Князь Трубецкой - Золотько Александр Карлович - Страница 38

• Предыдущая
• 38/53
• Следующая

Тишина вокруг.

Беззвучно бьются кони, запутавшись в упряжи, что-то кричит Томаш, тоже беззвучно, куда-то указывает рукой… в сторону, на крыльцо двухэтажного особняка. Нужно туда бежать? Он что, не понимает, что князь Трубецкой убит? А убитые не могут ходить… они могут только стоять вот так и думать…

Или он еще не умер?

Трубецкой медленно поднял руку к лицу, провел пальцами от подбородка до лба… Сухо, крови нет, к правому виску — мокро. Мокро и кроваво… Он даже решился тронуть рану, ожидая с ужасом нащупать обломки кости и склизкую кашу мозга. Но кость, кажется, была целой…

Его дернули за руку. Потащили.

Томаш? Я не могу бежать… Я даже идти не могу, ты разве не видишь? И ты в одиночку меня не сможешь дотащить, даже если очень захочешь… Брось меня… Спасай свою даму сердца…

Но Трубецкого продолжали тащить, он наконец сообразил, что поддерживают его с двух сторон. Томаш? Кто это с тобой?..

Ярко-зеленые глаза. Твоя дама сердца тоже сошла с ума? Какого беса она вцепилась в мою руку? За каким дьяволом ей-то это нужно?.. Слепая дура… Пошла прочь… Что? Нехорошо, нельзя девушке из приличной семьи так ругаться… Нельзя… Выстрел почти у самого уха…

Трубецкой дергает головой от неожиданности, и перед глазами снова вспыхивает яркий свет, а земля вдруг опрокидывается, пытаясь завалить князя. Но его крепко держат за руки.

Томаш продолжает ругаться. Ругается-ругается-ругается…

Ступеньки, Трубецкой споткнулся о первую, повис на руках у Томаша и Александры. Нащупал подошвой следующую ступеньку. Еще одну. Двери. Слава богу и мародерам, что распахнули эти дубовые створки. Томаш отпускает князя, поворачивается к улице, вскидывает два пистолета и стреляет.

Трубецкой вдруг понимает, что стоит, обняв за плечи Александру. Попросту висит на ней, а она… Она держит. Со стоном, но держит. Какого черта?

Томаш захлопнул двери, с грохотом задвинул засов.

— Не останавливаться…

Это он правильно…

— Это ты правильно… — повторил Трубецкой вслух, — окна мы не удержим… Даже я… А я…

— Бегом… — Томаш не бросил пистолеты, сунул разряженные за пояс, снова схватил Трубецкого за руку. — Панна, осторожнее, тут ступеньки…

Александра что-то ответила — Трубецкой не разобрал. Все вокруг него плыло и танцевало, звуки то исчезали совсем, то начинали грохотать и взрываться у него в голове.

— Быстрее… Быстрее… — Это, кажется, говорит Александра.

У нее хриплый голос, дыхание прерывается, но она все еще тащит Трубецкого за руку, обняла за талию и поддерживает.

Снова дверь, снова Томаш на секунду оставляет Трубецкого и закрывает дверь, всунув в ручку какую-то палку…

Какие-то ведра, печь — большая, открытая, на полкомнаты… на стенах — сковороды и кастрюли. Кухня.

— Быстрее, ради бога, быстрее!..

Снова дверь. Темный коридор. Дверь.

Они выбежали во двор.

Небо словно залито кровью. Это закат. Скоро стемнеет. Справа какие-то крики — французы решили не ломиться сквозь здание, а бежали в обход.

Не повезло нам, ребята… Не повезло… Со мной вы точно не уйдете… Не были бы сердобольными идиотами, уже выезжали бы из Москвы, были бы в безопасности… А так…

Да бросьте же вы меня…

У Трубецкого даже хватило сил, чтобы попытаться вырваться из рук Александры. Вырвался и упал на землю. Снова вспышка боли в голове, вкус пыли. Его больше не ведут — его тащат прямо по земле. Ноги цепляются за что-то, голова свесилась — у него нет сил, чтобы держать ее ровно, он видит землю, видит край юбки Александры, видит капли своей крови, которые падают в пыль и превращаются в черные комочки.

Потом — темнота. На мгновение всего, но когда Трубецкой снова открывает глаза, то оказывается, что он лежит на чем-то твердом, а на лицо ему льется вода. Трубецкой открыл рот, пытаясь поймать хоть каплю. Во рту пересохло. Что им — трудно лить ему воду в губы?..

— Жив? — прозвучал голос Александры откуда-то издалека.

— Жив, — ответил Томаш.

— Так бы его и убила, — сказала Александра и засмеялась.

Томаш тоже засмеялся, немного нервно, но весело и искренне.

— Два идиота, — прошептал Трубецкой. — Какого хрена вы за мной вообще вернулись?..

— А вы хотели так быстро от меня отделаться? — спросила Александра. — Не получится. Вас бы просто так убили на улице, это слишком быстро…

— Где мы? — Трубецкой попытался поднять голову, но застонал и закрыл глаза: больно, и шевелиться не получается.

У него ведь пуля в голове. Так ведь?

— Вы смотрели — что у меня с раной? — спросил Трубецкой.

— Это вы меня спрашиваете? — осведомилась Александра.

— Я Томаша спрашиваю…

— Пуля только прочесала по голове. Ушла рикошетом, — сказал Томаш. — Повезло вам, только большая царапина.

— И очень больно. Где мы все-таки?

— Баня. — Томаш положил на лоб Трубецкому мокрую тряпку. — Мы закрылись в бане, так что…

— Они нас быстро выкурят… У вас есть порох и пули?

— Есть. На десяток выстрелов наберется. И два пистолета.

— И полагаете, что сможете отбиться? Что мы сможем отбиться?

Черт, он свою саблю потерял, как же теперь без сабли? Как же теперь…

— Они просто сломают дверь. Или подожгут баню.

— Нет, наверное, они этого не сделают, — сказал Томаш спокойно.

— Это почему?

— Я крикнула солдатам, что вы захватили меня в плен и убьете, если они попытаются штурмовать дом, — сказал Александра.

Просто так сказала, будто ничего особенного. Передала себя в заложницы. Ерунда, пара пустяков.

— Вы же кровавое чудовище, помните? — Александра, судя по голосу, улыбнулась. — Как же не поверить, что вы готовы убить беззащитную девушку?

— Французам есть дело до какой-то там польки, когда у них в руках тот самый обнаглевший кровавый князь Трубецкой?

— Французам, возможно, и нет, но Томаш рассмотрел среди солдат польские мундиры, так что штурма не будет. Поляки не допустят. Во всяком случае — пока.

Во всяком случае — пока. Это она верно сказала.

Пока они будут ждать, не захотят воевать с союзниками, но потом слух о Трубецком дойдет до ближайшего штабного офицера, тот бросится к генералу, и будет отдан приказ прекратить заниматься ерундой и подкатить к баньке пушку. Просто так жечь не будут: горящий дом в деревянной Москве — идея не самая лучшая. А вот ядро шагов с тридцати — сколько тут того двора — самое то. Найдется же у них в Москве пушка?

— Знаете что? — сказал Трубецкой. — Вы как хотите, а я, пожалуй, посплю. Очень, знаете ли, спать хочется. А вы… Вы меня очень обяжете, если подумаете как следует и уйдете отсюда. Скажете, что Томаш выполнял мои приказы, чтобы спасти вам жизнь… Соврете что-нибудь, вам ведь не впервой… А я — посплю… Посплю…

Темная волна накатилась на Трубецкого, отсекая звуки и запахи.

Он только услышал, как Александра назвала его неблагодарной свиньей, улыбнулся и уснул.

Какого черта он здесь вообще делает? За каким дьяволом вошел в это тело? Из самых лучших побуждений. Из самых высоких мотивов, ясное дело.

Снег.

Трубецкой протянул руку, подставил ладонь, поймал снежинку.

…Четырнадцатого декабря тысяча восемьсот двадцать пятого года в Санкт-Петербурге было морозно. Шел небольшой снег, но он не мешал ни участвовать в восстании, ни наблюдать за ним.

Войска, стоящие в строю, — всегда впечатляющее зрелище, но если знать, что стоят солдатики не просто так, а за правое дело стоят, против захвата престола не пойми кем — так это совсем другое дело. Даже стоящие неподалеку зрители из простого народа ощущали причастность к происходящему. Кто-то просто стоял рядом со строем восставших, кто-то выкрикивал что-то вроде: «Нам бы оружие, так мы бы подсобили!», а кто-то даже грозился мало что правительственным войскам юшку пустить, так даже и самого Императора гнать поганой метлой куда подальше с семьей его. А то и чего хуже устроить… Пусть только появится, мать его так!

Многие, наверное, воспринимали все происходящее на Сенатской площади как зрелище — яркое, захватывающее и театральное. Балаганное, в крайнем случае.

• Предыдущая
• 38/53
• Следующая