Сексуальная жизнь Катрин М. (сборник романов) (ЛП) - Элли Роберт - Страница 117

— Что он говорил про сон? — спросил Гриндл, подходя ближе.

— Что вся наша жизнь — это сон, — прошептала Кэнди жалобным детским голоском. — И вы то же самое говорили!

— И готов повторить, — Гриндл положил руку Кэнди на плечо. — Вся реальность… — он описал рукой в воздухе полукруг, подбирая нужное слово, — …это всего лишь видимость, иллюзия. В каком-то смысле это действительно сон.

— А зачем тогда деньги, во сне? — Кэнди снова расплакалась.

— А! — пальцы Гриндла принялись лениво поигрывать с кэндиным левым ушком. — Жизнь — это сон, да… но мы можем сделать его приятным… мы можем сделать так, чтобы он не был кошмаром!

— Но из-за вас это и есть кошмар для «Молодых и трудолюбивых», — сказала Кэнди. — Продать их уголь на сторону… это все равно… все равно, что украсть! — последнее слово Кэнди выпалила на одном дыхании и сама испугалась того, что оно может значить. Она вновь разрыдалась, не обращая внимания на Гриндла, который гладил ее по шее и по спине, пытаясь успокоить.

— Ответь мне на один вопрос, — сказал он, — кто из людей самый счастливый? То есть за исключением тех, кто продвинулся на пути к просветлению? Итак, кто же самый счастливый? Разумеется, тот, кто творит. Художник — вот кто самый счастливый из всех людей. Да! Но большое искусство рождается из большого страдания — это подтверждено историей! — Он так увлекся своими рассуждениями, что даже забыл о Кэнди. Он отошел от нее и принялся расхаживать взад-вперед по палатке. Может, как раз поэтому она наконец прекратила рыдать и подняла глаза, глядя на Гриндла с какой-то жадной тоской.

— Это подтверждено историей, — повторил он. — Величайшие из художников рождались в самые тяжкие времена, часто — в бедности и нищете, и чем тяжелее была их жизнь, тем пышней расцветал их гений. Вот и сегодня мы нанесли удар по всему, что есть доброго и хорошего в мире снов! Искусство! Хотя, конечно, тут есть опасность, что «Молодые и трудолюбивые» стоят лишь на самой начальной ступени сопричастности к опыту нужды и лишений, а именно на ступени вульгарного мазохизма. Хотя, в любом случае, это не имеет значения.

Кэнди смотрела на него, как завороженная, во все глаза, и он опять подошел к ней. Кэнди вновь испытала то странное беспокойство, которое поселялось в ее душе всякий раз, когда он подходил к ней так близко, и в то же время ей опять захотелось плакать.

— Ой, я не знаю, — пролепетала она, пряча лицо. — Просто мне кажется… что брать деньги… это так… так вульгарно.

— Вульгарно! — воскликнул Гриндл. — Какие-то жалкие двадцать долларов… и что в этом вульгарного? — Он достал из кармана деньги. — Вот, смотри. — Он протянул их ей.

— Нет, нет, — Кэнди зажмурилась и покачала головой.

— Ладно, — сказал Гриндл, — тогда я… я их съем. — Он поднес деньги ко рту и сделал вид, что действительно положил их в рот, хотя на самом деле ловко спрятал их в ладони.

— Ой, нет. Не надо! — воскликнула Кэнди и прикоснулась к его руке, гладя на него с искренним беспокойством.

— Поздно! Поздно! — Гриндл принялся энергично жевать. — Я уже их жую! И глотаю! — Он сделал вид, что глотает. — Вот! И нет больше никаких денег!

Теперь Кэнди почувствовала себя виноватой.

— Не знаю, что и сказать, — она стиснула руку Гриндла.

— Это не важно. — Гриндл потихонечку убрал деньги в карман. Он склонил голову и изобразил робкий, застенчивый взгляд. — Я просто хотел… я хотел… купить тебе подарок… сделать тебе приятное. — В уголке его глаза заблестела скупая мужская слеза и стекла по его мужественной щеке.

— Что?! — опешила Кэнди. — Ой, мой хороший, — она обняла его обеими руками, — мой сладкий. — И она принялась лихорадочно гладить его и ласкать, чтобы хоть как-то утешить. Она притянула его к себе, положила его голову себе на плечо и стала укачивать эту большую голову, как какого-то причудливого младенца.

А потом его голова как бы невзначай соскользнула ей на грудь, и он очень ловко расстегнул пуговицы у нее на платье своим мужественным подбородком — и тут в палатку ввалились какие-то парни, человек пять.

— Мы тут собираемся повеселиться! — весело объявил кто-то из них. — Будем сидеть у костра и петь песни. Пойдемте с нами! — Они окружили Кэнди и Гриндла и принялись подталкивать их к выходу.

Костер уже разожгли, и веселые юные голоса «Молодых и трудолюбивых» звенели в ночи:

— Да! Да! Да! Новый мир! Для всех, кто молод и трудолюбив!

Как только Кэнди и Гриндл дошли до костра в сопровождении радостных молодых людей, Гриндл тут же оттащил Кэнди в сторонку.

— У нас есть дела поважнее, — заявил он и как бы случайно задел рукой низ ее живота. — Пойдем.

Он взял ее за руку и повел по каменистой тропинке вниз по склону холма, сплошь заросшему ежевикой, к ручью. Они пошли вдоль ручья, что огибал холм с одной стороны.

Кэнди шла совсем рядом с водой, чуть приподняв юбку. Ей было так хорошо: в небе светила луна, и все вокруг было таким таинственным и красивым, и, похоже, что у них с Гриндлом складывались замечательные отношения, доверительные и дружеские, и ей было приятно гулять с ним на природе, при яркой луне — с папой они никогда так не гуляли, ни разу в жизни.

Они обогнули холм и вышли в маленькому искрящемуся озерцу, а за озером был грот — или пещера, — вход в темноту за серебристой водой.

— Ой, как красиво! — воскликнула Кэнди, прижав руки к груди, как будто у нее защемило сердце от такой неземной красоты.

— Пойдем, — Гриндл вновь взял ее за руку. — Пойдем внутрь.

Чтобы войти в грот, надо было пройти пару футов по мелководью, и Кэнди радостно прошлепала по воде, поднимая фонтаны брызг. Когда они вошли внутрь, Гриндл зажег лампу, что стояла на каменистом выступе у самого входа. В ее рассеянном желтом свете, да еще с серебристой подсветкой луны, грот с его сталактитами и сверкающими вкраплениями кварца казался сказочной пещерой. Стены у входа заросли синевато-зеленым мхом, а внизу, вдоль стен грота, и на плоском уступе рос густой папоротник, похожий на мягкий ковер.

— Путь к просветлению долог и труден, — произнес Гриндл нараспев. — Здесь я занимаюсь с учениками.

— Какая же красота, — повторила Кэнди благоговейным шепотом, заворожено глядя на воду, искрящуюся серебром.

А Гриндл не сводил глаз с Кэнди: в таком окружении, омытая лунным светом, она была как прелестная нимфа, или даже как сама богиня Диана, воплощение бессмертной красоты.

— Хорошо, что у тебя такое простое платье, — как бы между прочим заметил Гриндл. — Это существенно облегчит нам следующее упражнение.

— Мы снова займемся духовными упражнениями?! Прямо сейчас?! — воскликнула Кэнди в восторге и даже слегка подпрыгнула на месте. Ей уже было так хорошо — лучше некуда. А теперь Гриндл говорит, что они снова займутся духовными упражнениями! Она уселась на мягкий ковер изо мха, оправила юбку, устроилась поудобнее и, горя нетерпением, приготовилась слушать учителя — прямо как в школе, на интересных предметах. Она пожалела, что у нее нет с собой ручки с блокнотом, но тут же подумала, что так даже лучше: ей представлялась Аркадия, где ученики сидели в тенистых садах под деревьями и внимательно слушали учителей, ловя каждое слово — они ничего не записывали, а просто впитывали в себя знания. Это был самый чистый способ, как овладеть знаниями, самый чистый и самый правильный, подумала Кэнди, и ей сделалось очень приятно, что она, пусть и невольно, избрала именно этот способ.

— Первым делом, — сказал Гриндл, присаживаясь рядом с ней, — нам надо снять с себя эти мирские одежды. — И он принялся расшнуровывать свои промокшие ботинки. Скинув ботинки, он начал расстегивать брюки.

— А это обязательно? — Кэнди ужасно смутилась: его предложение было так неожиданно… и оно ей совсем не поправилось.

— «Наведи в доме порядок, — процитировал Гриндл, — это будет твой первый шаг». Безусловно, нам следует отрешиться от всех материальных забот — и духом, и телом.

— Да! — с воодушевлением воскликнула Кэнди, когда наконец поняла, что к чему. Но ей все равно стоило немалых усилий преодолеть свою девичью стыдливость. Ее прелестное личико покраснело, как маков цвет, когда она все-таки справилась со своей врожденной застенчивостью и сняла с себя платье.