Семейщина - Чернев Илья - Страница 184
- Предыдущая
- 184/207
- Следующая
Председатель РИКа еще не кончил свою речь, — от тугнуйской околицы запылили растянувшиеся редкой цепочкой бурятские одноколки. Они быстро приближались.
— Вот, кажись, сегодняшние именинники едут! — поглядел вдоль улицы Мартьян Яковлевич. — Гриша, гостей встречай!
Все головы повернулись навстречу бурятам. Поджидая, когда подъедет делегация, Ларин умолк.
На передней одноколке сидел старый Цыдып. Никольцы сразу узнали его. Глубокий синий рубец от бритого лба до правой скулы — след бандитской сабли в памятный день успенья — был страшен на этом широком гладком лице. Подвернув к крыльцу клуба, Цыдып медленно выбрался из короба одноколки и заковылял к трибуне. За ним потянулись другие делегаты.
— Сюда подымайтесь, товарищи! — взмахнув рукою, пригласил Ларин.
На трибуне зацвели красные маковки островерхих бурятских шапок. Делегаты были одеты нарядно, по-праздничному, — новые халаты, синие, желтые, красные, запестрели над толпой.
Что-то шепнув на ухо Цыдыпу, председатель райисполкома поспешил закончить речь. Чаявшие объявления льгот не были обмануты в своем ожидании: под конец Ларин прочитал постановление ЦИКа республики о снятии недоимок по налогу и страховке за несколько минувших лет.
Ларин провозгласил здравицу — бурятскому народу, его руководителям, великой ленинской партии… Первыми захлопали в ладоши Мартьян Яковлевич и Викул Пахомыч. Молодежь подхватила, закричала «ура». Площадь будто ожила, затрепетала из конца в конец. Степные гости на трибуне поснимали островерхие шапки, принялись подкидывать их над бритыми круглыми головами.
Когда волнение улеглось, Цыдып приблизился к перилам, поклонился толпе:
— Наш колхоз «Улан Тугнуй» послал нас к вам. Сегодня ваш и наш праздник… Много-много годов жили мы рядом: улус и деревня, бурят и семейский. Много годов, а пошто ни разу не был у нас один праздник? А потому не был вместе, что лама не пускал. Лама — один бог, уставщик — другой бог. Теперь нету лам, нету уставщиков… есть советская власть и колхоз. Потому вместе… В старое время Цыдып был пастух, нойоны жить не давали нам. Теперь нету нойонов. Теперь в улусе колхоз. В деревне тоже нету… Елизара, Астахи, — другая жизнь пошла, совсем другая! Меня грабил Елизар, Алдоху — Панфил, Епифана Иваныча бил Покаля… Алдоха был умный человек, Епиха тоже. Алдоха голову свою потерял за народ. Давно они говорили, что бурят ли, русский ли — всё едино люди, что улусный пастух и семейский пастух — братья, у них одна доля. Тогда никто не верил ему. А теперь и сами кругом видим. Жалко, Епифана Иваныча нету: сказал бы ему спасибо.
Цыдып замолчал и, тронутый горькими воспоминаниями давно минувших лет, неожиданно прослезился. Толпа у его ног одобрительно загудела, а он, закрыв лицо широким рукавом халата, отступил за спину рослого Гриши Солодушонка.
После Цыдыпа к перилам подошел Корней Косорукий.
— Что говорить, — размахивая руками, закричал он, — правда твоя, Цыренжапыч! За человека раньше братского не считали, у порога чай пить усаживали, оно это самое дело. Да как же тебя человеком могли считать Елизар или Покаля, когда они и нас-то, бедноту, ни во что не ставили! Мы для них не люди были — строчники. Отработал строк, и ступай куда хошь! С голоду околеешь, ему какое дело, у него мошна тугая, его лихо не возьмет… Да вот взяло, видать, лихо, куда и мошна их делась… оно это самое дело…
Корней пустился в воспоминания: он говорил о партизанах, об Алдохе, о бандите Стишке и начальнике Рукомоеве, о первом учителе и поджоге школы, о Покале, верховодившем в сельсовете столь годов, о повсеместном выселении кулаков в начале коллективизации.
— Вот с каких пор мы зажили по-людски… И сыты, и на старости лет учиться стали… Теперь ни к чему нам, это самое дело… людей разными словами обзывать… Однако, чего греха таить, есть у нас еще такие, кто за старинку тянет, ни за что с братским за один стол не сядет… Живой стыд, товарищи!..
Корнея сменил на трибуне Олемпий Давыдович. Он тряхнул рыжей головой, развел руками:
— Не знаю, что и сказать. Конечно, дураки мы темные были, свету не видали, своей пользы не понимали… Вот и я: не хотел попервости в артель, боялся… Обдуряли нас уставщики, пугали писанием… Сколь годов живет у меня Дмитрий Петрович, от него я ума-разума набрался… книжки читать стал. Зимою вот на курсах учился… За урожаем доглядать приставлен. Знаю теперь: не от бога, не от молитвы хлеб родится, а как посеешь, как поработаешь… Меня не обдуришь теперь… Будто свет мне новый открылся…
Митинг закончился, когда солнце уже садилось на далеком краю Тугнуя за рассыпанной грядою легких облаков.
Цыдып пригласил председателя Гришу к себе в колхоз: пусть он наряжает делегацию поглядеть их улусный скот, полюбоваться на их посевы, проверить выполнение социалистических обязательств, откушать баранины на праздничном ужине степной артели.
Вместе с бурятской делегацией на Тугнуй поехали Мартьян Яковлевич, бригадир Иван Сидоров, Викул Пахомыч, Олемпий Давыдович…
5
Ахимья Ивановна чувствовала, как ширится круг ее жизни… Раньше она знала свой двор, свою пашню, свою скотину. За пределами их справного хозяйства лежало чужое, и хотя добрая и общительная Ахимья Ивановна никогда не была равнодушна к чужой нужде иль незадаче, все же все эти соседские беды не были своими, кровными. Кровное всегда было отгорожено собственным заплотом, кровными были только свои интересы да еще, пожалуй, интересы зятьев и замужних дочек. Не то теперь: личное крепко-накрепко, навсегда связалось с судьбой целого, большого, с судьбою артели. Что теперь свой двор? В нем нет ни коня, ни плуга, ни телеги… Двор без пашни, — какой же это двор? Он теперь пуст, — много ли забот берут свиньи, коровы, огород? Хлеб, основа жизни, главное, создается общим колхозным трудом, в котором ежедневно участвуют сын Никишка, сноха Грунька, их старик Аноха Кондратьич… Над пашней, над хлебом трудятся сотни людей, работают не порознь, а вместе, сообща.
И Ахимья Ивановна старалась помогать общему в меру своих сил: она готовила пищу своим трактористам, стирала их черные прокеросиненные комбинезоны и куртки. Через Никишку и Груньку, через зятя Епиху она входила в интересы большой, сложной жизни. Артельное становилось, да уж и стало, кровным. Выпадут ли вовремя дожди, дадут ли к сроку молотилки, успеют ли выстроить ток за Майданом, справятся ли механики МТС с ремонтом тракторов — все это уже не постороннее, а свое, от всего этого зависят трудодни, количество центнеров хлеба по осени в ее, Ахимьиных, закромах. Вместе с Никишкой она волновалась и печалилась о запасных частях, о своевременном подвозе горючего, сердилась, когда ломались и останавливались машины. Вместе с председателем Епихой она радовалась, — наводит порядки политотдел товарищ Лагуткин, подтягивает лодырей, выставляет их на всеобщий суд, — не укроешься, — учит людей… сколько уж подготовил через курсы настоящих колхозных умельцев: качественников, бригадиров, учетчиков.
Ахимья Ивановна горячо принимала к сердцу соревнование зятя Ваньки Сидорова с Карпухой Зуем, Фиски — с Астахиной Пистей. Как ловко, с неведомым ей, старухе, уменьем обходится Фиска с телятами на ферме!
Об этом Ахимья Ивановна готова была часами разговаривать с Лампеей, с Грунькой, с соседками.
Широко раздвинулся круг жизни. Она стала разнообразнее, привлекательнее, потекла быстрее, каждый день несет интересные новости… Как-то неприметно для самой себя Ахимья Ивановна выдала, вслед за Фросей, замуж двух последних дочек — Катьку и Грипку, — не выдала, а сами они выскочили за вернувшихся из армии парней. В старое время это было бы крупное семейное событие, и пусто враз стало бы в избе, а теперь некогда замечать пустоты, — приходит ежедневно народ, ведет артельные разговоры, дни и недели бегут, наполненные и впрямь большими, волнующими событиями. Досуг ли тут долго задумываться над тем, что касается только своей семьи? Ну, ушли Катя с Грипой, и пусть их: не в дальнюю же сторону ушли, а в свою артель. Как работали на всех, так и сейчас работают… значит, и на нее, старую Ахимью. Добро, что сумела вырастить работящих дочерей, — убытку от них артели не будет…
- Предыдущая
- 184/207
- Следующая
