Живые фонарики - Пинясов Яков Максимович - Страница 10

• Предыдущая
• 10/11
• Следующая

— Ах ты, негодник, брысь! — фыркнул ёжик.

Кот струсил и убежал. Не понял он, кто это его

так напугал.

Прилетела Белогрудка к своему домику, увидела, что у порога насорены пух и пёрышки, а одно яичко на золотом песке разбитое лежит. Заплакала, запричитала ласточка:

— Какой скверный кот, как ему не стыдно! Ведь из этого яичка вывелся бы хорошенький птенчик, маленькая Белогрудка!

— Таких котов не стыдить, а учить надо! — сказал ёж.

— Я его боюсь, он меня сцапает!

— Ничего, Белогрудка, я тебе помогу, твой домик постерегу. Если кот ночью явится, ты меня разбуди. Когда он спросит, кто в домике живёт, кричи громче: «Птичка-колючка! Птичка-колючка!»

Вот скрылось солнышко, наступила ночь, страшное время для птичьего населения. Попрятались бережанки в свои земляные домики. А дверей-то у них нет. Какой уж тут сон! Задрожала Белогрудка, когда услышала у порога завывание рыжего кота:

— Я голодный кот! Кто здесь живёт?

— Птичка-колючка! Птичка-колючка! — закричала ласточка.

— Это что такое? Какая ещё колючка? Здесь живёт птичка-норушка, чуть поменьше скворушка,

Умолкла испуганная Белогрудка. А ёжик проснулся и говорит, потягиваясь да в колючий клубок свёртываясь:

— Подними нос, так узнаешь, какая это птичка!

Кот услышал, как в сухой траве ёж колючками шевелит, подумал, что мыши, и поднял морду кверху.

Тут ёжик скатился с берега, словно мячик, да прямо ему на нос — хлоп!

Заорал кот диким голосом. Фыркнул, пырскнул, и только его и видели. До самой деревни, как по воздуху, летел.

Забрался на забор и давай умываться, царапины на носу лечить. Долго нос свой зализывал и всем своим усатым приятелям наказывал:

— Не ходите, коты, сметану лизать! Не ходите, коты, бережанок пугать! За сметану нашего брата по спине веником бьют! За птичек нашего брата по носу ёжиком дерут!

В жаркий летний день старый дедушка и его внучка, по прозвищу Почемучка, сидели в саду, в тени дерева. Дедушка дремал, а Почемучка скучала. Всё ей хотелось о чём-нибудь спросить старого…

Рядом с дедушкой дремала старая кошка, пёстрая, словно сшитая из разных лоскутков-белых, рыжих и чёрных.

Её котята лакали из блюдечка парное молоко. А корова Бурёнка стояла в стойле, спасаясь от оводов, и ела вкусный клевер, былинки которого так сладки, что, если пожевать, хоть чаем запивай.

А около кошкиной головы кружил шмель. Мохноногий, бархатный. Хоть он гудел у неё над самым ухом, кошка и глазом не повела, только жмурилась.

— Дедынька, он думает, что наша кошка цветок?

— Нет, внученька, он ей сказку рассказывает.

— Какую?

— Про шмелиное царство, подшефное кошкино государство.

— А разве бывают такие царства?

— А вот ты слушай, про что шмель гудит… «Привет тебе, говорит, Трёхшёрстка-матушка, славная Мышехватушка! Кланяется тебе всё наше шмелиное поголовье! Кушай побольше мышей — себе на здоровье. Те негодницы-мыши прогрызают у наших домиков крыши, поедают наш сладкий хлебец из цветочной мучицы, губят наших детушек, маленьких шмелятушек. Чем больше ты съешь мышей, тем больше вырастет молодых шмелей.

Будем мы с ними на клевер летать, своими мохнатыми лапками розовые цветы опылять.

От этой нашей работки нечаянной уродится клевер необычайный. Вашей доброй коровушке на всю зиму пожива — значит, молоко у неё будет на диво. Густое, как сливки, сладкое, как мёд. Не пожалеет хозяюшка — и твоим котятам в блюдце нальёт!

Пусть его лакают детушки-царапушки, растут не хуже своей матушки — такими же глазастыми да когтистыми, резвыми котятками, будущими Мышехват-ками…

Пусть зловредных мышей на нашей земле сокращают, нашему шмелиному народу помогают ж-жить, не ту ж-жить…. Ф-фить!

Так прогудел он и улетел!

Побежала вдогонку шмелю Почемучка, а от него только пыльца в воздухе ниточкой протянулась.

— Куда же он улетел, дедушка?

— От кошки своему шмелиному народу привет понёс.

— И всё, что он рассказал, — это правда?

Смотрит Почемучка и не поймёт: не шутит ли дедушка?

Корова поглядывает на неё лукаво, а сама клевер жуёт. Котята, напившись молока, друг друга облизывают. Трёхшёрстка дремлет, а сама когти то выпустит, то уберёт.

— Ну, дедынька, ну скажи — правда всё это?

— А уж это ты сама подумай, внученька.

И Почемучка стала думать, думать… И чем больше она думала, тем всё интересней становилось ей жить на свете.

Есть у нас в Мордовии, в излучине реки Мокши, чудесная роща. Певчих птиц в ней так много, что каждый день для всех желающих пернатые певцы дают концерт.

Запевают, конечно, соловьи — известные солисты, мастера пения. Голоса у них чистые, звонкие, приятные. То забулькают, то защёлкают, то засвистят, то заиграют, как пастушьи дудки, то рассыплются бубенчиками. Подыгрывают им варакушки, подсвистывают дрозды, подстукивают на дуплистых деревьях дятлы-барабанщики, в бубны синички звенят, иволги подголоски выводят. Даже безголосая кукушка и та аккомпанирует как может: «ку-ку, ку-ку».

Всё лесное население слушает — не наслушается. Даже сонная сова и та ушами встряхнёт, глазами поморгает и крыльями похлопает.

А восторженный кулик взовьётся выше всех в небо и кричит на весь свет:

— Бис! Бис!

Все пернатые артисты дружные, не гордые, не заносчивые, не завистливые; каждый поёт как может.

Лес велик, деревьев много, всем можно своё искусство показать.

Козодой летает по лесу и, кого ни встретит, всех уговаривает:

— Спой, спой!

А перепёлка любит молодые таланты открывать и каждой птичке утром и вечером внушает:

— Спеть пора, спеть пора!

Все птицы свои таланты показали, а толстая зелёная лягушка сидит в болоте и молчит, только от зависти надувается.

Заметил её хохлатый чибис. Подбежал на своих тонких ножках, кланяется, трясёт хохолком и спрашивает:

— Почему не поёте? Чьи вы? Чьи вы?

— Меня не просят, вот и не пою, — отвечает лягушка.

— А мы вас просим, просим! — сказала пробегавшая мимо вежливая трясогузка на тоненьких ножках. И тоже стала кланяться.

Но лягушке этого показалось мало:

— Я не такова, я не такова!

Прибежали, прилетели другие птицы — наперебой уговаривают лягушку участвовать в их концерте. Уж если она такая толстая и так важничает, наверное, и голос у неё замечательный и поёт она отменно хорошо.

Отмалчивается лягушка.

Даже утка, сидевшая в гнезде, стала ей говорить:

— Зря не соглашаетесь, зря, зря!

Наконец уговорили толстуху, и она ответила:

— Ладно, ладно.

А сама по-прежнему сидит в болоте и не поёт.

Стали её птицы уговаривать вспорхнуть и занять любое дерево.

Глуховатый тетерев забормотал:

— Бу-бу-бу, устраивайтесь на дубу!

— На дубу для моего голоса низко.

• Предыдущая
• 10/11
• Следующая