Жизнь продолжается. Записки врача - Дорогова Евгения - Страница 29

Село спало. До медпункта, находившегося за рекой, было далеко. Телефонов в домах не имелось, будить соседей Васька категорически запретил. Бинты я сделала из простыни. С большим трудом удалось остановить кровотечение. На его теле, что называется, не оставалось живого места от гематом, поврежденной кожи и нескольких серьезных ран. Кроме того, были обнаружены минимум три сломанных ребра. Я стянула грудную клетку длинным полотнищем. Убедившись, что видимых переломов больше нет, крупные артерии вроде бы целы, надела на Ваську рубашку мужа и написала направление в больницу. Парень, протрезвевший после ледяного душа и моих манипуляций с ранами, вежливо сказал: «Спасибо, теть- Жень!» Затем, махнув рукой в сторону села, добавил: «Если што, только скажи...» — и твердой походкой направился к дому соседа, владельца автомобиля, чтобы уехать с ним в больницу.

Утром пришла мать Васьки, миниатюрная женщина, вдова фронтовика. «Вот, молоко детям», — сказала она. Потом, заплакав, добавила: «Парень справный, но неслух, нешто с ним сладишь? Рубашка хороша, постираю, принесу». Рубашку я подарила, молоко, хранящее тепло коровы, взяла.

На другой день поздним вечером нас вновь разбудила собака. Одевшись и взяв с собой фонарь, я вышла из дома. Оказалось, по моему полю с включенными фарами бегает трактор, окучивая грядки. За считаные минуты на десяти сотках посаженной картошки он выполнил работу, потребовавшую бы от меня не менее двух недель тяжелого труда. В трактористе я узнала Ваську, которому надлежало в это время лежать в больнице. Поравнявшись со мной, перекрывая гул мотора и собачий лай, он пропел: «Моя Милка изменила, с Колькой под руку ушла, и чаго ж она такого в нем хорошего нашла?» Так доверительно он сообщил мне о своих душевных и физических проблемах. Я рассердилась.

Трактор, объехав поле, встал у калитки. При свете фар результаты моей вчерашней работы выглядели плачевно. Я пришла в отчаяние и эмоционально объяснила парню, к чему приведет его безответственное поведение. В ответ он спокойно сказал: «Ничо. Ты вылечишь!» — прыгнул в свой рычащий трактор и исчез в ночи.

В эту ночь я лишилась сна, когда, не находя себе места, металась по дому и ругала Ваську: «Тебе невдомек, что завтра начнется воспалительный процесс в осыпанных землей ранах, грозящий заражением крови! Кроме того, сильный удар в грудь, сломавший ребро над сердцем, мог задеть и его, то есть привести к инфаркту! Как “вылечишь”, — волновалась я, — не имея ни бинтов, ни лекарств, ни инструментов для обработки ран? При том еще, что хирургия — не моя специальность!»

Однако утром выяснилось, что я ошиблась, низко оценив интеллект Васьки. У него имелся свой план лечения. Лавируя между собирающимся стадом, у дома остановилась «санитарка». За рулем сидел сам Васька, а рядом с ним перепуганная фельдшерица Нюська. Сквозь слезы она поведала мне, что Шатун приехал в здравпункт на тракторе, обманом удалил шофера и привез ее вместо больницы ко мне. Парень полностью доверил мне свою судьбу. «Как хош, теть-Жень, в больницу не поеду», — тихо сказал он. Бросить раненого я не могла. Заперев в доме спящих детей вместе с собакой, я села в машину.

В здравпункте Васька взгромоздился на перевязочный стол и затих. Пришлось его снова вымыть, но теперь спиртом и йодом. Не могу сказать, насколько было эффективно проведенное мною местное обезболивание, но он ни разу не вскрикнул. Нюська помогала мне толково и грамотно, но чуть в обморок не упала, удаляя присохшие, черные от пыли и чернозема повязки. Раны удалось очистить и часть из них зашить. Сердце парня билось четко. Домой я вернулась на тракторе. Васька оставил меня у калитки и умчался в поля. В последующие дни он являлся на перевязки к медсестрам, но «санитарка» гонялась за его трактором по всей округе, чтобы сделать в поле трактористу, не пропустившему ни одного рабочего дня летней страды, инъекцию антибиотиков по моей схеме лечения.

Его тайну я разгадала. Страшно было подумать, что сталось с теми, кто с ним сражался. Скорее всего, их в это время «собирали по частям» в хирургии. Больничной койке Васька предпочел триумф победителя. Уходя из медпункта, он дегтем закрасил на лице разноцветные синяки, швы и наклейки. Я не возражала: деготь, как известно, был составной частью мази Вишневского. В диковатом виде он мчался на тракторе по селу, распугивая орущих кур и сельчан. Какая-то озорная девица прокричала вслед: «Васька-шут, остановись, я тебя умою!» Одна эта фраза, по-моему, способна была заменить парню многие лекарства. Вскоре я увидела знакомую рубашку, мелькающую на гулянках среди пестрых девичьих платков и сарафанов.

В Поволжье, на родине мужа, мне приходилось встречать русских богатырей: голубоглазых, светло-русых, могучих и добрых. На родине предков я убедилась, что не только Приволжская, но и Тамбовская земля, несмотря ни на какие обстоятельства, продолжает рождать богатырей.

Не прошло и десяти лет с тех пор, как процесс переселения жителей городов и сел, сделав крутой вираж, изменил свое направление на обратное. Нашей семье пришлось вернуться в Москву. Жизнь села коренным образом изменилась.

Прошло еще десять лет. Упал и ушел в землю кладбища крест деда Кирилла. Потомки деда, бросив благодатную землю, леса и реки, устремились в Москву. Сегодня в качестве неквалифицированной рабочей силы они трудятся на бензозаправках и рынках. В расцвете своих сил они ютятся в съемных комнатушках. Столица обильно кормит их фальсифицированной зарубежной пищей из супермаркетов. Какие уж тут частушки? Из русского языка они используют пару десятков слов, перемежая их нецензурной лексикой.

Пустеющие села заселяются выходцами с Кавказа. Эти люди не хлебопашцы и не скотоводы. Тучные поля зарастают бурьяном, зато бурно процветает их теневой бизнес.

И снова встают сакраментальные вопросы: «Кто виноват?» и «Что делать?»

НЕПОЗНАННАЯ СИЛА

До пенсионного возраста для нас, как и для многих советских граждан, понятие «Бог» не существовало. Мы с мужем имели крепкую семью, благополучных детей, интересную и увлекательную работу, были счастливыми супругами. Однако в моих мыслях существовало что-то сокровенное, не совпадавшее с мнением мужа.

Помню первый студенческий год в медицинском институте, просторный класс на кафедре биологии. На длинных столах, стоящих в два ряда от двери до окон, были размещены для каждого из нас микроскопы.

Преподаватель уже на месте. Появляется офицер Иван. Окинув класс быстрым взглядом, берет свободный микроскоп с дальнего стола, направляется в мою сторону, втискивается между мной и соседкой. Ряд послушно отодвигается к окну.

Изучали развитие зародыша из куриного яйца. Из серии препаратов видно: вот — клетка, вот — две, вот пошло деление в геометрической прогрессии. Картина одинаковая: у меня, у сидящего рядом Ивана, у всех студентов. В каждом микроскопе видно, как идет процесс зарождения и формирования жизни. Если в этом процессе что-то нарушить, применив влияние внешней среды, то сформируется урод, например без глаза, без лапки или вообще без дальнейшего развития. Значит, не хаос случайностей,

а какая-то общая закономерность по определенной команде для всех властвует над этим процессом. Как же теория Дарвина, которую нам излагают? Непонятно! Я не могу с ней согласиться! Сомнения одолевают меня.

В перерыве пытаюсь поделиться ими со своими товарищами. Они шутят и смеются. Фронтовичка Рита говорит серьезно: «Женьк, не вздумай спрашивать у профессора! Выбрось все это из головы, если не хочешь возбудить к себе интерес Первого отдела!» Я послушалась, так как знала, чем может кончиться такой интерес. На экзамене по биологии мне поставили пятерку, но для себя с Дарвиным я не согласилась.

Снова к мыслям об этой теории я вернулась на четвертом курсе института, когда нас стали обучать определенным врачебным специальностям. Меня увлекла, целиком приковала к себе неврология. Конечно, я записалась в научный кружок на кафедре нервных болезней лечебного факультета.