Венера без лицензии - Щербаненко Джорджо - Страница 21

• Предыдущая
• 21/42
• Следующая

Он встал, подошел к кровати, уселся рядом с тумбочкой, на которой стоял аппарат, попросил дежурную соединить его с номером Ливии Гусаро, положил трубку и стал ждать. Перед глазами маячили грустно-окаменелый профиль Давида и бутылка «Фраскати» на большом серебряном подносе, эстетично обернутая тончайшей салфеткой. Вообще говоря, поздновато звонить частному лицу, к тому же незнакомому, да и мало ли что могло случиться за год:

Ливия Гусаро, возможно, переехала, отправилась в Австралию, умерла, – жизнь так скоротечна.

– Алло! Ливию, пожалуйста, – сказал он, услышав в трубке голос пожилой женщины.

– Извините, а кто говорит?

– Дука. – Вот так просто, как будто они с Ливией близкие друзья.

– Дука? – переспросила женщина.

– Да, Дука.

Молчание. Женщина отошла от телефона: странное имя, очевидно, не внушало ей большого восторга. Что ж, ему не впервой: в школе оно частенько становилось объектом насмешек, но по совету отца он отвечал на них ударом либо в челюсть, либо под дых.

– Алло!

– Ливия? – Это она: голос низкий, но очень молодой.

– Да... Но простите, я что-то не припомню...

Значит, она реально существует и никуда не переехала. Судя по всему, влечение к Ливии Гусаро не останется химерой.

– Это вы меня простите. Вы и не можете меня помнить, потому что мы никогда с вами не встречались.

– Будьте добры, повторите свое имя! – Какая холодная официальность!

– Это можно, но оно вам все равно ничего не скажет. Я уж лучше назову вам имя человека, которого мы оба хорошо знали.

– Нет, сначала ваше имя, иначе я вешаю трубку.

Чертовы бюрократы – то Маскаранти со своим блокнотом, то этой вынь да положь несколько ничего не значащих слогов, определяемых в обиходе как имя и фамилия! А если он назовется Горацием Коклитом – что это изменит?

– Меня зовут Дука Ламберти, но повторяю: вы меня не знаете. Что же касается того человека...

Она и на этот раз не дала ему договорить.

– Позвольте, это имя мне знакомо... Ой, ну да, вы же мой кумир, одно время я была страшно наивна и все время находила себе кумиров, теперь их уже гораздо меньше, но вас я не вычеркнула, только не сразу вспомнила...

Он посмотрел на носки ботинок – обычные ботинки, равно как и ноги, но, глядя на них, он должен убедить себя, что разговаривает с женщиной, считающей его своим кумиром. В каком смысле? По какому поводу?

– Три года назад, когда зачитали приговор, я стала кричать: «Нет! Нет! Нет!» Меня вывели и два часа допрашивали – кто да что, а я им: «Это позор, позор, что его осудили!» А они мне: «Замолчите, синьорина, иначе мы привлечем вас за оскорбление суда...» Домой вернулась вся в слезах... знаете, ведь я не пропустила ни одного заседания и в коридорах суда всем доказывала, что вас должны оправдать, что вы ни в чем не виноваты, более того – заслуживаете награды, спорила до хрипоты...

Да, молчаливой ее не назовешь, но голос, такой низкий, теплый, не раздражает, не производит впечатления сорочьей трескотни, как у большинства женщин. И потом, ему в голову не приходило, что когда-нибудь он услышит про себя такое, во всяком случае, ни отец, ни сестра ничего подобного ему не говорили. Хм, кумир! Итак, доктор Ламберти, у вас есть поклонница, вероятно, единственная.

– А вот теперь даже имя не сразу вспомнила – стыд-то какой! Вы не представляете, какие дебаты я устраивала по поводу эвтаназии! У меня были оппоненты со своими принципами – к примеру, принцип уважения чужой жизни – звучит, а? Похоже на спор о том, что следует надевать в «Ла Скала» – фрак или смокинг...

– Спасибо, Ливия.

– Ой, извините, я не всегда такая болтливая, только когда встретится интересный человек, я так счастлива, что привелось поговорить с вами! У вас ведь ко мне какое-то дело, да?

– Да. Я хотел поговорить об одной вашей знакомой – Альбертой Раделли.

На другом конце провода внезапно воцарилась тишина.

– Не сейчас, разумеется, а как-нибудь на днях. Может, у вас найдется минутка? Для меня это очень важно.

Какое-то время она продолжала молчать, даже дыхания не было слышно, хотя он чувствовал: она все еще здесь. Наконец опять раздался этот низкий, теплый голос, правда, в нем проскользнули какие-то нотки... нет, не бюрократические, есть другое, более подходящее определение, менторские, что ли, – да, пожалуй, менторские.

– У меня есть много нелюбимых тем, Альберта – одна из них. А нелюбимые темы я предпочитаю не откладывать.

– Вы хотите сказать, что мы увидимся прямо сейчас?

– Да, немедленно.

– Куда мне подъехать?

– Тут на улице Плинио, в первом этаже моего дома, есть бар. Я вас наверняка узнаю: на суде глаз не сводила. Через сколько вы будете?

– Через десять минут.

Жизнь – это кладезь чудес, чего в ней только нет: лохмотья, брильянты, нож в спину и Ливия Гусаро. Он положил трубку, в голове слегка шумело, как будто хватил лишнего... Кстати, это мысль: он налил себе полстакана «Фраскати», взглянул на молодого человека, который то ли жив, то ли умер, и рука его дрогнула.

– Я должен уйти... ненадолго. Похоже, вино вам не помогает, сейчас закажу бутылку виски, чтоб вы не чувствовали себя так одиноко. Но помните: чем меньше вы пьете, тем лучше.

Этот компромисс был ошибкой как с медицинской, так и с психической точки зрения, но придется опять рискнуть, главное – чтобы Давид не пил потихоньку от него. Если пока не может обойтись без виски – пускай пьет не таясь.

Он вышел. Сейчас поглядим, что же такое эта Ливия Гусаро. Представить себе, как она выглядит, он не мог, только решил, что, наверное, высокая.

Да, высокая. Она поджидала его в дверях бара и, как только он вышел из «Джульетты», пошла навстречу и так улыбнулась, будто они давнишние друзья. Десять минут назад он еще не подозревал, что есть на свете такой близкий ему человек.

– Здесь мы сможем поговорить спокойно, это единственный в районе бар без телевизора и музыкального автомата, потому здесь всегда мало народа.

Темноволосая, пожалуй, даже брюнетка – совершенно чистый черный цвет, без всяких примесей. Волосы коротко подстрижены – короче, чем у мужчин, которые носят длинные волосы (если этих патлатых считать мужчинами), но чуть подлиннее, чем у тех, которые стригутся регулярно, раз в две недели. Словом, короткая женская стрижка; он больше любил, когда у женщин длинные волосы, но ей, надо признать, идет.

– Вы мне по телефону сказали столько... – Он поискал слово: «хорошего» – звучит глупо, – и решил оставить фразу неоконченной.

– Это одна сотая того, что мне хотелось бы сказать. Но давайте об Альберте, ведь вас в данный момент только она интересует.

На ней было темно-зеленое платье, короткое, облегающее и совсем без рукавов – очень красивое. Лицо и руки загорелые, но в меру, что сейчас нечасто встретишь: в такую жару все девушки похожи на негритосок, кроме тех анемично-бледных, к которым загар вообще не пристает. А ее цветовая гамма: зелень, бронза и смоль волос, – как раз в тон интерьеру (стены в баре облицованы золотистым пластиком, а круглые столешницы отливают тусклым старинным золотом).

– Два пива.

На сегодняшний вечер они оказались единственными посетителями; бармен, обслужив их, тоже куда-то исчез. Кондиционеров не было, зато под самым потолком вращался огромный вентилятор с широкими деревянными лопастями, что придавало заведению некий экзотический, колониальный стиль и, наверное, освежало лучше.

– Альберта год назад покончила с собой. Почему вы ею заинтересовались? – Видимо, она привыкла брать быка за рога и, поскольку он медлил с ответом, добавила: – Могу себе представить, как вы с ней познакомились. От нечего делать решили вечером пойти в кино на последний сеанс, вышли из машины, остановились перед входом в кинотеатр, все еще раздумывая, стоит ли идти. И откуда ни возьмись – она, стоит у дверей, тоже якобы вся в сомнениях. То ли парень назначил ей свидание и сам не явился, то ли подружка надула... А мужчина все на свете отдаст, лишь бы не ходить одному в кино. Вы ей на всякий случай улыбнулись, и – какая приятная неожиданность! – она ответила на улыбку. Тогда вы подошли, сказали что-нибудь милое, остроумное, но без фривольности... Остальное легко домыслить.

• Предыдущая
• 21/42
• Следующая