Простые смертные - Митчелл Дэвид Стивен - Страница 74

• Предыдущая
• 74/203
• Следующая

– Никто не знает будущего, Аоифе. Эти лжецы… – я обращался к закрытой двери проклятого «святилища», – …всегда скажут тебе именно то, что, по их мнению, тебе и хочется услышать.

Взгляд Аоифе стал еще мрачнее, она покраснела, затряслась и выкрикнула:

– Нет!

Теперь уже и я слегка завелся.

– Что – «нет»?

– Нет, нет, нет, нет, нет, нет, нет!

– Аоифе! Никто не знает своего будущего. Именно поэтому оно и есть будущее!

Моя дочь совсем побагровела и еще громче выкрикнула:

– Курд!

Я уже готов был испепелить ее за бранное слово – но почему, собственно, моя дочь обозвала меня курдом?

– Что?

– Агги так говорит, когда очень сердится, но Агги все равно в миллион раз лучше тебя, и она по крайней мере всегда здесь! А тебя даже дома никогда нет!

Она вырвалась и одна ринулась обратно по пирсу. Ну ладно, не особенно страшное польское ругательство и небольшая попытка эмоционального шантажа, пользоваться которым она, возможно, научилась у Холли. Я пошел следом.

– Аоифе! Вернись!

Аоифе обернулась и дернула за нитку свой воздушный шарик, словно собираясь его отпустить.

– Ну давай. – Я знал, как обращаться с Аоифе. – Но предупреждаю: если ты отпустишь шарик, я никогда больше ни одного тебе не куплю.

Аоифе скорчила совершенно «гоблинскую» рожу и – к моему удивлению и огорчению – тут же отвязала шарик. Он улетал все выше и выше, серебристый на фоне голубого неба, а сама Аоифе, поглядев ему вслед, разразилась бурными рыданиями, то нараставшими, то ненадолго затихавшими.

– Я тебя ненавижу… я ненавижу Дору-исследовательницу… лучше бы ты снова уехал туда… туда в свой Bad Dad… навсегда, навсегда! Я тебя ненавижу, ненавижу тебя! И ненавижу, ненавижу твою храбрость!

И Аоифе, крепко зажмурившись, набрала в легкие – легкие шестилетней здоровой девочки – побольше воздуха, и, думаю, ее горестный вопль слышало пол-Сассекса.

Господи, забери меня отсюда! Куда угодно.

Куда угодно – мне всюду будет хорошо.

Насер высадил меня у Ворот ассасинов, но не слишком близко: никогда ведь не знаешь, кто следит за теми, кто подвозит иностранцев; к тому же охранники у ворот в случае чего, не задумываясь, начинают стрелять, ублюдки несчастные.

– Я позвоню тебе после пресс-конференции, – сказал я Насеру. – А если не будет мобильной связи, то просто встреть меня здесь в одиннадцать тридцать.

– Отлично, Эд, – ответил мой верный помощник. – Азиза я привезу. А ты скажи Климту, что все иракцы его просто обожают. Серьезно. Мы построим ему большой памятник с очень большим членом, который будет указывать как раз на Вашингтон.

Я хлопнул рукой по крыше, и Насер уехал. А я прошел оставшиеся до ворот пятьдесят метров – мимо бетонных блоков, выложенных, как на слаломной трассе, мимо воронки от январской бомбы, которую так толком и не засыпали: полтонны пластида, смешанного с осколками от артиллерийских снарядов, – двадцать человек погибло на месте и еще шестьдесят было искалечено. Олив тогда использовала сразу пять из сделанных Азизом фотографий, да еще и «Washington Post» заплатила ему за перепечатку.

Очередь к Воротам ассасинов в ту субботу оказалась не такой уж страшной: передо мной стояло около пятидесяти иракских штатных сотрудников, кое-кто из вспомогательных служб и несколько резидентов, еще до вторжения проживавших здесь, в нынешней «Зеленой зоне». Все они выстроились по одну сторону от ослепительно-яркой арки, увенчанной огромной грудью из песчаника с торчащим соском. Передо мной стоял какой-то парень из Восточной Азии, и между нами, естественно, завязался разговор. Мистер Ли, тридцать восемь лет, держал в «Зоне» китайский ресторан – никому из иракцев здесь не разрешалось даже приближаться к кухне из боязни массового отравления. Ли сообщил, что встречался с оптовым торговцем рисом, но стоило ему выяснить, чем занимаюсь я, как его английский загадочным образом резко ухудшился, мои надежды на материал «Из Цзюлуна в Багдад» мгновенно испарились, и я стал думать, как мне спланировать предстоящий день. Наконец подошла моя очередь, и меня препроводили в туннель из пыльного брезента и колючей проволоки. Секьюрити во «Взрывной зоне» теперь вели себя весьма либерально и вежливо в отличие от бывших гуркских стрелков, которыми обычно укомплектовывали КПП номер один и которых теперь заменили бывшими полицейскими из Перу, вполне готовыми рисковать жизнью ради четырехсот долларов в месяц. Я предъявил журналистский пропуск и британский паспорт, меня всего ощупали, а оба мои диктофона тщательно обследовал капитан, явно страдавший каким-то кожным заболеванием – сухие чешуйки кожи так и сыпались с него на мою аппаратуру.

Затем все вышеописанное повторилось еще три раза на трех следующих КПП – от второго до четвертого, и я наконец оказался в нашем «Изумрудном городе» – как неизбежно стала называться «Зеленая зона», укрепленный район площадью десять квадратных километров под охраной армии США и ее наемников, за пределами которого после вторжения осталась вся иракская действительность; здесь старательно сохранялась иллюзия то ли Тампы, то ли Флориды с привкусом Среднего Востока. Если не считать странного заграждения из минометов, эта иллюзия поддерживалась вполне успешно, хотя и за счет безумных расходов, которые, впрочем, ложились на плечи американских налогоплательщиков. Поездки на черных «Дженерал Моторз Сабербиан» со скоростью тридцать пять миль в час и по довольно приличным дорогам; электричество и бензин, доступные всю неделю круглые сутки; ледяное пиво «Бад», которое подавали бармены из Бомбея, нынешнего Мумбаи, взявшие себе для удобства клиентов новые имена: Сэм, Скутер и Мо; супермаркет, где торговали филиппинцы и где можно было купить «Маунтин дью» и «Скиттлз».

Безупречно чистый автобус, курсирующий по кругу, ждал на остановке у Ворот. Я сел, наслаждаясь прохладным кондиционированным воздухом, и автобус секунда в секунду по расписанию тронулся с места. Мы вполне спокойно проехали по Хайфа-стрит мимо самых красивых домов этого города, мимо зиккурата, построенного в честь кровавого и закончившегося ничем противостояния Ирака и Ирана – на мой взгляд, это был один из самых безобразных монументов на земле, – и нескольких довольно больших площадок, занятых белыми трейлерами «Халлибертон», в которых жили по большей части служащие CPA[135]; они питались в общих столовых, испражнялись в переносных туалетах, никогда не ступали за пределы «Зеленой зоны» и старательно откладывали деньги на настоящий дом в какой-нибудь симпатичной местности по соседству.

Когда я сошел с автобуса на площади Республики, мимо меня по тротуару с топотом промчались человек двадцать любителей бега трусцой, все в темных очках, почти полностью скрывающих лицо, с кобурой на ремне и в промокших от пота майках. На некоторых майках горел саркастический вопрос «Who’s Your Baghdaddy Now?»[136]; на остальных было написано «Буш – Чейни, 2004». Чтобы избежать столкновения, мне пришлось поспешно уступить им дорогу. Уж они-то, идиоты хреновы, мне дорогу уступать явно не собирались.

Отступив в сторону, я попал в поток девушек в оборчатых платьях, которые, хихикая, выбегали из бокового нефа храма Всех Святых в Кове, прелестного двойника брайтонской церкви.

– Половина флористов Брайтона слетали на самолете на Сейшелы из-за этого празднества, – заметил Брендан. – Прямо Кью-гарденз[137], черт бы их побрал!

– Да уж, работа проделана огромная, это точно. – Я смотрел на баррикаду из лилий, орхидей и еще каких-то пурпурных и розовых цветов и побегов.

– А сколько во все это денег вбухали, ты, дорогой мой, просто представить себе не можешь! Я спросил у отца, сколько ему все это стоило, а он ответил, что обо всем… – Брендан мотнул головой в сторону противоположного конца нефа и одними губами произнес: – …позаботились Уэбберы. – У Брендана пикнул телефон, он проверил его и пробормотал: – Ну, этот может и подождать. Кстати, – он снова посмотрел на меня, – я все хотел спросить, пока ты снова не улетел в зону военных действий: каковы твои намерения в отношении старшей из двух моих сестер?

• Предыдущая
• 74/203
• Следующая