Венера без лицензии - Щербаненко Джорджо - Страница 20

• Предыдущая
• 20/42
• Следующая

– Но, судя по фотографии, которую вы видели, у вашей сестры были знакомства и в мужском кругу. Ведь сейчас ее уже нет в живых, и вам нет смысла ее выгораживать, чем бы они ни занималась. Рано или поздно истина выйдет наружу. Ну скажите честно, ей наверняка звонило много мужчин, и хоть один да обязательно назвал себя, так?

Она ответила сразу, с тихим отчаянием – должно быть, оттого что ей нечем его порадовать:

– Ей никогда не звонил ни один мужчина.

Таким тоном солгать невозможно.

– А что, такое бывает, – заметил Маскаранти. – Никому не давала номер телефона, чтоб не компрометировать сестру.

Семь бед – один ответ, коль скоро вломились сюда в нарушение гражданских прав, то можно позволить себе и небольшой обыск.

– От вашей сестры, очевидно, остались личные вещи. Хотелось бы посмотреть.

Даже не подозревая о том, что ей предоставлено законное право отказать им в таком одолжении, она провела их в спальню с двумя кушетками, по размеру как раз подходящими для четырехлетней девочки, которая спит с плюшевым мишкой; на боковинах из светлого дерева действительно были нарисованы мишки, собачки, бабочки и улитки с длинными рожками.

– Здесь она спала, в шкафу висит ее одежда, я ничего не трогала... в шкафу и вон в том чемодане наверху все ее вещи.

Маскаранти достал чемодан, открыл его и уже приготовился составлять опись, но он не дал.

– Брось, ничего там нет.

Чемодан был полон лифчиков, трусиков, поясов, заколок для волос... а еще фен, роман Моравиа, авторучка, начатая пачка сигарет «Альфа» (крепковаты для девушки).

– Мы закончили. – Нет, ей-богу, это не такая уж грязь!

Сестра погибшей, безусловно, проявила излишнюю мягкотелость, а может быть, просто оказалась дурой, но она в самом деле ничего не знала и ни в каких грязных делишках не участвовала. И все же, перед тем как уйти, он спросил:

– Вы так и не поняли, почему сестра покончила с собой?

Тон, каким она сказала «нет», остался прежним, но глаза наконец-то увлажнились.

– Не знаю, вы не представляете, как было страшно, когда меня вызвали в морг, я надеялась, что это ошибка, что это не она, накануне Альберта говорила, что хорошо бы нам вместе поехать отдыхать, далеко-далеко, за границу, была веселая, я рассердилась, говорю, нам только об отдыхе за границей мечтать, когда хозяин арендную плату повысил до пятидесяти тысяч, потому что коммунальные услуги подорожали, а она – отдыхать, да еще далеко-далеко!

Так вот почему в тот день, на берегу реки, она сказала Давиду, что ей позарез нужны пятьдесят тысяч: надо было заплатить за услуги консьержки, за лифт, который не работает, за отопление, – нельзя же, чтобы сестра за все платила! Но почему «вышеупомянутая» покончила с собой (если это действительно самоубийство), никто не знает, а ее сестра – меньше всех. Он остался доволен визитом: все же это не такая уж грязь, – и по мере возможности попытался загладить свою жестокость:

– Извините, синьорина, что пришлось побеспокоить вас вечером, но вы весь день на работе, поэтому мы не могли...

Однако полицейская любезность оказала обратный эффект: Алессандра Раделли разрыдалась, и они, спускаясь по лестнице, слушали ее рыдания до тех пор, пока не хлопнула дверь.

Выйдя из подъезда, они погрузились в «Джульетту», за рулем которой сидел Давид – неофициальный водитель неофициальной следственной группы, – и, промчавшись по городу, бросили якорь в отеле «Кавур», в номере из двух смежных комнат.

Он позвонил в бар и заказал бутылку сухого «Фраскати» без льда. Все сняли пиджаки, за исключением Давида, ослабили узлы галстуков, в том числе и Давид. Дука уже приступил ко второму этапу лечения: смене токсина. Любое вино – пожалуйста, но ни капли виски или ликера той же крепости. Два дня Давид продержался вполне сносно, только его немота несколько усугубилась.

Маскаранти оказался истинным бюрократом: каждый вечер он писал отчет о работе, проделанной за день, и план на завтра.

– Думаю, с сестрой вопрос закрыт, – заявил он. – Все, что можно было из нее вытянуть, мы вытянули.

– Согласен, – сказал Дука.

Неохлажденное «Фраскати» ему понравилось, в отличие от Давида.

– Вот вам занятие на ночь. – Он вынул из папки телефонную книжку и протянул Маскаранти. – Просмотрите ее, завтра позвоните по всем номерам, и если выяснится, что кто-либо знал Альберту Раделли, хотя бы отдаленно, возьмите его на заметку, мы этого человека обязательно навестим... Постойте, одним номером я, пожалуй, займусь сам. – Он забрал у Маскаранти книжку и, открыв ее на букве "Г", записал адрес и телефон: Ливия Гусаро. Потрясающая фамилия, может, эта девица и кивер носит? – Все, езжайте спать, завтра утром продолжим. – Он отдал Маскаранти книжку, теперь уже окончательно. – И не забудьте: надо как можно скорее вернуть ее владелице.

Еще не было десяти, тишина в обеих комнатах стояла полнейшая, предпоследним звуком был грохот захлопнувшейся за Маскаранти двери, последним – бульканье в стакане: Давид налил себе вина. Теперь из него слова не вышибешь, а тишина всегда действовала Дуке на нервы.

Он открыл оба окна: пускай будет душно, зато с площади Кавур доносятся хотя бы отголоски жизни.

– Вам нравится работа полицейского?

Сейчас его угнетала не просто тишина, а молчание Давида; порой он начинал сомневаться, а жив ли тот вообще, может, это одна видимость? Может, парень двигается, ест и все прочее только по инерции, а на самом деле он давно уже мертвец?

Давид не улыбнулся, и, чтобы ответить, ему потребовалось довольно много времени.

– Но я ведь ничего не делаю.

– Почему же, вы наблюдаете за ходом расследования, даете показания, водите машину, наконец. А водитель в полиции – фигура очень важная...

Нет, бесполезно: его ничем не проймешь, он не поддерживает разговор, не реагирует на шутки. Конечно, «Фраскати» как стимулятор не может сравниться с виски... тем не менее Дука продолжал говорить, словно сам с собой:

– А мне эта работа нравится. Отец боялся, как бы я не пошел по его стезе, но, наверно, ему не надо было меня удерживать.

Теперь поздно, тебе и в полицию дорога заказана. А уж как ты выкрутишься из этой истории – одному Богу известно. Карруа сказал ему четко и ясно:

– Если что-нибудь нащупаешь – раскручивай, но будь осмотрителен. Твое имя нигде не должно фигурировать, иначе нам всем несладко придется. А кроме того, ни в коем случае нельзя насторожить газетчиков, иначе они тут же сфабрикуют еще одно дело Монтези[3]. Ты же знаешь, какое у них буйное воображение. Пойми меня правильно: пусть будет дело Монтези, пусть в эту грязь окажутся втянуты самые что ни на есть верхи – я не боюсь, и ты ничего не бойся! Но прежде чем поднимать шум, мы должны иметь неопровержимые доказательства, а допустишь прессу раньше времени – все труды псу под хвост. Словом, помни: твой девиз – осмотрительность и еще раз осмотрительность!

Осмотрительность! Это значит блуждать в потемках и держаться за стенку. Ну, скажем, сестру Альберты Раделли можно и официально схватить за жабры: мол, извольте отвечать законным властям. А под каким предлогом полиция станет допрашивать, к примеру, Ливию Гусаро спустя год после смерти Альберты и при этом проявляя осмотрительность, боясь наделать шума. Он мысленно поискал этот предлог, но ничего умного так и не придумал, а глупыми предпочитал не пользоваться. Однако влечение к Ливии Гусаро с каждой минутой становилось сильнее, усугубленное, должно быть, изысканным одиночеством этих гостиничных комнат, где есть все, все жизненные удобства, такого комфорта дома никогда не создашь, а вот не хватает чего-то, что есть в самых бедных домах, словами этого не определишь, но каждый ощущает, потому и ходит, и говорит, и думает в гостинице не так, как дома. Тут он окончательно решил для себя: вечера в гостинице с Давидом присутствующим, но как бы не существующим из-за отсутствия должного градуса в алкогольном напитке, – слишком тяжелое испытание. По крайней мере развлекусь приятным телефонным разговором, мелькнула мысль или, скорее, предчувствие.

• Предыдущая
• 20/42
• Следующая