Жизнь продолжается. Записки врача - Дорогова Евгения - Страница 28

РОДИНА ПРЕДКОВ

Перестройка ввергла нашу семью в катастрофу. Реформы новой власти лишили ранее заработанных денег, цены повысились, пенсии стали нищенскими, материальное положение дочерей и стариков-родителей резко ухудшилось. Четверо маленьких внуков требовали заботы.

Помощь пришла со стороны родственников по материнской линии. Их тамбовское село из шестисот домов четырьмя улицами привольно раскинулось на берегу реки Иловай. По ней когда-то сплавлялся лес для флота царя Петра. Пойдешь вдоль улицы — упрешься в реку, пойдешь поперек — окажешься в лесу. Среди многочисленных тезок и однофамильцев жители села различались лишь по прозвищам. Так, для моей исчерпывающей характеристики достаточно было формулы «Митрошечки Кириллова Маньки дочка».

Большой, замшелый «дед-Кириллов» дубовый крест, скрепленный чугунными болтами, возвышался над кладбищем больше века. В семье прадеда один из мальчиков (мой дед) за свою пригожесть носил имя Митрошечка, пятеро его дочерей (в их числе и моя мама) славились как первые красавицы.

Преодолев на своем газике пятьсот километров от села до Москвы, приехала в гости моя двоюродная сестра и дорогая подруга Нина, по прозвищу Нинка

Монарь. Целый год, начиная с лета 1941 года, вместо того чтобы учиться в шестом классе, мы работали в колхозе имени Клима Ворошилова. Сестра числилась двадцать четвертой внучкой нашего дедушки, имевшего в старые времена шестнадцать детей, а я — двадцать восьмой. «Жень, — сказала Нина, — что ты загибаешься от голода в своей Москве? Поедем к нам!»

Продав какие-то вещи, мы наскребли новые рубли и купили зимний дом на Заречной улице села с большим земельным участком.

Оказавшись в родовом поселении, я ощутила, что именно здесь мое место, назначенное судьбой. Мне нравилось все: чернозем, уходящий вглубь на два метра, необыкновенное изобилие земных плодов, горячий сухой воздух, древний бесконечный лес, населенный кабанами, волками, лисами, бобрами и другими животными.

Односельчане приняли меня радушно. На высоком берегу реки у клуба стоял памятник погибшим воинам, на граните которого были высечены целые столбцы фамилий родных мне людей. Рядом с памятником находилась доска почета, с которой один из двоюродных братьев, Лешка, красавец- мужчина богатырского телосложения, смотрел на нас с улыбкой. Он был знатным сварщиком, стахановцем и известным в округе мастером на все руки.

В первый же день Лешка представил меня как свою сестру. Помощь его не была лишней. Муж, дочери и зятья уехали в Москву, я с детьми оставалась одна.

Алексей был искренне рад совершившемуся переселению и называл меня с каким-то придыханием: «Доохтур». Я опасалась, вдруг это слово прилипнет ко мне как прозвище. Однако старики и ровесники звали меня просто: Жень. Остальные обитатели села, смотря по их возрасту, теть-Жень или баб-Жень. Я была рада общению с этими простыми, опрятными, необыкновенно трудолюбивыми людьми, не бегавшими по врачам, но выполнявшими от зари до зари немыслимый для москвичей физический труд, и старалась своими врачебными знаниями помочь им.

Вместе со всеми в четыре часа утра под залпы пастушьих кнутов я шла на свое поле. В открывающейся панораме лугов и полей мелькали белые платочки соседок, и мой платочек от них не отличался. Позже дети, проснувшиеся от дневного света, бежали ко мне, и мы шли завтракать.

Доперестроечная деревня жила хорошо! Двери в домах не запирались, а если кто и вешал замок, то ключ клал под ступеньку. Авторитетный участковый милиционер не имел резиновой дубинки, и я не видела у него оружия. Одно его слово в определенных ситуациях восстанавливало порядок. Большие приусадебные участки позволяли жителям во множестве содержать различный скот и птицу. Нищих в селе не наблюдалось. Детям нравилось смотреть, как нескончаемые вереницы гусей с сердитым гусаком во главе шествовали утром к реке, а вечером безошибочно возвращались в свои дворы.

Прекрасную новую школу заканчивали все, а десятиклассникам не требовались репетиторы для поступления в вузы. Большинство внуков, правнуков и праправнуков по наличию сберкассовых счетов, хороших зарплат и доходов от хозяйства намного превышали материальное положение нашего деда, раскулаченного в тридцатых годах. Собственные машины имели не все, но мотоциклы не были редкостью, не говоря уж о велосипедах. К старинному селу прирос коттеджный поселок с городскими удобствами. Своеобразные филиалы села окружали современную птицефабрику и крахмалопаточный завод. Совхоз-миллионер КРС (крупный рогатый скот. — Примеч. ред.) имел возможность не только предоставлять своим рабочим жилье бесплатно. Не берусь перечислить все сельские блага и льготы, скажу лишь о стадионе на опушке соснового леса и о детях.

У леса были построены двухэтажные типовые здания яслей и детского сада с неограниченным числом бесплатных мест. Местные дети были крепкими, смышлеными и не знали наших московских ОРЗ. В школе детей кормили бесплатно, так как по утрам их матери были заняты хозяйством. Во дворе школы находилась «Избушка» — столовая. Для самых маленьких учебный день начинался там. Старшие классы завтракали на большой перемене.

Вернувшись из школы, моя внучка с восторгом рассказывала, какой сегодня вкусный был борщ с мясом, каша со шкварками и горячая пампушка с медом. Сельская интеллигенция имела высшее или среднее специальное образование.

Мы с мужем считали, что здешним жителям до коммунизма — всего один шаг. Однако шаг этот сельчане одолеть не могли из-за того, что водка и бражка лились рекой. Пили по какой-то нелепой привычке, соревнуясь, кто больше. Женщины обычно в попойках не участвовали и не курили, о мужьях говорили: «Мой (хозяин, сам) пьет, как обычно». К счастью, соревновались они не только в этом занятии, но и в работе, совершая трудовые подвиги. Они радовались труду и гордились им. Деклассированные алкоголики были единичны, известны всем. Сердобольные бабы их жалели. Часть мужчин вообще не употребляла спиртное. То, что скрывается под неизвестным тогда словом «секс», осуждалось и называлось развратом. Церкви в селе не было. Однако кроме государственных широко отмечались церковные праздники. Над усопшими родственники или близкие люди ночью при свечах читали Псалтирь. Новорожденных детей крестили в храме районного центра. Во льду реки на Крещение вырубалась «Иордань», в которой сельчане купались.

На выборах население всего района голосовало — за редким исключением — против новой власти, разрушающей благополучную жизнь. Однако, к своему большому изумлению, выборы оно проиграло.

Расстояние до Москвы было сравнительно небольшим, но диалект местных жителей значительно отличался от моего московского. Несмотря на клубную дискотеку (одну из первых ласточек перестройки), я с радостью замечала, что старинное народное художественное творчество было живо.

После работы, тихими, светлыми вечерами, молодые люди собирались у моста через реку. Под звуки гармошки устраивались веселые пляски, перемежающиеся песнями и частушками на тему дня. Я удивлялась остроумию и юмору неизвестных авторов.

Как-то поздним вечером, когда дети уже спали, оттолкнув залившуюся истерическим лаем собаку, перемахнул через загородку палисадника здоровенный парень Васька-Шатун. Несомненно, он был пьян, но, по-видимому, способен еще к разумным действиям. Обняв фонарный столб у крыльца, он тихим, совсем детским голосом сказал: «Теть-Жень, я на борону упал». В памяти возникла яркая картина прошедшего дня, когда по дороге на речку мы с интересом наблюдали за трактором, быстро перемещавшимся по вспаханному полю. Он тащил за собой связки стальных борон, которые, звеня цепями, подпрыгивая и блестя на солнце, обрушивались большими зубьями на глыбы земли и крушили их. Столкновение с такой бороной ничего хорошего человеку не сулило. Преодолев страх, вызванный внезапным вторжением Васьки, я поняла: требуется моя врачебная помощь.

Вид парня был страшен: лицо разбито, в слипшихся волосах запуталась солома, рубашка, пропитанная кровью и землей, висела клочьями. У его ног набегала лужица крови. Естественно, в помощи раненому отказать было невозможно. Чтобы разобраться в ситуации, я подтянула огородный шланг и, используя остатки рубашки в качестве мочалки, отмыла парня с головы до ног. Картина поражений оказалась грозной, требующей немедленного хирургического вмешательства. Кроме бороны, еще что-то обрушилось на парня. Я спросила: «Дрался?» Он тряхнул головой: «Да».