Дебютантка - Тессаро Кэтлин - Страница 31
- Предыдущая
- 31/68
- Следующая
Кейт всегда поражала портретная галерея – этот типично английский институт, специально придуманный для народа, представители которого полагают сущим проклятием необходимость смотреть на другого человека или, хуже того, самому быть объектом созерцания. А здесь можно открыто разглядывать других людей и в тысячах самых разных лиц прослеживать ту тонкую ниточку, из которой ткется национальный характер. Пробиваясь сквозь толпы туристов по центральной деревянной лестнице на второй этаж, Кейт на минуту остановилась: у нее вдруг задрожали ноги и закружилась голова. Сказывались нерегулярное питание и недосыпание. В последние дни стояла редкая для Англии жара – разве уснешь в такой духоте? Да и тут, в галерее, похоже, экономят на кондиционерах. Но бессонница Кейт объяснялась не только жарой: ее измучили сомнения, правильно ли она сделала, что сожгла письмо. Может, стоило все-таки прочитать его? С другой стороны, зря, что ли, она уехала в Лондон? Мысли бедняжки ходили по кругу, и ее уверенность в себе постепенно таяла.
Кейт добралась до верхней площадки и присела на скамейку. Ах, если бы можно было сейчас не думать, если бы можно было взять и на время выключить мозг. К ней подошел охранник, спортивного вида молодой человек в форме:
– Вам нехорошо?
Она покачала головой:
– Нет, все в порядке. Просто задумалась.
– Если вам что-нибудь нужно… То есть если вы плохо себя чувствуете, мисс, я могу позвать врача.
Кейт встала:
– Не надо, все нормально.
– Вы уверены?
– Да. Спасибо.
Кейт двинулась дальше, взяла на стойке информации путеводитель по галерее и, чтобы поскорее покинуть поле зрения охранника, направилась в ближайший зал, где демонстрировались современные портреты. Она оказалась в ярко освещенном помещении с высокими сводчатыми потолками и белоснежными, безукоризненной чистоты стенами. Ей почему-то сразу вспомнился Нью-Йорк, город, самоуверенный до наглости.
Кейт села на скамью в центре зала, открыла путеводитель и стала искать то, ради чего она сюда пришла: зал номер 32, работы Сесила Битона. Порывшись в сумочке, достала завалявшуюся упаковку мятных леденцов. Сунула один в рот и стала энергично сосать. От сладенькой прохлады мяты в голове немного прояснилось.
В памяти у Кейт сохранилось много воспоминаний о посещениях бесплатных лондонских галерей. Собрание Уолласа, галерея Тейт, Национальная галерея… Сколько воскресений она провела в них, когда была еще маленькой девочкой, бродя по залам и крепко вцепившись в мамину руку. Им надо было как-то провести время в ожидании, пока отец, спавший в отключке на диване в гостиной, проснется и снова отправится в паб. Тогда можно было спокойно возвращаться домой. Так они таскались по галереям и музеям (все равно каким, лишь бы было бесплатно), и мать старалась казаться веселой и жизнерадостной, делала вид, что все хорошо, что они интересно и с пользой проводят время, что она заранее спланировала и подготовила на воскресенье эту прогулку, дабы приобщить ребенка к искусству. Но, несмотря на столь печальные обстоятельства, при которых происходило знакомство с прекрасным, что-то все-таки осталось в душе Кейт, ей довелось испытать подлинное волнение, даже трепет. К искусству и, в частности, к живописи она с тех пор относилась как к святыне, считая его своего рода убежищем от нашей хаотичной, столь сложной и непредсказуемой жизни.
В Америке Кейт обычно ходила по галереям одна. Больше всего она любила посещать Музей Гуггенхайма – Нью-Йоркский музей современной живописи и скульптуры. Перед огромными полотнами Джексона Поллока, основателя школы абстрактного экспрессионизма, могла стоять часами. Ей импонировали творческая злость этого художника, его необузданность и свобода. В такие минуты Кейт становилась истово верующей в силу искусства, сделавшегося для нее религией; языком искусства говорило с ней все непознаваемое, непостижимое и поистине священное. О, как Кейт мечтала, что придет день, когда она будет вот так же стоять напротив собственной работы, одной из многих вывешенных в этих стенах; она обязательно найдет свое место на ниве высокого искусства.
Но знакомство с Дереком Константайном спутало все ее планы, переменило все взгляды, смешало все представления.
«Этот твой Поллок – просто псих! – заявил Дерек. – С его картин осыпается краска. Ценность этой мазни падает с каждым днем. А ты знаешь, что он умер от пьянства?»
Эти слова поразили Кейт. Умер от пьянства! И даже картины Поллока гибнут, гениальные мазки его кисти медленно, но верно исчезают. Оказывается, твердое, как мрамор, бессмертие благородного искусства – всего лишь миф. На самом деле оно так же невечно, так же преходяще, как и все остальное, все то, что она любила и считала возвышенным. Искусство тоже уязвимо и подвержено капризам времени.
Теперь Кейт уже не могла смотреть на картины и не думать об их изъянах, о том, что они трескаются и выцветают прямо у нее на глазах.
«А мы с тобой сделаем кое-что получше», – обещал Дерек.
Лондон – это город, аккумулировавший в себе отжившее прошлое, город, принадлежащий истории, город призраков, насмешливо расставляющий перед ней капканы тончайших социальных различий. Нью-Йорк станет для нее чистым холстом, на котором она создаст шедевр новой жизни, обретет новую личность. А Дерек укажет ей путь к этому, проведет через все опасные ловушки.
Задумавшись о прошлом, Кейт все-таки споткнулась и упала. Затем поднялась и по запутанным лабиринтам залов двинулась дальше. Вскоре она оказалась в крыле, где располагались залы поменьше, и атмосфера в них была более интимная. Живописные полотна сменились фотографиями, развешанными на темных стенах. Наконец Кейт нашла то, что искала: зал номер 32, работы Сесила Битона. Портреты кинозвезд ХХ века: с начала двадцатых и вплоть до семидесятых годов. Вот на нее высокомерно взирает писательница Эдит Ситуэлл. Вот Уоллис Симпсон, ради женитьбы на которой Эдуард VIII в 1936 году отрекся от престола. Она смиренно смотрит прямо в объектив, а ее муж, герцог Виндзорский, задумчиво устремил взор куда-то вдаль, словно считает ниже собственного достоинства обращать внимание на фотоаппарат. Тут были и прославленный Уинстон Черчилль, и Марлон Брандо, который в момент съемки явно был не в духе, и Сальвадор Дали – этот, как всегда, валял дурака… Красавец Дуглас Фэрбенкс-младший, уже слегка поблекший… Сестры-двойняшки: виконтесса Фернесс и миссис Реджинальд Вандербилт – два разных человека на одно изумительное лицо, с жутковатой точностью, словно отражение в зеркале, повторяющие черты друг друга.
Кейт остановилась перед фотографией с подписью «Четыре дебютантки».
Так вот она какая, Дайана Блайт. Должно быть, здесь ей всего лет семнадцать, совсем еще ребенок. Поразительно выделяется из всех четырех дебютанток, одетых в традиционные для первого бала длинные белые платья. Какое юное, немыслимо красивое лицо, какая надежда сияет в ее глазах!
Дебютантка. Совсем другой мир, мир высшего света, где обитают прекрасные принцессы в девственно-белых воздушных платьях.
Чуть подальше висел еще один, уже двойной портрет Ирэн и Дайаны, лежащих головка к головке на зеленой траве лужайки и принимающих солнечные ванны. Белокурые волосы Дайаны контрастируют с темными локонами Ирэн. Глаза обеих прищурены, сестры над чем-то весело смеются.
А вот и третий снимок, на этот раз Ирэн позирует одна, держится напряженно и чопорно. Она запечатлена сразу после свадьбы. Под фотографией надпись: «Достопочтенная Ирэн, леди Эйвондейл». На новобрачной строгий костюм из темной саржи, отделанный лисьим мехом, и крохотная шляпка без полей. Здесь ей, наверное, лет двадцать, не больше, но выглядит она уже серьезной, умудренной опытом дамой, из таких со временем и выходят истинные столпы общества.
Рядом висел портрет Дайаны (Беби) Блайт в костюме Венеры – сдержанный, с претензией на тонкий вкус и художественность. Округлые формы ее фигуры соблазнительно просвечивают сквозь прозрачную ткань, и лишь искусная подсветка мешает разглядеть их как следует. От полудетской наивности ранних снимков не осталось и следа. Эта фотография излучает откровенную, вызывающую смутную тревогу сексуальную энергию восходящей голливудской звезды, которая гармонично сочетается с поистине неземной, холодной красотой настоящей богини. Надпись внизу гласила: «Этот портрет, один из нескольких портретов обнаженной натуры, созданных Битоном, долгое время считался слишком откровенным и смелым для публичной демонстрации и почти шестьдесят лет хранился в запасниках. Дайана (Беби) Блайт, загадочно исчезнувшая в 1941 году, была в свое время знаменитой светской красавицей. Веселый характер и неординарная, весьма оригинальная манера поведения создали ей исключительную репутацию в свете».
- Предыдущая
- 31/68
- Следующая
