Лоцман. Лето кончится не скоро - Крапивин Владислав Петрович - Страница 18

• Предыдущая
• 18/83
• Следующая

— Ну да! Не хватало, чтобы проводника на ручках несли.

— А я не как проводника, а как племянника. Ты же сам так в гостинице отрекомендовался.

Сашка посопел, потом хихикнул:

— Ну ладно. Это недолго.

Я подхватил его за спину и под коленки. Показалось, что весу в проводнике, как в пачке вермишели. Даже позвонки у меня не заныли. Я понес притихшего Сашку по шуршащей и хрустящей щебенке, а он вдруг щекочуще прошептал мне в ухо:

— Слышите, камни говорят: «Реш-шка, Реш-шка»…

Я почему-то смутился и хотел ответить, что камни говорят «обор-рмот», и не мне, а проводнику. Но из-за гребня вылез неожиданно громадный рог месяца. Сашка брыкнул пятками, прыгнул с рук, ухватил меня за рукав и потащил вверх по гранитным уступам. И прежде, чем я возмутился и запыхался, мы оказались на зубчатой, похожей на хребет древнего динозавра горе.

Месяц висел перед нами. Не лунный шар, освещенный сбоку, а именно месяц. Этакий великанский, высотой с трехэтажный дом, светящийся банан — изогнутый и с острыми концами. Розовато-желтый, со светло-серыми проплешинами. Бока его были украшены оспинами небольших кратеров. Выпуклый край казался довольно ровным, а внутренний — словно изгрызан чудовищами. От нас месяц был буквально в десяти шагах. Нижним рогом он цеплялся за кривое, похожее на карликовую сосну деревце.

Сашка снова потянул меня за собой. И мы оказались рядом с деревцем. Нижний рог торчал в ветках на уровне моего плеча. Он был теперь совсем неярким, и казалось, что светится не изнутри, а отражает свет мягкого абажура.

— Потрогайте, — прошептал Сашка, — он не горячий.

Я потрогал. Месяц был тепловатый и состоял словно из спекшегося пыльно-желтого и розоватого шлака.

Несколько секунд месяц терпел мои касания, потом кончик рога гибко шевельнулся, освободился из веток. Громада месяца передвинулась и медленно-медленно стала подниматься.

— Эй, подожди! — Сашка подпрыгнул и ухватился за рог двумя руками. Месяц пошел вверх быстрее. Не успел я опомниться, как Сашкины ноги оказались у меня над головой. Я перепуганно вцепился в его щиколотки. Сашка отпустился и с размаху сел мне на плечи. Я замычал от колючей боли в пояснице.

— Ой, простите, пожалуйста! — Сашка скатился с меня, сел.

— Акробат, будь ты неладен…

— Я маленько не рассчитал… — Он показал месяцу маленький, с поцарапанными костяшками кулак. — У, рогатина…

Месяц был уже метрах в двадцати над нами. Он склонился верхним рогом, и на внутренней стороне его четко проступило лицо — с круглым носом, пухлыми губами и прищуренным глазом под нависшей бровью. Глаз хитро скосился на нас, а изо рта высунулся длинный малиновый язык. Очень похоже на Чибу.

— Еще и дразнится, — обиделся Сашка. Он сидел на каменистой площадке, раскинув ноги и опираясь сзади руками. Месяц быстро поднимался и делался все ярче. Высвечивал Сашку, как желтую бабочку на темном листе. И словно сыпал на его волосы и льняную ткань искрящуюся пыль.

— Ушибся? — спросил я.

— А зато у меня вот что! — Сашка вытянул руки, разжал кулаки. Я увидел на каждой ладони по рыхлому, слепленному из шлаковых крошек комочку.

— Отломил?!

— Они сами открошились… Здесь они не светятся, а в темноте будут как огоньки… — Один камешек Сашка сунул в нагрудный карман, а другой протянул мне. — Возьмите на память.

Я взял. На Сашкино плечо упал с неба вороненок.

— Домой пор-ра!

…А камешек в самом деле засветился. Я проверил это, когда легли спать и выключили люстру.

Даже не думал, что бывает такая. Она сияла ярким цветом одуванчиков и лютиков. И все же это была именно сирень — по форме цветков, гроздьев и листьев. Правда, гроздья — более пышные, чем на привычных кустах, листва среди них была почти не видна. А запах был, хотя и знакомый, но послабее, чем у обычной сирени. И это хорошо. Иначе мы просто задохнулись бы. Потому что цветущие лимонно-солнечные груды окружали нас, нависали над нами, заслоняли собой все пространство. Желтая сирень крепко взяла в плен развалины серого каменного амфитеатра, в котором оказались мы с Сашкой… Эти заросшие руины были похожи на остатки древнего греческого театра: вверх уходили ракушечные полукруглые лестницы — ряды скамей, а внизу сохранилась заваленная кусками мрамора площадка.

А над площадкой — утреннее небо. Не желто-волокнистый свод Подгорья, а яркая синева и умытое солнце…

Мы оказались здесь без всякого заметного колдовства. Теми же переулками, которыми вчера добирались к месяцу, вышли за город. Перевалили холм с торчащими камнями на гребне. А когда стали опускаться, золотистый туман поредел, глянула голубизна и брызнули лучи. Скоро небо совсем очистилось, и Сашка по тропинке среди высокого белоцвета привел меня сюда.

— Где это мы?

Сашка ответил радостно и чуть лукаво:

— Это самая лучшая стартовая точка! Я даже и не думал, что мы так легко на нее попадем. Вам повезло…

Он улыбался. Лицо его было припудрено желтой пыльцой. Он слизывал ее с губ. Мой пиджак тоже был в пыльце. Я провел языком по губам — они были сладковатые. Мне стало хорошо, будто я маленький Решка и ясным утром выскочил на крыльцо, радуюсь, что впереди бесконечный летний день.

— А что дальше, Сашка? Куда пойдем?

Он хитровато приложил палец к губам, прислушался. Крутнулся на пятках так, что его расстегнутая рубашка взлетела коротким золотистым плащом. Рубанул воздух ладонью, будто рассек пространство.

— Вон туда!

Я увидел в камнях и желтых зарослях проход. Сашка потянул меня за рукав. И мы оказались на улице Смоленской.

На той, по которой я когда-то бегал в школу. На той, которая потом исчезла, уступив место пятиэтажному крупноблочному кварталу. Сейчас она была опять. Та — и не та. Дом, в котором жил тогдашний ребячий командир Славка Смолин, оказался выше, красивее, с чердачной надстройкой, похожей на капитанский мостик. У заборов прямо среди крапивы и лопухов цвели высокие пунцовые георгины. Часовенка на углу, всегда обшарпанная, со сбитой маковкой и ржавыми листами кровельного ската (в ней была сапожная мастерская), сейчас блестела позолотой и белизной стен. Из-за нее вышла бодрая бабка с ведрами на коромысле. В ведрах голубела не вода, а букетики незабудок, — видимо, бабка спешила на рынок, в цветочный ряд…

— Вы ведь хотели в книжные магазины, — напомнил Сашка.

— Да. Но здесь поблизости их нет, я знаю.

— Как это нет! — Он потянул меня за угол, на улицу Чехова, тоже старую, деревянную. А потом в проход между забором и кирпичной стеной-брандмауэром. Я знал, что этот проход ведет к маленькому стадиону «Локомотив», мы с ребятами раньше часто бегали туда. Но порой (особенно в предвечерние часы) мне казалось, что этот глухой переулок может вывести еще куда-то. К неведомому. Только я ни разу не попробовал проверить. То не было времени, то не хватало решительности. А теперь, с Сашкой, ярким утром я вышел на улицу незнакомого города.

Она была похожа на улицу Старой Гаваны. Синим блеском отражали небо стекла верхних этажей. Светился на солнце мрамор барельефов, атлантов и тяжелых балконов. А внизу вдоль тротуаров — серые колонны и арки галерей, террас, переходов… И там раскинули свои прилавки торговцы книгами.

Множество пестрых, одетых по-южному людей спешили по тротуарам, но к букинистам подходили немногие. Я пошел (а за мной и Сашка) вдоль рядов, где лежало несметное книжное богатство. Здесь были средневековые сочинения, напечатанные готическим шрифтом и украшенные гравюрами с крутобокими кораблями и панорамами городов. Могучие кожаные тома и крошечные пухлые книжки, которые открывались со скрипом, как засохшие деревянные табакерки. Вместе с академическими изданиями Пушкина лежали томики забытых поэтов. Среди подшивок газет столетней давности желтели карты первых плаваний вокруг света. Между тяжело переплетенных «Нив» и «Живописных обозрений» светилась позолота французских первоизданий Жюля Верна… Здесь можно было увидеть все, что угодно. От Корана до «Евгения Онегина» на португальском языке, от рукописного «Откровения Иоанна Богослова» до «Сочинения шевалье д’Арно о новейших приемах искусного боя на шпагах и рапирах».

• Предыдущая
• 18/83
• Следующая