Тайные страницы истории - Николаевский Борис Иванович - Страница 30

• Предыдущая
• 30/132
• Следующая

Дело было не только в том, что пантюркистские идеи тогда открыто проповедывалн некоторые из мусульманских министров, занимавших важные посты в краевом правительстве. Еще более важной была общая установка политики, которую проводила Турккомиссия ВЦИК, ставшая с ноября 1919 г. высшим органом власти в Туркестане. Эта политика была такова, что местное население вначале ее воспринимало, как политику, направленную против русских. Д. Фурманов, глава Политуправления Туркфронта первых месяцев после ликвидации «оренбургской пробки», был, несомненно, наблюдательным человеком и в своем дневнике, в записях для себя, старался откровенно резюмировать свои впечатления. В марте 1920 г. он проехал на лошадях из Ташкента в Верный (ныне Алма-Ата) и записывал в пути.

«Декреты центральной власти (хотя бы о земле) здесь в кишлаке преломляются таким образом, что теперь вся и все принадлежат мусульманам, что у власти стоят и должны стоять только мусульмане, а пришельцы должны восвояси выбираться… Надо оказать, — прибавляет Фурманов, — что некоторые мусульмане-коммунисты… в душе с этим уродливым толкованием совершенно согласны»[129].

Своей высшей точки эта игра с пантюркистами достигла в соглашении, которое Ленин заключил с Энвер-пашою, вождем крайнего, наиболее агрессивного крыла турецких шовинистов, придерживавшихся во время первой мировой войны пронемецкой и антианглийской ориентации. Осенью 1920 г. в Баку был созван съезд народов Востока, который был попыткою Коминтерна возглавить движение народов Востока против британского империализма. Об этом открыто заявил на конгрессе Зиновьев, и весь конгресс вообще прошел под лозунгами священной войны против Великобритании. Энвер играл на нем большую роль, а после конгресса Ленин заключил с ним секретное соглашение, в силу которого Энвер взялся, объединив под пантюркистскими лозунгами всех туркестанских басмачей, увести их в поход в Индию[130]. Эти авантюристические планы рухнули, и притом скорее, чем можно было ожидать.

В Туркестане, куда Энвер прибыл осенью 1921 г., его приняли восторженно, но его настроения к этому времени были далекими от желания платить по векселям, которые он выдавал в Москве. Призывы к священной войне, правда, прозвучали, но это были не призывы уйти в Индию для газавата против англичан. Вместо этого Энвер сам перешел в лагерь басмачей и попытался возглавить их для священной войны, но уже против большевиков.

Правда, и на этом пути Энвер не имел успеха, как не имел он прочного успеха почти на всех извилинах своей путаной жизни. Вскоре он погиб, зарубленный в схватке с отрядом войск особого назначения, того самого типа, «политработником» в которых начинал свою карьеру Маленков. Труп Энвера был зарыт неопознанным где-то на обочине одной из глухих дорог Восточной Бухары, и только позднее, по его часам, которые подобрал один из участников той схватки, стало известным, чья именно голова была тогда снесена лихим ударом безвестного «чоновца»[131].

Авантюра Энвера спутала много карт в и без того запутанной игре большевиков. Басмаческое движение, по существу никогда не прекращавшееся, вспыхнуло с новой силой и захватило почти весь край. Советская власть держалась лишь в городах — вся деревня (кишлаки) ее не признавала, ее декретов не выполняла, ее распоряжениям не подчинялась. Там хозяйничали басмачи, разрозненные отряды которых действовали каждый на свой риск и страх. Власти из одной крайности бросались в другую. Беспартийные конференции, на которых коммунисты играли в братание с муллами, перемежались с публичными расстрелами на базарах взятых в плен басмачей и их родственников, объявленных заложниками. Без устали работали карательные органы. Срочно подвезли с польских границ «буденовцев», которые огнем и мечом «прочесывали» неспокойные районы. Всеми операциями руководило командование Туркфронта и его испытанное политуправление.

Результаты не замедлили сказаться: ударил голод — страшный, унесший миллионы человеческих жизней. Ряд районов опустел. Но советская власть удержалась, из года в год показывая все большую настойчивость, все большую цепкость, и все глубже спускала в народные низы корни своего аппарата власти и подавления. Верхушка правящей партии эти результаты рассматривала как доказательство правильности поставленного диагноза и возможности «постепенного вовлечения» края в общее русло советского развития.

Как раз к этому времени относится небольшой эпизод из биографии Сталина, крайне характерный и для него лично, и для всей эпохи. Осенью 1921 г. на заседании коллегии наркомнаца, во главе которого тогда стоял Сталин, только что приехавший в Москву представитель Башкирской республики делал доклад об ужасах голода. Жуткий рассказ все слушали с глубоким волнением. В одном месте у кого-то из слушателей вырвалась реплика: «Но ведь это один ужас, что творится!» Сталин, который вел собрание, коротко оборвал:

«Ужас, это когда речь идет об отдельном человеке. Если речь идет о миллионах, это не ужас, а статистика… Товарищ, продолжайте Ваш доклад!»

Больше докладчика не прерывали, и если в 1921 г. советское правительство обратилось за помощью к американцам, то в этом повинен не Сталин. Позднее, когда он стал «хозяином» страны, страшная «статистика» неутомимой поступью ходила по самым богатым, самым хлебным районам страны, и он никогда не считался с количеством погибавших.

Маленков служил в Туркестане во 2-й Туркестанской дивизии, стоявшей в Ферганской долине, в бывшем ханстве Кокандском, имея штаб в г. Скобелеве, бывшем Новом Маргелане, а ныне г. Фергана. Это был совсем небольшой городок, в котором по переписи 1897 г. числилось всего пять с половиной тыс. жителей. Позднее, накануне первой мировой войны, город сильно вырос, так как в него был перенесен административный центр области. Это перенесение было вызвано исключительно мягким, здоровым климатом, которым славилась местность, где расположен город. Но и после этого перенесения число жителей г. Ферганы не многим превысило десять тысяч.

Население распадалось на две группы: местное население, узбеки, киргизы, таджики — торговцы и хлопководы, и население пришлое, русское — чиновники, военные, купцы. Жили они обособленно, почти не соприкасаясь друг с другом. Так продолжалось и после революции. 2-я Туркестанская дивизия, пришедшая в край в конце 1919 г., занимала все здания, принадлежавшие старому гарнизону царского времени. Комиссаром этой дивизии был некий Сухов. Человек интеллигентного ума, предприимчивый, убежденный коммунист из левых эсеров. Маленков стал чем-то вроде личного секретаря при Сухове.

Целая дивизия с большим боевым прошлым в Ферганской долине была расквартирована далеко не случайно: эта долина с 1918 г. была одним из главных, если не главным, центром басмаческого движения. Вся хозяйственная жизнь этого края с дореволюционных лет зависела от хлопководства, особенно быстро развивавшегося в течение последнего десятилетия перед первой мировой войной. Октябрьская революция внесла полную разруху в эту область: большевистский декрет о конфискации всех запасов хлопка, в чьих бы руках они не находились, сыграл огромную роль в обострении антибольшевистского движения, хотя основой кризиса была полная разруха транспорта, приостановившая вывоз хлопка в центральные губернии, где производилась его обработка. В результате к басмачам примкнуло все земледельческое население края, жившее главным образом хлопководством.

Политотдел 2-й Туркестанской дивизии, как только она пришла в край, немедленно же развернул широкую пропаганду среди населения, резко отмежевываясь от «извращений большевистской политики», допущенных прежними правителями края, призывая басмачей отказаться от безнадежной борьбы. Всем участникам басмаческих отрядов, конечно, была объявлена полная амнистия на условии немедленного разоружения. Этой кампанией в Фергане руководил тот самый Сухов, политический комиссар 2-й Туркестанской дивизии, секретарем которого состоял Маленков. Он был тогда весьма юн — как раз в Фергане ему исполнилось 18 лет.

• Предыдущая
• 30/132
• Следующая