Петух в аквариуме – 2, или Как я провел XX век. Новеллы и воспоминания - Аринштейн Леонид Матвеевич - Страница 15
- Предыдущая
- 15/56
- Следующая
И я его потянул в замок, и мы ходили по всему этому замку… Единственно, там действительно какой-то немец был, который, насколько мы поняли, был там смотрителем. Мы очень обрадовались, что какая-то живая душа там была. Он там от нас не то что прятался, но как-то ёжился, очень, видимо, боялся…
В замке я был очень долго, думаю, что я бродил там минимум два, может быть, даже три часа, потому что замок был очень интересный и я всё хотел там посмотреть…
Вот это я очень хорошо помню, как мы зашли в ворота и стали ходить по галерее. Мы зашли там в 5 или 6 комнат, в которых уже мало что оставалось. В одной из них на полу, среди мусора, битого стекла и осыпавшейся штукатурки что-то блеснуло. Это была серебряная медаль. Я поднял ее, и меня поразило, что надпись на ней на русском языке.
Еще две комнаты были совершенно пустые – помню только рамы от снятых картин, а в следующей комнате я увидел остатки панелей из янтаря, но янтарь был уже почти весь демонтирован – процентов, наверное, на 70 – на 80, но какие-то кусочки там еще оставались (помню закопченное зеркало в янтарном обрамлении). Только через много лет до меня дошло, что я видел тогда то, что осталось от Янтарной комнаты из Екатерининского дворца в Царском Селе. Школьником я не раз видел эту комнату, восхищался ее красотой, но, наверное, не понимал ни ее ценности, ни ее уникальности. Думал, что такие же отделанные янтарем комнаты могут быть в любом дворце или замке, тем более в Восточной Пруссии, где добывали янтарь…
Пока я что-то там разглядывал, этот мой младший сержант Луценко подозвал этого немца и пытался с ним говорить о чем-то, там с помощью жестов, коверкая при этом украинские слова – думал, наверное, что так будет ближе к немецкому и немец его лучше поймет. Я тоже его что-то спросил, и, в частности, вот помню как раз эту фразу, я говорю: «Wo ist andere Teil diese Bernsteinzimmer?», что означает: «А где же остальная часть янтарной комнаты?». Он ответил, что да, вот она упакована в ящиках там, в подвале. Но мы не пошли в этот подвал, и я не видел этих ящиков… Постепенно темнело, и мы не стали задерживаться в замке… Я думал, что мы на следующий день придем туда же, но когда мы вернулись к нашему батальону, к нашему полку, то выяснилось, что нас отводят от Кенигсберга, мы не должны были идти в город, а должны были отойти примерно километров на 10 в сторону и расположиться в городке Нойхаузен-Тиргартен…
На следующий день из-за того, что мы отходили от Кенигсберга и располагались на новом месте, мы в город пойти не смогли, а еще через день я решил всё-таки опять пойти в Кенигсберг. На этот раз я уже не взял с собой солдата, а договорился со своим приятелем, лейтенантом Ф*** (он считался парторгом нашего батальона), – договорился отправиться в город. Там я хотел разобраться с этим замком, ну и вообще… посмотреть, нельзя ли там немножко за девочками поухаживать, что всегда было очень кстати в нашем возрасте. И мы действительно с ним пошли.
У нас были всякие приключения по дороге, но главное, что уже к этому времени войск туда понаехало! Все, кто не брал Кенигсберг, все приехали туда.
Мы, конечно, что говорить, люди не святые: мы, что могли, то брали, но у нас были вещмешочки, ничего большего взять было нельзя, а тут… Ну, танкистам тоже не очень давали заниматься трофеями: в танк барахло нельзя было класть – с этим было строго. В самом лучшем положении были авиаторы: у них были грузовики «доджи» и «студебеккеры», и они на огромных грузовиках шпарили и чего только не вывозили из города, начиная с хрусталя, модного тогда, всяких горок, каких-то радиоприемников… и прочее, и прочее… Мы только диву давались, как шныряют, буквально колоннами, эти грузовики, которые всё оттуда вывозят. И когда мы подошли к району замка, то замок… вообще туда уже невозможно было подойти: всё кругом горело, и сам замок горел уже, и рядом всё горело, и в замок я уже не попал больше…
Неподалеку там была гостиница – «Альгамбра», кажется, или «Альказар», да, «Альгамбра» она называлась. Ну, мы зашли в эту гостиницу, там были бары и всё такое, что-то там даже оставалось – какая-то еда и питье, чем мы и занялись, но там уже тоже было разрушено многое, и когда еще через пару дней я попал в Кенигсберг, то уже и она сгорела и рухнули все этажи… И с горя мы пошли к собору – там, неподалеку, – собор был абсолютно целый и еще не горел, к могиле Канта, и потом мне почему-то очень хотелось попасть в университет, и мы пошли к университету. Университет настолько был целый и еще настолько не было пожара, что во дворе (уже кто-то, видимо, там шуровал) выбросили огромное количество всяких книг, и они (бумага!) не горели, а просто лежали кучами. И я стал разбирать эти книги, думал, что вот как бы хорошо было себе их взять. Одна книга была – я почему-то хорошо помню – Ницше, «Так говорил Заратустра». И я ее даже взял с собой, но потом всё-таки не стал таскать, выбросил… А больше всего там оказалось медицинских книг. Я даже подумал, что надо моему папе-врачу привезти на память какую-нибудь немецкую медицинскую книгу, что это будет очень хороший подарок, но опять-таки, тащить это из Кенигсберга в Россию было мало реально.
Мы там провели какое-то время, ну а дальше уже начинало смеркаться, мы решили заночевать в городе и пошли искать каких-нибудь девушек, у которых можно было заночевать. В конце концов нашли – одну звали Шарлотта, другую Лизхен, но тут я уже подробностей рассказывать не буду…
Через какое-то время нас из Нойхаузена-Тиргартена отправили в Кенигсберг. Наш батальон занял три городских района (Амалиенау, Хуфен, Юдиттен) и охранял порт. Дома были пустые, поэтому каждый офицер занял большую квартиру. Я там облюбовал себе какую-то пятикомнатную квартиру, где целых две недели жил, пока мы находились в Кенигсберге… И на территории одной из наших рот был зоопарк, и в этом зоопарке сохранились даже какие-то животные, в частности, бегемот, о чем писали тогда во всех газетах, и фронтовых, и не только фронтовых. В зоопарке еще продолжал работать немец-смотритель. Он старенький был – ну, если мне там было 18 лет, а ему было лет 50, то мне он уже казался стареньким… Вообще, надо сказать, эта дисциплинированность немцев в очередной раз поражает. Город эвакуировали, все бежали, конечно, нас боялись, потому что мы действительно могли и пристрелить в случае чего, и вообще не лучшим образом, конечно, обращались с немцами. Но вот этот человек был, скажем, смотрителем зоопарка, и он всё равно остался – не мог он своего бегемота бросить. Я даже не знаю, как он его кормил несколько дней, прежде чем наше начальство не обратило на это дело внимания и начали ему даже паек выписывать (не знаю, чем они там кормятся). Да, еще бегемот был ранен. Его какими-то осколками поранило, и еще выписали ему риваноль и ихтиоловую мазь: ему делали риванолевые повязки и смазывали ихтиоловой мазью. Ничего, по-моему, он выжил, во всяком случае, когда мы оттуда уходили, он был в порядке.
И то же самое касается этого музея. Какой-то человек… ну, что ему этот музей? Город уже сдан, что могли – вывезли. Нет, он там остался и вот ходил за нами по залам… Может быть, он и не был смотрителем: удостоверения у него никто не спрашивал… Нет, видимо, он имел отношение к музею, потому что он довольно внятно отвечал на наши вопросы. Я уже не помню, о чем мы там его еще спрашивали – меня интересовала не только эта янтарная комната. Меня, например, интересовали портреты: там ни одного портрета почему-то не осталось – музей без портретов… И особенно там был интересен, конечно, отдел орденов и медалей. Я помню: я подобрал там несколько орденов, сунул в вещмешок, и вот это как раз моя беда была. Я его оставил где-то у своего помкомвзвода, и там пришли, конечно, тыловики, в частности, вот этот замечательный комиссар, замполит полка – подполковник Безуменко (правда у него такая фамилия была), и под предлогом, что нечего загружать всякими там крестами и прочей фашистской нечистью наши вещмешки, стал проверять всё, что у кого лежит, и перекладывать к себе. Думаю, что они у него и остались. Очень хорошо, что какие-то вещи у меня в вещмешке не лежали: я их просто туда не положил. Во-первых, эту серебряную медаль я оставил – положил ее в карман гимнастерки, и вот ордена, то есть планку с орденами, снятую у полковника, когда сдавался форт перед Кенигсбергом…
- Предыдущая
- 15/56
- Следующая
