Семейщина - Чернев Илья - Страница 164
- Предыдущая
- 164/207
- Следующая
Рокот моторов спадал. Печатая глубокий, изрубцованный поперек след, тракторы на самом тихом ходу въезжали в деревню. Вцепившись рукою в верхнюю плаху ворот, Емеля Дурачок застыл, — мимо него шли невидаль-самоходы.
Застыла и толпа, бабы разинули рты. Кто-то тихо сказал:
— Чего только ученые люди не придумают, какую оказию!
— И на ём пахать? — спросил другой. Аноха Кондратьич подался вперед, вытянул шею:
— Вот теперь мы и поглядим их… эти самые трахторы… Хэ-ка, паря!
Последняя машина вкатывала в ворота, — первые две уже остановились. И тогда, будто спохватившись, мальчишки кинулись к еще двигающемуся трактору и облепили его. Емеля Дурачок восторженно затрубил:
— Е-а-а-а!
Потом он ринулся вслед ребятишкам, замахнулся на них: «Кыш-кыш!..» — взгромоздился рядом с прицепщиком, воя и трясясь, принялся нахлестывать ладонью, которая должна была изображать кнут, себя по спине, по металлическим гладким частям машины, закричал гнусаво:
— Но-о, Воронко, но-о!
Водители в промасленных блузах и кепках заулыбались, засмеялся и народ.
Аноха Кондратьич подался еще вперед. На второй машине, позади высокого сиденья тракториста, где-то внизу примостился Никишка, его сын, прицепщик. Никишка сиял от невиданного счастья, глаза его на широком, в щедринках, лице вовсе пропали в узких щелках. Он выглядел так, словно вознесла его эта машина на недосягаемую для окружающих высоту.
— Никишка! — окликнул его Аноха Кондратьич. — Ловко сидеть-то тебе? Поди каляно! Потник под зад положил бы…
Никишка только повернул в его сторону расплывшееся лицо, но не удостоил старика ответом.
А на переднем тракторе таким же порядком сидела широконосая девка. Епиха раньше других заметил сестру. Грунька старалась не глядеть на людей. Не решаясь окликнуть, он молча наблюдал за нею: ей неловко, непривычно сидеть, платок сбился на ее голове, ей почему-то стыдно народа, стыдно и в то же время хорошо.
«Так-то лучше, чем убиваться не знай о ком», — подумал Епиха и пошел к трактору.
Он влез на освобожденное водителем сиденье, выпрямился во весь свой небольшой рост, поднялся над толпой, взмахнул рукою…
Начался митинг.
8
И вот настал он — сев.
Не страшась возврата зимы, апрельское брызжущее солнце неистово прогревало давно оголившуюся землю. Высоко ходило оно над степью, над увалами, над сопками, над жухлыми летошними травами, сквозь которые едва-едва пробивалась первая зелень. Но еще голыми выглядели березняки и осинники, не спешили одеваться листвой перелески на Майдане и на Кожурте, по утрам еще прихватывало землю морозцем.
Тракторы работали без передышки. Управившись с массивом на Дыдухе, машины перекинулись на Богутой, на Кожурту, потом на Стрелку, оттуда их погнали на Модытуй к хонхолойской покати. Они то сходились вместе, то будто разбегались в стороны, и тогда между ними лежали многие сотни га. То они начинали пахать огромные клинья с разных концов, то каждому трактору отводился отдельный небольшой участок. То пахота шла у красных партизан, то машины перебрасывались на поля закоульцев. Три трактора — это было слишком мало для двух многоземельных колхозов, но МТС не могла уделить больше: помимо двух Никольских артелей, она должна была обслужить свыше десятка в других селах, а машин у нее было не ахти как густо. И все же помощь от этих тракторов была такая, как будто Никольские артельщики получили вдобавок к своим с полсотни добрых коней, и кони эти не просят ни овса, ни сена.
— Ничего, — говорил Епиха, — попервости и это ладно. И ладно-то как! Не сразу Москва строилась… На другой год больше пришлют.
Тракторная вспашка восхищала его своей дешевизной, своим недосягаемым для конной тяги качеством. Семейщина, вначале с сомнением и недоверием приглядывавшаяся к пахоте машин, быстро признала их неоспоримые преимущества. Даже те из стариков, которые, крепко блюдя старину, предрекали от пользования тракторами всяческие беды, теперь помаленьку шли на попятную:
— Пахота, слов нет, ровная, мягкая, чо напрасно… Только даст ли господь урожаю?
Обе артели пахали главным образом конями, обе сеяли на большинстве своих участков по старинке, вручную, — сюда бы сейчас десять тракторных сеялок, а не две!
В «Красном партизане» работа шла дружно, споро, председатель Епиха говорил — блестяще. Это слово перенял он недавно от участкового агронома. По его совету Епиха объявил соревнование между бригадами. Первая бригада, Карпухи Зуя, начала соревноваться со второй бригадой, Ваньки Сидорова. Епиха свел бригадиров, заставил их почитать в газетах, как люди между собой трудом дерутся, накачал, распалил… И — пошла писать губерния! Гриша Солодушонок, заместитель, разъезжал по полям, ловко так подзадоривал обоих бригадиров, поддавал жару…
Иначе обстояло дело у закоульцев. Будь у Мартьяна Алексеевича своя голова и свои руки, еще бы ничего. Но не было у него своей головы, своих рук: думал за него, направлял всю работу артели старый Цыган. Ничего не значит, что Цыган теперь не в правлении и даже не в артели, — все равно он хозяин, все равно по-хозяйскй вертит он председателем Мартьяном. В первую бригаду записали они верных, надежных людей, всех своих согнали в нее, а бригадиром поставили Куприяна Кривого. Хоть он грамоте и не знает, зато по земле, по крестьянству первый старик в Закоулке, — лучшего бригадира трудно сыскать! О соревновании у закоульцев и разговору не подымалось. С агрономом, с наезжающими из района Мартьян на словах, правда, соглашался, что не плохо бы де и нам такое же дело затеять и даже вызвать красных партизан, но эти беседы с начальством до артельщиков не доходили.
— Соревнование… Мы им покажем соревнование! — накалялся злобой Цыган.
Какое уж тут соревнование, когда рука Цыгана ежедневно, ежечасно толкала Мартьяна Алексеевича к тому, чтоб закоульские бригады были разобщены, отделены друг от друга стеною, чтоб одна не знала, что делается в другой. Не знала, не должна была знать… Правду сказать, Цыган, а вместе с ним Мартьян Алексеевич и Куприян Кривой побаивались тесного общения артельщиков, — не большеротые ли крикуны, те самые, что орали против них на чистке, собрались во второй бригаде? Они всячески отгораживали бригаду от бригады, — свою от ненадежной, — сколько могли. С некоторыми из крикунов, особенно задиристыми и неподатливыми, они расправились заранее, — выкинули из артели сразу же после чистки.
Бригадир Куприян Кривой получил приказ правления поднять целину за Модытуем, высоко на сопке, куда никакой трактор не заберется. Он загнал пахарей на едва прикрытый суглинком камень. Лошади сбивали и калечили ноги, плуги со скрежетом выскакивали из борозды, люди матерились:
— И чего это районная власть смотрит!
— Куда и глядит!
— Сей по камню, расширяй площадь!
— При доброй бы пахоте и с этой земли польза была…
Но Куприяну не до доброй пахоты — вспахал сто га на один раз и приказал сеять.
— Да что же это такое?! — возмущенно взревел Хвиёха, Анохин зять. — Что ж с ей вырастет?
— Ничо… Целине одной вспашки хватит, так в старину говаривали, так и по науке доказано, — успокоил Куприян.
По пашне бежал сам председатель Мартьян Алексеевич. Кто-то из сеяльщиков высказал ему свои сомнения.
— А ты сей, сей!.. Он прав, бригадир, целину какой дурак перепахивает в первый год, — накинулся на недовольного Мартьян. — Спроси агронома, он те то же скажет…
В другой раз и в другом месте председатель Мартьян Алексеевич, пошептавшись с Куприяном, велел пригнать находящийся поблизости трактор, — он только что кончил пахать и стоял без дела, — приказал трактористу ехать вслед за сеяльщиками. Три старика раскидывали по земле пшеничные зерна, а трактор заваливал их тяжелыми пластами. Тракторист, несмышленый юнец, даже, глазом не моргнул, — просит, значит, так и надо.
— Новый научный способ, — объяснил артельщикам председатель. — вместо бороны…
- Предыдущая
- 164/207
- Следующая
