно пробормотала она. – Никого на свете. Лучше быть Теодорой, чем Руби.
– А, теперь ясно. Непорочная дева. – Он примирительным жестом протянул ей руку. – Послушай, Элизабет, давай открыто признаем, что плотская близость нас не радует, и попытаемся поладить хотя бы вне постели. Я ведь не запрещаю тебе дружить ни с Руби, ни с кем бы то ни было. Но мне известно, что в новой пресвитерианской церкви ты так и не побывала. Почему?
– Заразилась от тебя безбожием, как говорит миссис Саммерс, – объяснила Элизабет, не обращая внимания на протянутую руку. – Но если говорить начистоту, в церковь меня больше не тянет. Что толку там бывать? Разве ты допустишь, чтобы Элеонора выросла пресвитерианкой? Или другие дети?
– Ни в коем случае. Если она склонна к духовной жизни, она сама найдет путь к Богу. Если она унаследовала мой характер – этого не случится. Но я не пущу ее в болото предубеждений, лицемерия и клановости, свойственных любой религии. Я заметил, что после родов ты начала почитывать сиднейские газеты – значит, тебе известно, как велик религиозный раскол в Австралии. Да, я безбожник, но я по крайней мере выше религиозных различий. И Элеонора будет такой. Я буду учить ее философии, а не богословию. С таким багажом знаний она сама сможет выбирать свой путь.
– Согласна, – кивнула Элизабет.
– Правда?
– Конечно. Я уже давно поняла: в отличие от знаний ограниченность не приносит свободы. А я хочу, чтобы мою дочь не сковывали предрассудки, которые мешают мне на каждом шагу. Хочу, чтобы она чего-то достигла. Могла беседовать о геологии и механике – с тобой, о литературе – с поэтами и писателями, об истории – с учеными-историками, о географии – с путешественниками.
Он взорвался хохотом и сгреб ее в объятия.
– Элизабет, Элизабет, какое счастье слышать это от тебя! Ради него стоит жить!
Но объятия продолжались всего минуту: Элизабет высвободилась, повернулась на другой бок и притворилась спящей.
Видимо, родительским надеждам и мечтам предстояло сбыться, ибо Элеонора росла и развивалась, значительно опережая сверстников. В девять месяцев она начала говорить, изумляя и радуя отца, который все чаще заходил в детскую днем, когда малышка бодрствовала. Девочка обожала отца – это понимал каждый, кто видел, как она раскидывает ручки навстречу ему, обхватывает его за шею и что-то лепечет на ухо. Ее глаза приковывали взгляды – большие, широко поставленные и открытые, василькового цвета; на отца они смотрели пристально и восхищенно, на миловидном детском личике расцветала улыбка. «Скоро у нее будет и котенок, и щенок, – думал Александр, – моей дочери необходим питомец. Пусть узнает, что смерть – неотъемлемая часть жизни, научится мириться с кончиной любимцев. Все лучше, чем узнавать о смерти, навсегда расставаясь с родителями».
К недовольству Яшмы, Крылышко Бабочки произвели из кормилиц в няньки: Элеонора страстно привязалась к ней и ни в какую не желала расставаться. Няню и отца девочка любила даже больше, чем мать – опять беременную и болезненную. Поэтому не кто-нибудь, а именно Крылышко Бабочки выносила малышку в сад, давала полежать голышом на солнышке – минут десять, не больше, учила первым шагам, кормила с ложки, купала, поила лечебными настоями от коликов и болей, которые причиняли режущиеся зубки. Александр только радовался, что его дочь с детства понимает два языка: Крылышко Бабочки обращалась к ней по-китайски, он – по-английски.
– Мама болеет, – объявила как-то Нелл отцу, сосредоточенно нахмурив бровки.
– Кто тебе сказал, Нелл?
– Никто, папа. Я вижу.
– Да? И что же ты видишь?
– Она желтая, – с уверенностью десятилетки пояснила его дочь. – И животик болит.
– Да, ты права, ее тошнит. Но это пройдет. Просто она сейчас носит твоего братика или сестренку.
– Знаю, – снисходительно кивнула Нелл. – Няня сказала в саду.
Эти не по-детски мудрые речи озадачили Александра, который к тому же заметил, что недугами его дочь увлечена больше, чем игрушками: она замечала, что у Мэгги Саммерс болит голова, а у Яшмы – когда-то сломанная раньше рука. Но сообщение Нелл о том, что Жемчужина иногда бывает недовольной, встревожило Александра: знать о месячных недомоганиях малышка никак не могла. Он задумался: как давно эта кроха наблюдает за домочадцами, какой удивительный разум отражается в ее прелестных глазах? Что она вообще видит и понимает?
Но в том, что Элизабет больна, ни у кого уже не оставалось сомнений; когда на шестом месяце беременности тошнота так и не прошла, Александр послал за доктором Эдвардом Уайлером и услышал от него:
– Пока преэклампсии не наблюдается, но мне надо обязательно осмотреть ее через месяц. Она чувствует шевеления, и это хороший признак для ребенка, но не для матери, которая слишком слаба. Цвет ее лица внушает опасения, хотя ступни и щиколотки пока не отекают. Возможно, миссис Кинросс свойственно тяжело переносить беременность.
– Вы меня пугаете, сэр Эдвард, – признался Александр. – Вы же говорили, что при второй беременности эклампсии не бывает.
– Бывает, но крайне редко, и на этом этапе развития заболевания судить о нем трудно. Пока не образовались отеки, я бы предложил пациентке побольше двигаться и давать нагрузку рукам и ногам.
– Сэр Эдвард, спасите ее – и получите еще одну икону.
На двадцать пятой неделе беременности, как только вновь появились отеки, Элизабет добровольно улеглась в постель. На этот раз в ней предстояло провести пятнадцать недель.
«Когда же я наконец смогу жить, как все? Неужели мне не суждено заниматься тем, чем хочется, – играть на пианино, учиться ездить верхом и править упряжкой?
Мою дочь растят чужие люди, она и не помнит, что ее мать – я. А если она и прибегает повидаться, то лишь затем, чтобы спросить, как я себя чувствую, рассмотреть мои ноги, узнать, сколько раз за день меня рвало и болит ли у меня голова… Не знаю, чем ее так завораживают болезни, но я слишком слаба и несчастна, чтобы доискиваться причин. Она такая миленькая – Руби говорит, вылитая я. А по-моему, у нее губы Александра: прямые, твердые, решительные. Это от него девочка унаследовала ум и любознательность. Мне хотелось, чтобы все звали ее Элеонорой, но она выбрала короткое имя – Нелл. Я понимаю, его легче произносить китаянкам, но сдается мне, это Александр переименовал дочку».
Как и во время первой беременности, Элизабет утешала и развлекала компанейская Руби, подолгу играя с подругой в постели в покер, читая вслух, болтая. А когда Руби бывала занята, ее сменяла Теодора Дженкинс – как всегда, скучноватая, но после поездки в Лондон и Европу с ней можно было поговорить не только о цветах в палисаднике и о капустнице на огороде.
- Предыдущая
- 45/125
- Следующая
