Серое, белое, голубое - Моор Маргрит - Страница 7

• Предыдущая
• 7/52
• Следующая

Неожиданно на мгновенье, когда светофор наконец переключился, его пронзило странное чувство кровной связи с нею, словно он был ее отец, старший брат, учитель музыки или парикмахер. Вдруг осознав родственность ее невозмутимого одиночества своему, он тронулся с места. Проехал чуть вперед, потом, сам не понимая зачем, затормозил на противоположной стороне и вышел.

Магда шла задумавшись. Она заметила его лишь тогда, когда их разделяли считанные метры. Ее лицо потеплело.

— Эрик, привет!

Ему почему-то трудно было улыбнуться ей в ответ.

— Ты сбилась с курса.

Она продолжала молча смотреть на него.

— Как тебе понравилось у старичков?

Казалось, его слова не имели для нее никакого значения. Она вскинула брови. Чтобы скрыть смущение, Эрик наклонился и погладил собаку. Пес тупо смотрел прямо перед собой.

— Я была с ним у ветеринара, — сказала она.

Все в той же скрюченной позе, он поднял глаза и посмотрел, куда она показала головой: ветеринар жил неподалеку.

— Что с ним?

— Ничего. Пес просто стар.

Проводя пальцами по лоснящейся шерсти пса, он вдруг подумал: однажды она невзначай расскажет обо всем, что с ней произошло, первому встречному. Придет день, когда этот торжественный обет молчания станет для нее невыносимым.

— Он стар, — повторила она рассеянно.

Эрик выпрямился. В боковом кармане у него звякнули ключи. Несколько секунд они молча стояли рядом. Она задумчиво смотрела на его губы и подбородок. Наконец он сказал:

— Я подвезу вас домой, тебя и собаку.

Ее глаза на мгновение ожили.

— Нет, не надо. Ему сделали укол, и теперь ему надо прогуляться.

Она нахмурилась. Вдруг помрачнев, сказала:

— Но если ты хочешь проводить нас домой, тогда пошли.

Они повернулись спиной к перекрестку, свернули налево и очутились в центре поселка.

Курортный поселок зимой. Нет больше развевающихся флагов, табличек с рекламными призывами на двух языках, сверкающих белизной стульев в палисадниках. Покупателям вновь приходится довольствоваться стандартным ассортиментом: ребрышки, фарш, рулет по субботам. Кругом опять одни свои. Почему бы теперь не посудачить о том о сем, не перекинуться парой слов через прилавок?

— Эрик, мне нужно зайти за хлебом.

Она дала собаке команду «сидеть», а сама открыла дверь и вошла.

Он был бы слепым и глухим, если б не заметил, что девушка-продавщица поздоровалась с ней без тени симпатии. И что двое покупателей, выходивших из магазина с пакетами хлеба, бросили на нее ледяной взгляд.

— Половину нарезанного белого, — попросила Магда. И немного погодя добавила: — И еще круглый бисквит. И черный ржаной.

Похоже, ее слова наполнили пространство потоком неслышных проклятий. Лишь звук работающей хлеборезки нарушал враждебную тишину. Эрик отступил на шаг и встал среди покупателей, которые позже их вошли в магазин. Он без труда улавливал частоту колебаний их скрытого, молчаливого возмущения. Магда могла бы быть чуточку повежливей и полюбезней.

В напряженном молчании людей читалось следующее: ты ничем не лучше нас. Мы тоже страдаем от неразделенной любви и от непонимания. Но, Боже правый, если бы ты хоть немного уважала нас, ты бы говорила. Мы привыкли все друг другу рассказывать. Настали времена откровенности, времена автобиографий. Днем мы выворачиваем душу перед первым встречным, а вечером приходим домой, спокойно включаем телевизор и за чашкой кофе слушаем абсолютно постороннего типа, который рассказывает, как он изнасиловал, убил, как в объятом пламенем универмаге отпустил руку ребенка, которого собирался вывести из огня… Наложив на уста печать молчания, Магда выражает презрение к людям, к своим друзьям.

В один прекрасный день пришел Роберт и сказал:

— Она вернулась.

Естественно, они уже знали эту новость. Целую неделю весь поселок шушукался, и особенно женщины ахали от умиления и восхищения. Чего там, будем откровенны, всем бы нам хотелось того же! Магда, прежде до ужаса наивная, к тому же немного тугая на ухо, дала деру, где-то пару лет развлекалась и как ни в чем не бывало вернулась назад словно невинная овечка. Мы жаждем узнать подробности ее странствий.

Роберт сидел за кухонным столом и смотрел в окно. Эрик и Нелли вели себя как на празднике. Их лица сияли. Они достали шампанское, красивые бокалы, им не сиделось на месте, они все время суетились, переставляли туда-сюда вазу с цветами, пепельницу, тарелку с соленым печеньем. Наконец они угомонились, и все подняли бокалы. Две пары глаз старались встретить глаза Роберта — видно, им хотелось разобраться, понять, что к чему.

Он сидел расслабившись, локти на столе, быстро пил. Стоило бокалу опустеть, как он отодвигал его от себя, словно боясь пораниться.

— Так где же она пропадала? — воскликнула Нелли.

Наступила пауза. Роберт сплел кончики пальцев обеих рук, многозначительно усмехнулся.

— М-да, хороший вопрос, — протянул он наконец. — Я понятия не имею.

Эрик завел разговор о футболе, перешел на политику.

…Я знаю, что я ничем не примечательный человек. Живу с теми, с кем связала меня судьба. Возможно, я люблю их ради собственного спокойствия, я с детства отличался послушным характером. Ходил на прогулки в дюны с моим молчаливым отцом. Помогал матери снимать высохшие простыни. Мне нравились мои вечно хихикающие сестренки и их пахнущие летом платья. Вполне возможно, я мог бы настричь в этой жизни больше купонов. Действительно, какой дурак довольствуется всегда одной женщиной? Когда мы с ней бываем на людях, она замечает, что я смотрю на ее ноги, и специально немного раздвигает колени.

Иногда она рассказывает мне свои пустенькие, незамысловатые сны. Очевидно, когда она состарится и умрет, от нее решительно ничего не останется. В дождливую погоду я раздумываю о нашем с ней сыне, этом требующем постоянных забот гибриде меня и Нелли, сердце сжимается от тоски. Я очень мало знаю людей, с которыми живу…

Они вышли из булочной на улицу. Ярко-желтое солнце растворилось в тумане и дожде. У Эрика стоит перед глазами лицо Роберта, замкнутое лицо, каким оно бывает все чаще после того дня, как он пришел сообщить о том, что жена вернулась. Досадно, что из-за больной собаки им приходится так долго идти. Эрик торопился, задавал Магде один за другим все те вопросы, что его давно занимали.

Давай поговорим о твоем детстве. Ты еще помнишь свой язык? А дом, где ты жила? А сад? Тебе было всего шесть лет… Роберт по-прежнему будит тебя по ночам? Он ревнует тебя к твоим мыслям? Не таись, расскажи мне что-нибудь. Например, что ты повидала, кого встретила в своем путешествии. Сама знаешь, чего там, скоро ведь все умрем, исчезнем, нас забудут. Зачем ты все так усложняешь? Если, проснувшись, ты не расскажешь свой сон, ты забудешь его через несколько секунд. Того, о чем не говорится, просто не существует…

Она наклонилась, чтобы открыть калитку.

— Погоди. Замок заржавел.

Пришлось несколько раз подергать, прежде чем железный штырь сдвинулся с места. Она бросила на него озорной взгляд. Ее глаза и губы говорили красноречивее всяких слов.

— Да-да. Проходи.

Собака проскользнула мимо нее.

И вот — диван в неприбранной комнате. Огонь в печке теплится, но больше не полыхает. За окнами умолкли крики чаек, восходит луна, и одному Богу известно, где эти птицы нашли себе место для ночлега.

Эрик видит крошечные капельки пота у нее на груди. Смотрит на ее лицо, которое сейчас похоже на маску. Он приподнимается на локте, другой рукой гладит ее бровь, пряди волос, красивую ушную раковину. Света из окна достаточно, для того чтобы женское тело предстало в игре светотени. Неподвижностью черт она сейчас напоминает ему языческого идола. Это снова пробуждает в нем любопытство. Они ведь еще не закончили. Пока его бедра опираются на ее бедра, пока ее подвижное тепло не отпускает его член, их диалог не окончен.

Он делает едва уловимое движение. Она реагирует мгновенно. На ее губах появляется довольная, чуть насмешливая улыбка. Так общались между собой наши далекие предки.

• Предыдущая
• 7/52
• Следующая