Последний мятеж - - Страница 23
- Предыдущая
- 23/86
- Следующая
Нет, он не думал, что умрет на первом же вдохе, но… Сколько ни тяни, а дышать нужно, и Даня начал. На глазах почему-то выступили слезы – наверное, ему было жалко себя. Воздух как воздух, прохладный и чистый, припахивает вертолетным выхлопом. А как, собственно говоря, должны пахнуть все эти токсины, бактерии, радиация и черт его знает что? И как долго надо дышать этой гадостью, чтобы…
Нет, наверное, это просто дает о себе знать инстинкт самосохранения: чего ему бояться, если с ним уже все случилось? А чего от него хотят эти, которые остались в вертолете? Он что-то должен сделать? Что-то найти? Но тут ничего нет – пусто и ровно до самого леса… Нет, лес ему не нужен, он пойдет вон туда, за выжженную полосу, к обрывам, а потом…
За спиной кто-то стучал в стекло пилотской кабины изнутри, что-то кричал или говорил ему, но Даня не стал прислушиваться, он даже не оглянулся, а просто запахнул штормовку, накинул на голову капюшон и побрел вперед.
Он пересек зону безопасности и зачем-то оглянулся назад – вертолет казался отсюда совсем маленьким, а за ним, за Даней, тянулась неровная цепочка рубчатых следов от его старых ботинок со стоптанными каблуками. Казалось, что он уже достиг дна и погружаться еще глубже в тоску и безысходность просто нельзя, потому что некуда. Оказывается, можно: эти ботинки подарила ему бабушка, когда он учился еще на первом курсе. В тот год она умерла – как раз, когда он сдавал весеннюю сессию. И все… Начальству даже не придется беспокоиться: если он умрет, никому сообщать не нужно. Может быть, потому его и направили сюда? А если он не умрет? Точнее, если он умрет не сразу? Если он будет долго-долго лежать в больнице и медленно распадаться на части? Ведь у него нет ни родственников, ни девушки, ни настоящих друзей… К нему никто не будет приходить, он никому не нужен… А врач на обходах будет шагать мимо его койки не останавливаясь, потому что он безнадежен…
Дане очень хотелось заплакать, но не получалось – накатывали спазмы, а слез не было. Почему?
Он оказался на краю обрывчика и даже не сразу вспомнил, зачем сюда пришел. Наверное, он все-таки плакал, потому что никак не мог рассмотреть то, что находится внизу. Он потер глаза грязными пальцами и вдруг… задышал! Уф-ф-ф!!
Голова закружилась, ноги ослабли, и Дане пришлось сесть на краю обрыва. Так счастлив он не был даже тогда, когда увидел свою фамилию в списке принятых на первый курс геолого-разведочного техникума. Он тогда все никак не мог уйти: отходил, возвращался и снова читал и перечитывал, читал и перечитывал… Вот и теперь: если бы его держали ноги, он бы отошел от края, а потом подошел и посмотрел снова.
Когда-то давно, еще на втором курсе, их группу водили на выставку. Там было много картин всяких художников. Тетя-экскурсовод говорила, что это прекрасные произведения… Она была не права, самое прекрасное произведение, самый красивый пейзаж вот этот: поросшая редкой травой галечная коса, и на ней лежит толстое дерево с обломанными ветками и ободранной корой. А на нем – вон там, ближе к комлю – белеет квадратик. Это его планшетка. В нее вставлен кусочек карты, на которой нарисована как раз вот эта речка и вот этот обрывчик. С ней ничего не случилось: ее не сдуло ветром, не размочило дождем. Она так и лежит там, где он ее оставил неделю назад.
Вот теперь Даня почему-то смог заплакать по-настоящему (ну и что, ведь никто же не видит!). Потом он успокоился и впервые за много дней почувствовал, что он живой, что он человек, что у него еще вся жизнь впереди!
Здесь было совсем невысоко, но эйфория кончилась все-таки раньше, чем Даня оказался внизу. Он подумал, что планшетку придется нести в руках, потому что ни в один карман штормовки она не влезет. Это у комбинезона был большой карман на груди… Да, у него нет комбинезона, он гуляет здесь беззащитный и голый. И теперь, наверное, все равно умрет. Может быть, очень скоро… Или нет? Ведь он ничего такого не чувствует!
Картонный квадрат лежал там же, где он его и оставил, – на относительно ровной части ствола возле обломанного сучка. Даня протянул руку и…
Что такое?! Как это?! Он же точно помнит, что придавил планшетку плоским окатанным камушком. Да-да, он поднял его, обтер о штаны и положил сверху. Он положил его, а теперь!..
Он вспомнил, когда и где видел такие штуки – была экскурсия на завод еще в восьмом классе. Их делали на конвейере, а потом складывали в деревянные ящики с ручками. Они там лежали ровными рядами – новенькие и блестящие. А эта… а этот… старый и ржавый, но…
Ничего нигде не изменилось, все было так же неподвижно и тихо, но в голове у Дани опять зашумело: сверху планшетка была придавлена ржавым браслетом наручников со сломанным замком и обрывком цепочки.
Это, наверное, просто посыпались камушки с обрыва, потревоженные им во время спуска. Даня вздрогнул и поднял глаза: прямо напротив него, метрах в семи, стоял человек. Из-за куста были видны только голова и плечи, но Даня сразу узнал его: тот самый, что разговаривал с ним в маленькой комнате без окон. Той, где Иваныч… Дане показалось даже, что он чувствует тот запах… Человек смотрел на него и улыбался. Он улыбался как… как… как череп в школьном кабинете биологии!
Рубашка под штормовкой как-то вдруг сразу стала мокрой. Даня зажмурился и сделал жест правой рукой. Где-то когда-то, очень давно, наверное, в совсем раннем детстве, он это видел, и теперь рука пошла сама. Зачем? Для чего?
Он открыл глаза: никакого человека за кустами не было. «Показалось?! Померещилось? Но я же ясно видел! Нос, рот, глаза, зачесанные назад редкие волосы, серый пиджак… На нем был пиджак? Ч-черт, я же смотрел только в лицо! Нет, наверное, все-таки померещилось: здесь же просто негде спрятаться! Не за этими же кустами, которые просматриваются насквозь?! Подойти? Ладно, и так все видно. Надо сматываться скорее назад, к вертолету, – может быть, еще не сильно надышался отравой, может быть, еще…»
За шумом собственного дыхания, за стуком и шорохом камней, сыплющихся из-под ног, Даня не сразу расслышал новый звук. Звук повторился, его нельзя было не узнать, и последние метры Даня лез как попало – обдирая колени и руки, пачкая песком и глиной заветную планшетку. Вот он, край обрыва, вот сейчас уже…
Совсем наверх он не вылез, а остался стоять на уступчике, прислонившись грудью к толстому пласту дерна. Даже отсюда все было видно и понятно. Понятно, что вот теперь (вот только теперь!) по-настоящему все кончено. Кончено с ним, с Даней.
Вдали стоит вертолет. Видны неподвижные слегка опущенные лопасти винта. Рядом мечутся фигурки в серебристых комбинезонах. Они стреляют из автоматов. Похоже, стреляют в разные стороны. На всем остальном пространстве до самого леса больше никого нет. Кажется, нет…
Это было уже слишком: колени подогнулись, Даня сел и начал сползать вниз вместе с осыпью из камней, песка и кусков дерна. «Плевать, на все наплевать! Забиться куда-нибудь, перестать двигаться и… умереть. Все, он больше не может, все…»
Даня съехал вниз до большого куста с толстыми кривыми ветками. Он лег на бок, привалился к корню спиной, подтянул колени к подбородку: «Вот так: все, я больше не могу, не могу…»
– …доедай макароны!
– Ну, ма-ама!
– Я что сказала?!
– Ну, ма-ам, сколько мне надо съесть макарон, чтобы получить еще одну котлету?
– Хочешь оставить отца без ужина?
– Ну, ма-ама!
– Что мама?! Хотела сделать вареники, а вы утром все масло съели…
Бр-р! Неужели он уснул?! Просто так: взял и уснул? Вот тут – в кустах на склоне? Бок отлежал – о-ох-хо-хо-о… А карта?! Вот она, никуда не делась, только… Сколько же он проспал? Кажется, уже вечер? Они улетели без него!! Нет, наверное, не улетели…
Настоящие сумерки еще не наступили, и было хорошо видно, что вертолет как стоял, так и стоит посреди пустого пространства. Даня вылез наверх, отряхнулся и пошел к машине.
Днем дул слабый ветер, а сейчас он совсем стих. Дверь в салон распахнута, из кабины пилотов доносится шорох и потрескивание. «Это что, работает рация? И никого нет…»
- Предыдущая
- 23/86
- Следующая
