Крестная мать - Барабашов Валерий Михайлович - Страница 42

Марийке досталась роль Аленки-соблазнительницы. «Досталась», может быть, не то слово — Марийка скоро поняла, что Михаил Анатольевич сознательно выбрал ее на эту роль. В принципе, Аленку лучше бы сыграла Катя — внутренне они соответствовали друг другу как нельзя лучше. Яна… нет, она рослая, медлительная, ей в спектакле поручили играть Парашу, домашнюю служанку, а Катя — свою тезку, московскую пассию барчука Мити.

На репетициях Захарьян требовал от актеров полной раскованности и естественности поведения.

— Саня, — говорил он Зайцеву, молодому плотненькому парню — Мите. — Ты что, девчат никогда' не обнимал? Не знаешь, с какой стороны к ним подступиться? Показывать надо?

— А и покажите, Михаил Анатольевич, — хитро улыбался увалень, подмигивая Марийке.

Главреж не уловил в его голосе иронии, стал объяс нять:

— Саня, вспомни: Митя извелся от любви к Кате, ее нет рядом, в барском имении, она в Крыму, купается там на море и загорает, а Митя — молодой, здоровый бездельник, вроде тебя, ждет от нее писем, сходит с ума. Идут недели, а писем нет. А Катю ему хочется. До умопомрачения хочется, понял?

— Ага, понимаю, — кивнул Саня и снова посмотрел на Марийку: ему, как и Мите, тоже кое-чего хотелось.

— Ну вот, — продолжал Захарьян, расхаживая по сцене. — Староста, который служит в этом барском доме, все прекрасно понимает и подсовывает Мите Аленку…

— Да я читал повесть, Михаил Анатольевич, помню сюжет.

— Бунин прекрасно Митю написал, прекрасно! — Захарьян воздел руки ввысь. — Я старый уже, а мне так же вот Катю и Аленку хочется, как Мите. Вот что значит сила искусства!

Молодые актеры дружно и вежливо рассмеялись — они вполне разделяли мнение своего наставника.

— Вот и сыграй Митю, как надо, — завершил разговор Захарьян. Он спустился со сцены, сел в постоянное при репетициях кресло в десятом ряду, где в проходе стоял небольшой столик с лампой и чашкой горячего еще черного кофе. — Так, ребятушки, давайте вот эту сцену еще разок прогоним… «Встреча Мити и Аленки в лесу». Марийка, начали!.. Так, ты вышла из лесу, побежала по поляне, ищешь пропавшую корову. Готова?

— Да, готова.

Марийка-Аленка выбежала из-за кулис, приложила руки ко рту:

— А-у-у-у… А-у-у-у-у…

Появился Саня-Митя.

— Ты что тут делаешь?

— Корову ищу. А что?

— Что ж, придешь, что ли, на свидание?

— Чего же мне даром ходить?

— Кто тебе сказал, что даром? Об этом не беспокойся.

— А когда?.

— Да завтра. Ты когда сможешь?

— Вечером, как стемнеет. А куда? На гумно нельзя, зайдет кто-нибудь… Хочете, в шалаш в лощине у вас в саду? Только вы смотрите, не обманите, даром я не согласна. Это вам не Москва. Там, говорят, бабы сами плотют…

— Стоп-стоп-стоп! — Захарьян в отчаянии поднял руки, потряс ими над головой. Потом вскочил, снова побежал к сцене, мелко семеня короткими ногами, остановился у оркестровой ямы. Рыхлое полное его лицо страдальчески исказилось.

— Саня! Мария! — плачуще вопрошал он. — Ну что вы как деревянные? Такой диалог, такая сцена, а вы будто неживые! Пойми, Мария: Аленка уже согласна, ей нравится Митя, ее волнует лишь одно — даст или не даст он денег, не обманет ли молодой барин! А у Мити этих денег куры не клюют, он и не думает об этом, ему нужна эта охотливая молодая женщина… Марийка, ты же можешь эту похотливость передать, я знаю! Ну в чем дело?

Марийку при этих словах главного режиссера обдало внутренним жаром. «Захарьян все знает, — мгновенно решила она. — Не иначе, Городецкий или Анна Никитична обо всем рассказали, пожаловались. «По секрету» конечно. А Михаил Анатольевич тоже кому-нибудь из актеров сказал, и тоже «по секрету».

— Это же не премьера, Михаил Анатольевич, — не поднимая головы, сказала Марийка. — Я…

— Можешь не продолжать! — Он замахал руками, и пышные его кудри заметались по плечам. — До премьеры осталось каких-то три недели, а я ни разу — повторяю, Мария, ни разу! — не видел тебя настоящей Аленкой! Ты забудь про все, отвлекись, черт тебя возьми! О чем ты все время думаешь, чем голова забита?! Ты же на работе, моя дорогая. И если ты сейчас, в этой безвинной сцене, зажата, то что ты в шалаше будешь делать? В ладушки с Митей играть? Так это уже было… Саня, может, ты расшевелишь свою партнершу? Я тебе разрешаю, действуй!

Слова Захарьян говорил легко, с мягкой обезоруживающей улыбкой на бледных губах, приказом от его речи и не пахло, но актеры хорошо понимали язык Михаила Анатольевича — надо делать так, как требует. Главреж, как-никак! И чего, в самом деле, Полозова капризничает?! Профессия есть профессия. Играть надо. Режиссеру виднее.

Марийка и сама понимала, чувствовала, что недоигрывает, что Аленку она может показать лучше, богаче, живописней, но сейчас приходили невольные параллели (даже в тексте пьесы есть намеки!) — это ужасно мешало. Во всем теперь видела подвох. И спектакль Захарьян ставит не случайно, и роль Аленки дал ей с каким-то скрытым умыслом. Лучше бы, в самом деле, поручил ее Кате…

Михаил Анатольевич позвал ее со сцены. Когда Марийка подошла, глазами указал на место рядом с собой, спросил:

— Ну? Чего ты?

Голос его звучал вроде бы как всегда, с сочувствием и заботой, но она тут же мысленно добавила: «…ломаешься?» Тебе, мол, все равно теперь, нечего прикидываться девочкой, мы ведь все знаем!..

Она повела плечами.

— Что-то я сегодня не в форме. Не получается.

— Не в форме, не в форме! — поморщился Захарьян. — Мы с тобой должны сделать спектакль к сроку, Мария. По городу расклеены афиши, уже половина билетов на премьеру продана, Городецкий обещал написать рецензию…

«Сказал бы лучше, что все знает, что сочувствует или осуждает, — мучилась Марийка, не поднимала глаз, теребила на коленях джинсовую юбку. Или намекнул бы, что не придает этому значения — мол, сама взрослая, сама должна все решать». Но она же чувствует, что отношение к ней со стороны Захарьяна изменилось. Раньше Михаил Анатольевич никогда так на нее не смотрел, на прошлых репетициях не требовал от нее и Сани Зайцева вольностей, спектакль в целом получался каким-то чистым, целомудренным. А в последние дни главного режиссера словно подменили, он заставляет «углублять и расширять» роль Ален-ки, и это уже не женщина из дореволюционного прошлого, а современная распущенная девка с замашками героинь из американских боевиков.

— Ты пойми, Мария, — негромко и проникновенно говорил Захарьян. — Наш зритель уже многое видел, многое! И ты сама видела. Ты ведь ходишь в кино, смотришь спектакли наших коллег. Вологодский ТЮЗ приезжал, помнишь? Эротика, обнаженное тело уже перестали быть чем-то сверхъестественным, шокирующим — это, можно сказать, атрибутика современных спектаклей. А что поделаешь? Мы живем в условиях рынка, причем, дикого, неустоявшегося, нам платят, и мы — увы! — должны выдавать продукцию, соответствующую спросу. Куда денешься? Стань на мое место! Тем более, что и сам Бунин имел вполне конкретную цель: написать повесть о любви через эротическую, так сказать, призму. Такие большие художники, как Иван Алексеевич, все делали сознательно. И он написал вещь, да какую! Кровь при чтении закипает. Мы лишь перенесли на сцену эту изумительную повесть, чуть осовременили — чуть! В конце концов, от идеи писателя я не отступаю ни на шаг. У него Митя стреляется от горя и неразделенной любви, и у нас застрелится, какие к нам могут быть претензии?!

— Но в повести Аленка и Митя не раздеваются… совсем, — тихо возразила Марийка.

Захарьян весело рассмеялся.

— Я же тебе только что сказал о своей концепции, Мария! Мало ли что в повести написано. Я — режиссер, я имею право по-своему видеть любое литературное произведение. Любое!

— Да, конечно, — слабо возражала-соглашалась Марийка. — Время такое у нас, я понимаю, рынок. И все же, Михаил Анатольевич, может, вы нас с Катей поменяете на ролях, а? Время еще есть, текст Кати я знаю, да и она мой тоже. У Кати Аленка лучше получится, она ей ближе, чем мне.