Семейщина - Чернев Илья - Страница 183
- Предыдущая
- 183/207
- Следующая
Вначале эти будто невзначай разбитые литровки слегка тревожили Василия Дементеича, но вскоре он привык, осмелел и стал делать себе запасы за счет договорной нормы. А ближе к весне, когда срок его договора с Трехкопытным уже истекал, он заехал в городе под вечер на постоялый двор и распродал несколько ящиков водки мужикам по двадцатке за литр на круг. И тут он попался — нагрянула милиция и забрала его…
Василия судили по новому закону об охране социалистической собственности, судили строго: он получил три года тюрьмы. Хамаиде он сумел послать домой весточку: так, мол, и так, приезжай на свиданье. Она приехала, выла, а он все твердил ей:
— Двор береги, скот, нажитое добро… пуще всего… Не порушьте без меня хозяйства…
Скупая Хамаида Варфоломеевна хозяйствовала ладно. Филат и Еким старательно выполняли наказ дяди. Филат стал теперь первым мужиком в семье, в меру сил своих заменял дядюшку. Преисполненный важности, он покрикивал на Екимку, а тетка Хамаида похваливала его, часто советовалась с ним по разным домашним делам.
Василий Дементеич просидел в тюрьме год. У него не было иных стремлений, кроме одного: поскорее вырваться на волю, поскорее вернуться к своему двору. Он угождал начальству, прилежно работал в мастерской и вскоре снискал себе славу исполнительного и смирного человека. Он знал, что за тихий нрав и старательность полагается досрочное освобождение. И вот его освободили… Нежданный, он явился домой и нашел, что без него домашность, хозяйство, осталось в целости. Правда, приумножения за этот потерянный год никакого нет, но нет и упадка, чего он так боялся в тюрьме. Он сдержанно похвалил жену и племяшей, на радости особой не выказал. Чему радоваться? У него отняли целый год, — сколько мог бы он наработать за это время! Будто заноза засела у него в душе…
На другой же день Василий Дементеич ругал уже Екимку:
— Без меня ты, я вижу, развинтился… Спишь долго, не радеешь… Тетка сказывала — Филат-то куда проворнее тебя. Лень, паря, она до добра не доведет!
Сильно не понравилось Василию Дементеичу, что в его отсутствие Еким выписал «Крестьянскую газету», стал много читать. Деньги на выписку газеты — ущерб хозяйству, но не это главное: не задурил бы с этого чтения парень, не отбился бы от рук.
— Мало что тебе наговорят, ты и слушай! — сердито пробурчал Еким.
Он ушел из избы, не стал продолжать этот обидный для него разговор.
Василий Дементеич зло посмотрел ему вслед. Он вернулся домой еще более ожесточенным, чем был раньше. И вдруг эта новость: племяш выписал газетку! Как спасти свой двор от разора, от погибели, если в его семье началось такое?!
«Сегодня газета, завтра — артель… — мрачно продумал Василий Дементеич. — Не пущу… топором изрублю паскуду!»
И,сбычив по обыкновению лобастую свою голову, он сжал кулаки.
3
Егор Терентьевич дождался-таки своего: наконец-то его Гриша стал полноправным председателем артели. Больного Епиху прямо из правления тогда же увез в Мухоршибирь начальник политотдела. На Епихино счастье, вывернулся невесть откуда Лагуткин на своей легковушке, помог Дмитрию Петровичу бережно перенести и уложить на мягкое кожаное сиденье исходящего кровью Епиху, да так и умчал его в сопровождении фельдшера в больницу. Несдобровать, не подняться бы в этот раз Епихе, если бы не этот счастливый случай. Сказывают, всю дорогу плевался Епиха кровью, а Дмитрий Петрович беспрестанно заставлял его глотать холодное какое-то питье… Только в больнице остановили кровь. С месяц пролежал там Епиха и едва мало-мало окреп, отправил его райком партии в Крым, на курорт. Опять упирался, говорят, Епиха, но ничего уж не хотели слушать теперь Полынкин и другие руководители района, — дали до места провожатого, денег, путевку, вывезли в город, усадили в скорый московский поезд… Только в одном и уступили Епихе: вытребовали к нему Лампею с Грунькой, разрешили повидаться перед дальней дорогой, попрощаться с родными.
Уехал Епиха лечиться в далекий Крым, и остался в артели Гриша полным хозяином. Как тут не радоваться Егору Терентьевичу — исполнилась заветная его мечта!.. Однако недолго тешил он свое сердце: кто-то из начальства намекнул, что неудобно-де быть отцу кладовщиком при сыне-председателе, и Гриша — чтоб разговоров лишних не было — поднял на правлении вопрос о новом кладовщике, и пришлось ему, Егору, передать ключи от амбаров Корнею Косорукому.
— Вот это удружил сынок! — обиженно сказал Егор Терентьевич своей старухе.
— Ему лучше видать, — поджав губы, отозвалась Варвара Леферовна.
Старик целую неделю не разговаривал с Гришей, сердито поглядывал на него исподлобья за столом, но тот, наскоро поев, вылезал, спешил по делам и, казалось, не обращал внимания на батьку.
Сердится старик, и пусть его сердится, — когда-нибудь да перестанет. Ему сразу же было разъяснено, почему он должен передать должность Корнею, это надо понять и… не дуться, как мышь на крупу, — думал Гриша.
Первым не выдержал Егор Терентьевич. Однажды за ужином он зло спросил сына:
— Что мне теперь прикажешь, товарищ председатель? Какую должность предоставишь?.. Нельзя же этак… без дела… Сколь мне ждать, пока назначат куда?
— Не торопись, отдохни, — спокойно ответил Гриша, — сев вот кончали…
— Ну, и что с того, что кончали? — запальчиво сказал Егор Терентьевич.
— А то, что на днях сызнова распределять народ станем, к сенокосу. Правда, бригадиры, полевод, животновод, конюхи, качественники — все остаются на своих местах…
— Может, подметалой каким на конном дворе ваканция свободная для меня найдется! — закричал Егор Терентьевич. — Я эту артель зачинал, я первый был председатель! Ну, теперь, конечно, гожусь в подметалы!.. Удружил, сынок, нечего сказать!.. Или мне в бригаду идти, литовкой и серпом трудодни свои выколачивать?.. Стар уж я для такой работы, не пойду!..
— Ну, разошелся!.. Никто тебя не заставляет… Придумаем что-нибудь, — улыбнулся Гриша.
Ему стало жаль отца, как-то неловко за него — до чего отстал старик, и тщеславия в нем, видать, больше осталось, чем ума. А ведь умным мужиком считался он когда-то на деревне!
4
В жаркий июльский день на площади перед клубом собралась почти вся деревня. С утра был объявлен митинг по случаю десятилетия бурятской автономной республики, и к полудню возле клуба шумела большая толпа.
Кто пришел послушать Лагуткина, — до чего мастер человек говорить! — кто прельстился на интересное зрелище: приедет районное начальство, а из ближних улусов делегация бурятских колхозников, — будет что поглядеть! Большинство же хотело собственными ушами слышать о новых льготах, которыми-де непременно будет ознаменован юбилей. Слух о предстоящих льготах, — каких именно, неизвестно, — переняли никольцы уже давно. И теперь связывали объявление льгот с этим торжественным днем, ждали и не расходились…
На тракту заклубилась пыль, и знакомая легковушка, сбавляя ход, с легким урчанием подкатила к толпе. Из машины вышли Лагуткин и председатель райисполкома Ларин.
Трибуну, дощатый помост с перилами, сколотил Викул Пахомыч еще с вечера, и сейчас на нее поднялся Гриша Солодушонок и приехавшие начальники.
— Митинг, граждане, объявляю открытым! — сказал Гриша. — Прошу соблюдать тишину! — И он окинул строгим взглядом народ. — Насчет годовщины нашей республики выступит предрика товарищ Ларин.
Толпа, плотным кольцом окружившая трибуну, затихла. Коренастый предрика убрал локти с перил, снял кепку, не спеша провел рукою по волосам, кивнул головою:
— Здравствуйте, товарищи колхозники и единоличники!.. Сегодня мы собрались с вами на торжественный митинг, посвященный десятилетию нашей автономной национальной республики…
Ларин говорил долго. Он вспомнил, как жили буряты и семейские при царе: невежество, темнота, болезни и взаимная рознь… уставщики и ламы, кулаки и нойоны… Сильный грабил слабого, и бедному негде было искать защиты, — на стороне богатого стояли царский закон, исправники, ламы, темные суеверия. Революция разбила устои, казавшиеся непоколебимыми, разоблачила уставщиков, на трахому и сифилис в улусах она двинула врачебные экспедиции, она строит больницы и школы… она просветила народ, дала ему жизнь счастливую, радостную, широкую, как вот эти степи. Советская власть и партия возродили бурятский народ, как и все другие народы, и искусственно насаждавшаяся веками вражда, взаимное недоверие и презрение русских и бурят сданы в архив истории, как мрачный пережиток проклятого строя.
- Предыдущая
- 183/207
- Следующая
