Выбери любимый жанр

Против Сталина и Гитлера. Генерал Власов и Русское Освободительное Движение - Штрик-Штрикфельдт Вильфрид Карлович - Страница 16

Перейти на страницу:

Изменить размер шрифта:

Власов с уважением говорил о Чан Кай-ши, но сомневался в его успехе так же, как он считал безнадежной и тогдашнюю японскую политику, потому что Китай, возможно, и будет завоеван, но никогда не будет покорен сам народ. («Интересное заключение, – подумал я, – нам следует тоже принять это во внимание».) Крупный орден, пожалованный ему Чан Кай-ши, он не имел права носить по возвращении в Советский Союз: «Такие знаки отличия не допущены ко внутрисоветскому употреблению», – заметил он, улыбаясь.

Назначенный по возвращении в СССР командиром известной своей распущенностью дивизии, он сделал из нее образцовое воинское соединение, за что был награжден лично Сталиным.

Власов, разумеется, прекрасно знал внутри – и внешнеполитическое положение, так как он многие годы соприкасался с руководящими партийными и государственными деятелями. Но, как крестьянский сын, он знал и условия жизни народа. Ранее восторженный приверженец советской власти, которой он был обязан своей карьерой, он видел теперь оборотную сторону ее. Когда он, будучи уже офицером высокого ранга, приезжал в село к своему отцу-колхознику, люди при нем молчали, не доверяя ему. Даже водка мало помогала. Он сильно страдал от этого. И молчание это говорило об обманутых надеждах, о страхе и нужде.

Власов знал и крупных партийцев, их жестокость, неразборчивость в средствах при достижении своих целей. Он знал ведущих людей в Кремле и наблюдал их поведение в своей среде. Но обо всем этом мы говорили уже позже.

Первоначальное недоверие Власова рассеялось благодаря тактичному обращению с разбитым противником со стороны немецких офицеров и рыцарскому отношению его врага в боях у Волхова генерал-полковника Линдеманна. Этим подтвердилось то, во что он, в сущности, хотел верить: что немцы были не чудовищами, а людьми и, как солдаты, уважали противника.

В этот мой первый визит у Власова мы говорили обо всем, только не о военных делах. Наш разговор о большой нужде, в которой живут простые русские люди по ту и по эту сторону фронта, казалось, сразу сблизил нас.

При следующем моем посещении генерала Власова я должен был много рассказывать ему о Германии. Его интересовало всё. Но, прежде всего, он хотел знать больше о германских целях войны. Надо сказать, что знал он уже поразительно много.

Несмотря на колючую проволоку и охрану, подпольная информация среди военнопленных работала надежно и быстро. Неправильное обращение с военнопленными способствовало эффективности тайной советской пропаганды, так что военнопленным быстро стала ясной их судьба, как «унтерменшей». Не надо было обладать большим политическим образованием, чтобы сделать из этого выводы.

На откровенность генерала я также отвечал откровенностью; конечно, присяга ставила мне определенные границы. За годы нашей совместной с Власовым работы, последний с необычайным тактом уважал связывавшие меня обязательства, так что между нами быстро установились отношения, основанные на взаимном доверии.

Вскоре я поставил Власову решающий вопрос – не является ли борьба против Сталина делом не одних только немцев, но также, и в гораздо большей степени, делом русских и других народов Советского Союза? Он задумался. Потом он рассказал мне о долголетней борьбе за свободу, которую вели крестьяне и рабочие, офицеры и студенты, мужчины и женщины. А мир наблюдал и молчал. Из экономических и иных корыстных побуждений, с советской властью, держащейся на крови, заключались договоры и союзы. «Может ли всё это ободрить народ, чтобы он взял в свои руки свою судьбу?» – спросил он. В такие минуты генерал выглядел, как старый, мудрый китаец. Умные и неподвижные черты лица его не выдавали его чувств. «Куда он клонит?» – подумал я.

Потом он сказал, что в Советском Союзе не только народные массы, но и многие военные, даже ответственные работники, настроены хотя и не против советской системы, но против Сталина. Террор подавляет в России всякую попытку к созданию организованного движения сопротивления. Здесь, в плену, он имел возможность говорить со многим старшими офицерами. Только некоторые держатся выжидательно, большая же часть считает, что патриотический долг русских – начать борьбу против Сталина. Но на чьей стороне?

– Англичане уже подвели нас однажды. Немцы, кажется, не нуждаются в нас. А американцы заключили договор со Сталиным. Правда, ни англичане, ни американцы не имеют у нас территориальных интересов.

Он внимательно наблюдал, какое действие окажут на меня его слова.

– И как вы представляете себе практическое участие русских в борьбе против Сталина? – так вернул мне генерал мой же собственный вопрос.

Я сказал, что мы сами в начале похода верили в освободительную войну, в освобождение России от большевизма. Я говорил о бедственном положении военнопленных, которое, к сожалению, нам изменить не удалось. Я сказал ему и о том, что вожди национал-социалистов одержимы высокомерием, а потому слепы и не склонны разработать разумную политическую концепцию. Следствие этого, прежде всего, катастрофическое положение 50–70 миллионов людей в занятых областях. Позиция же германского офицерского корпуса иная.

Власов сказал, что это он и сам заметил, и упомянул генерала Линдеманна и офицеров его штаба. О положении в занятых областях он был уже достаточно хорошо осведомлен.

– Что же всё-таки мы можем сделать? – спросил он снова. – И что думает об этом ваш фюрер?

– Ну, фюрер, к сожалению, всё еще окружен пораженными слепотой людьми. Но фельдмаршалы и крупные офицеры здесь, в Генеральном штабе, делают, что могут, в сторону изменения политических целей войны и пересмотра наших отношений к русскому народу. Готовы ли вы сотрудничать с теми, кто хочет бороться против Сталина?

– Против Сталина – да! Но за что и за кого? И как?

– Сотни тысяч русских уже помогают немцам в этой войне против Сталина, многие даже с оружием в руках. Но у них нет своего лица.

– Дадут ли нам офицеры, о которых вы говорите, возможность выставить против Сталина русскую армию? Не армию наёмников. Она должна получить свое задание от национального русского правительства. Только высшая идея может оправдать выступление с оружием в руках против правительства своей страны. Эта идея – политическая свобода и права человека. Вспомним о великих борцах за свободу в США – о Джордже Вашингтоне и Вениамине Франклине. В нашем случае, только если мы поставим общечеловеческие ценности над ценностями националистическими, – оправданно и согласие на вашу помощь в борьбе против большевистской диктатуры. Тем более, что люди в Кремле ведут псевдо-национальную политику и патриотизм их поддельный.

Власов выразил еще раз то, что я уже слышал от советских офицеров в лагерях военнопленных, то есть свою готовность бороться против Сталина за свободную, независимую, национальную Россию. Никаких аннексий, и не правительство квислингов милостью Гитлера. Но Власов сделал еще шаг дальше, поставив свободу и иные общечеловеческие ценности выше национальных интересов. И это, собственно, было решающим.

Я просил генерала изложить свои мысли в письменной форме. Момент был благоприятный: начальник Генерального штаба Гальдер ждал от Гелена возможно более полной информации, исходящей из советских офицерских кругов, о реакции в Красной армии на только что проведенное упразднение института комиссаров. Таким образом, доклад пленного генерала мог попасть без промедления в руки начальника Генерального штаба.

При наших разговорах с Власовым иногда присутствовал пленный же полковник Владимир Ильич Боярский: Власов приглашал его для выяснения некоторых вопросов. Боярский – командир одной из советских гвардейских дивизий – производил прекрасное впечатление. Он был настроен резко антисталински, но и открыто говорил, что он отнюдь не друг немцев. В составлении доклада Власова этот политически развитый офицер сыграл существенную роль. Полковник Боярский, в последующие годы часто терявший терпение, показал себя в данном случае терпимым и гибким, и его сотрудничество было в высшей степени ценным.